– Все так. Никаких доказательств нет – только мое слово. Но, пожалуйста, поверьте ему, Мадам! Я хотела стать вашей фрейлиной, чтобы занять при Дворе высокое положение. Но теперь, послужив в вашей свите и увидев, что вам приходится выносить… Дорогая Мадам, дайте мне возможность утешить вас и помочь, насколько это будет в моих силах.
Анна отвернулась. В комнате стало почти темно, но никто не удосужился прийти и зажечь свечи.
– Вам известно, что дружба со мной принесла другим, – сказала она наконец. – Хотите рисковать жизнью, как де Шале? Помните, как с ним обошлись? Помните, что случилось со знатнейшими людьми Франции, с теми, кто пожелал служить мне, а не кардиналу?
– Мне все равно, – ответила Мадлена. – Если Мари де Шеврез может вам служить, значит, могу и я.
– Но как? – спросила Анна. Она инстинктивно почувствовала, что склонившейся перед ней женщине можно доверять. Что Ришелье допустил одну из своих редких и жестоких ошибок, поместив мадам де Фаржи в свиту королевы.
– Поддерживая контакты с вашими друзьями, – последовал ответ. – Меня никто не заподозрит.
Королева резко встала и принялась ходить взад и вперед, заламывая руки. Это выглядело как театральное представление, но привязало к ней находящуюся рядом женщину самым сильным из женских чувств – состраданием.
– У меня нет друзей, – прошептала Анна. – Вы видите, как я живу, оскорбляемая и ограниченная в своих поступках, как преступница. Король меня ненавидит, и знаете почему, де Фаржи? Потому что он ненавидит всех женщин! Меня презирают за то, что у меня нет детей, в то время как герцогиня Орлеанская демонстрирует свой живот перед всем Двором. – Анна отвернулась, и Мадлена увидела, что она смахнула рукой с лица слезы. Легкомысленная, беспечная женщина, чей образ жизни даже в тот снисходительный век выглядел в глазах современников безответственным и предосудительным, слушала горестную исповедь королевы и чуть не истекала слезами, поняв, что ее удостоили доверием. Чем более униженной казалась Анна, тем сильнее становилось ее влияние. Мари де Шеврез жила в изгнании в Лотарингии именно потому, что не устояла перед подобными сценами.
Мадлена быстро подошла к королеве и прижала ее руку к губам.
– Не надо, Мадам, пожалуйста, не надо! – взмолилась она.
– Так темно, – беспомощно сказала Анна, – но никто не пришел, чтобы зажечь свечи. – В тот же момент фрейлина бросилась к дверям. Задремавший лакей подпрыгнул, когда она со стуком распахнула дверь.
– Свечи! – приказала мадам де Фаржи. – Ее Величество приказывает зажечь свет. Немедленно, слышишь? Если еще раз забудешь, я спущу с тебя шкуру!
Через несколько минут комната сияла светом, занавески были опущены, а Анна и фрейлина сидели рядом, и мадам де Фаржи держала королеву за руку.
– Я вам верю, – просто сказала королева. Одна фраза пробегала в ее мозгу, повторяясь снова и снова, пока она следила за тем, с каким проворством подчинялись слуги приказам Мадлены в отличие от ее собственных. "Передайте королеве: если ей будет угрожать какая бы то ни было опасность, пусть пошлет мне только одно слово – и каждый солдат, корабль и шпага Англии выступят на ее защиту".
Пришло время послать это слово, чтобы послушные его обещанию солдаты и боевые суда отправились в поход против ее мужа и его министра.
– Я все для вас сделаю, Мадам, – горячо заверила Анну ее новая подруга.
Королева посмотрела на нее и медленно улыбнулась.
– Если я дам вам письмо, перешлете вы его по назначению?
Глава 5
Между Англией и Францией началась война. Чтобы ее развязать, не один месяц трудились, объединив усилия, герцог Роган, его брат месье де Собис, Мари де Шеврез, засевшая в Лотарингии, где она сделала своим любовником правящего там герцога, и главное – Бекингем, отдавший этому делу всю душу. Все они без отдыха плели интриги, стремясь разжечь войну между своими странами, хотя побуждения их были различными.
Мари де Шеврез и Роган с братьями надеялись покончить с Ришелье, когда Людовик проиграет войну. Последние, кроме того, имели целью поддержать французских гугенотов, которых преследовал кардинал. Они умоляли короля Англии защитить своих единоверцев, и тот, будучи глубоко религиозным человеком, весьма сочувственно внимал их мольбам. Мари де Шеврез приобрела много друзей, пока служила в качестве фрейлины при английской королеве. Теперь она писала всем подряд, в том числе своему давнему любовнику лорду Холланду, побуждая их объявить войну зловещему тандему – Ришелье – Людовик Тринадцатый.
Месье де Собис покинул находящуюся под угрозой осады крепость Ла-Рошель и отправился к английскому Двору, чтобы попросить на подмогу английский флот и солдат. Но самым могущественным сторонником войны был герцог Бекингем. Он хранил письма Анны в шелковом футляре, подвязанном вокруг шеи, и всем говорил, что днем и ночью они находятся возле его сердца. В своем послании Анна сказала, что в будущем ее ждет только отчаяние; на бумаге остались следы слез. Одна, без друзей, почти пленница, она все-таки рискнула всем, чтобы напомнить о данном им обещании. Он заявил, что к ней на помощь придут каждый солдат и каждый корабль в Англии. И настало время, когда только это и осталось ее единственной надеждой. Получив письмо Анны, Бекингем твердо решил заставить короля начать войну с Францией. Он проявил немалое красноречие, рисуя чувствительному Карлу страдания добрых протестантов в Ла-Рошели. А захват нескольких мелких судов французами объявил намеренным оскорблением английской чести. Он присоединил свой голос к просьбам де Собиса и подстрекательским письмам, идущим непрерывной чередой от Мари де Шеврез к английскому Двору. Его страсть к Анне стала навязчивой идеей, которую он демонстрировал всему миру. Особое удовольствие герцог видел в том, чтобы сообщить каждому французу, посещающему Лондон, что он обожает королеву Франции и ради нее возглавит экспедицию для защиты Ла-Рошели.
Война была объявлена, и в начале июля 1627 года английский флот из пятидесяти линейных кораблей и шестидесяти более мелких судов появился у Ла-Рошели. На кораблях прибыла армия из семи тысяч человек, а также пушки, кони и различные припасы. Французская армия из двадцати тысяч человек расположилась лагерем перед морским портом Ла-Рошели. Здесь же находилась ставка короля. Войсками командовал герцог д'Ангулем, маршалы Шомберг и Бассомпьер. Но по сути дела осадой руководил Ришелье, который присвоил себе звание генерал-лейтенанта. Он снял кардинальскую мантию, носил воинскую форму, ездил на разведку вместе с кавалеристами и лично наблюдал за действиями на море. Он создал военный флот только для одной цели: чтобы штурмовать знаменитый бастион, сохранивший независимость части французов от короля и Короны. Отец Жозеф находился рядом с ним. Они устроили свой штаб в маленьком каменном доме, носившем название Ла-Понт де ла Пьер и находившемся в нескольких метрах от берега. Ришелье любил жить поблизости от моря: свежий морской ветер был ему полезен, а монотонный гул волн способствовал концентрации мысли.
Он не упустил ничего перед началом кампании. Для армии был разбит лагерь, солдат хорошо кормили и регулярно платили жалованье. Разумеется, дезертиров было мало, и люди почти не болели. Так он преодолел две главные проблемы любой длительной военной экспедиции. Он одобрил намерение отца Жозефа объявить войну религиозным походом и разрешил ему послать к солдатам капуцинов для сотворения церковных обрядов и поддержания в войсках высокого духа и морали. Самому же Ришелье казалось, что Бог все меньше и меньше вмешивается в дела людей. Он никогда не принадлежал к числу глубоко верующих, и атмосфера военного лагеря подходила ему куда больше, чем безмятежная тишь монастыря. Он не скрывал свой растущий агностицизм от монаха, секретов между ними не было, и они работали вместе, абсолютно доверяя друг другу.
Они находились вместе в своем домике, когда до Ришелье дошли вести, что флот Бекингема направился к Ла-Рошели.
– Думаю, это было неизбежно, – сказал монах. – Но какая жалость: если бы не помощь англичан, мы бы овладели Ла-Рошелью через три месяца.
– Это не было неизбежно, но я думаю, что тут не о чем жалеть, – возразил Ришелье. – Может быть, вина, отец? Канарское просто превосходно! Я очень его рекомендую.
Слуг в доме не осталось. Ришелье прочитал дневную почту, передал ее для изучения отцу Жозефу и велел всем идти домой. Политика Франции творилась в маленькой невзрачной комнате в домике у моря, и делали ее кардинал, теряющий веру во все, кроме силы, и фанатик, только что отказавшийся от стакана вина из-за боязни, что от этого ослабнет сила его духа.
– Не понимаю вас, Арман. Почему вы говорите, что приход англичан не был неизбежен и что тут не о чем жалеть?
Ришелье потянулся к стакану и сделал долгий глоток. Он очень устал. Король совершенно измотал его сегодня, настаивая на том, что сам расположит осадные орудия – как будто война ничем не отличалась от игры в солдатики, которыми он развлекался в Лувре. Его приступы меланхолии были для кардинала достаточно утомительны, но энтузиазм короля и наслаждение от предстоящей битвы оказались еще большей помехой. Кардинал закрыл глаза, затем приоткрыл их немного и покосился на свой стакан вина.
– Во-первых, это не было неизбежно. Все мольбы предателя Собиса и письма этой невозможной де Шеврез не заставили бы короля Карла воевать с родиной Генриетты Марии. Нет-нет, подлинный вдохновитель этой войны – только один человек, Бекингем! Это он тянет за ниточки, и король Карл движется как марионетка. Он поссорил его с Генриеттой Марией, давая злонамеренные советы королю, провоцирующие того на мелкие жестокости по отношению к королеве. А теперь он втягивает короля в войну для удовлетворения личной мести, ну и – тщеславия, конечно. Английский флот плывет сюда по одной единственной причине: мы не позволим Бекингему приехать в Париж и возобновить свои попытки соблазнить королеву! Только и всего – сумасбродное самодовольство одного человека. А что касается того, жалеть ли об этом… – Кардинал осушил стакан и поставил его на стол. – Мы победим, отец. И Англия выйдет из начатого ею предприятия в худшем положении, чем сейчас, в значительной степени растеряв свой престиж в Европе. Они будут рады-радешеньки заключить с нами союз.
– Союз? Это при Бекингеме, поддерживающем короля за локоть? – возразил монах.
– Ах, – сказал Ришелье, – а вот это совсем другое дело. Тут не мешает подумать… Быть может, во время сражения представится возможность… – он не закончил фразу.
– Надеетесь, что его убьют? – спросил отец Жозеф. – Святая, но пустая надежда, мой друг. Надеюсь, мне простится слово "святая", если принять во внимание направление ваших мыслей. Сколько командующих армиями когда-либо вообще становилось жертвой вражеских орудий? Будьте уверены, Бекингем отплывет невредимым назад в Англию, даже если девять десятых его людей погибнут в битве.
– Не думаю, что такое важное дело следует оставлять на волю случая, – заметил Ришелье, – или военной удачи. Полагаю, мы должны проследить за тем, чтобы Бекингем сделал нечто большее на службе своего короля, чем умножать долги и сеять смуту. Думаю, ему следует умереть за него. И я намерен приложить все усилия, чтобы так оно и вышло.
– Вы хотите пролить кровь во второй раз. Сначала – де Шале, а затем и Бекингем. Но в первом случае, по крайней мере, это было справедливое исполнение приговора, а во втором будет обычное убийство. Этот грех я не смогу вам отпустить.
– Я пока в нем еще не каялся, – холодно сказал кардинал. – Политическое покушение – это не убийство. Бекингем должен быть устранен. Во-первых, вам известно, святой отец, что король не примирится с королевой Анной, пока у него есть причина для ревности. И значит, никаких надежд на появление наследника престола, кроме герцога Орлеанского – Боже избави нас от этого!
– Если так, то почему вы разжигаете ревность короля? – возразил монах. – Вы настроили его против жены и все еще продолжаете действовать в том же духе, делая намеки, не соответствующие истине, так что король избегает королеву и держит ее в Лувре на положении пленницы. Или вы преследуете Анну из личной мести?
– Нет, – ответил Ришелье. – В этом случае она бы уже сидела в Бастилии. Кто, по-вашему, подбил Бекингема выступить против нас? Кто писал ему письма, жалуясь на свою участь и заверяя герцога, что лишь устранив меня, можно добиться ее освобождения? А как еще Бекингем может меня уничтожить? Только пойдя войной на Францию и повергнув Людовика на колени. Нет, уверяю вас, я не преследую личных целей. Из всей этой компании самым главным предателем является королева.
– Вы имеете в виду, что она писала письма в Англию, строя интриги против Франции? Сотрудничала с врагом? Откуда вам это известно, насколько вы уверены?
– У меня повсюду есть шпионы, – сказал Ришелье. – Мадам де Фаржи предала меня и сейчас служит интересам королевы, притворяясь, будто по-прежнему верна мне… Письма идут к Мари де Шеврез, а от нее – в Англию. В Париже проездом был лорд Монтегю, и я его арестовал, подозревая, что тот перевозил некоторые из этих писем. Я имею в виду – еще до объявления войны.
– И что вы обнаружили? – спросил монах.
– В письмах упоминалось о королеве и ее переписке с Англией. Вполне достаточно, уверяю вас, чтобы король воспылал гневом, когда я показал ему свою находку. Письма мы уничтожили, а лорд Монтегю продолжил свое путешествие, став, надеюсь, более умудренным человеком после выпавших на его долю испытаний в Бастилии. Должен признать, что он проявил немалую доблесть и высокомерие. Думаю, королеве будет только спокойней жить без герцога Бекингема. Она, возможно, даже опомнится и уразумеет, в чем ее предназначение.
– Оно не лежит на одном пути с вами, – сказал отец Жозеф. – Поступайте, как считаете нужным, но не пытайтесь обмануть самого себя. Вы – смелый человек, Арман. Наверное, даже – великий. Все ваши дела пока что были во славу веры и единства Франции. Покончите с Бекингемом, если это необходимо, но не поддайтесь искушению сделать это, ревнуя его к королеве. Если она не для Бекингема, то и никогда – для вас. Под угрозой вечного проклятия.
– Королева меня ненавидит, – сказал Ришелье. – Мне уже недостает терпения слышать, как она высмеивает и оскорбляет меня. Пока Людовик держит ее в такой строгости, я хотя бы не обязан встречаться с ней и постоянно видеть ненависть в ее глазах. Я не могу этого понять, мой друг. Что я такого сделал, чтобы она считала меня своим врагом? Почему королеве не хватает здравого смысла уразуметь, что я всегда стремился быть ей другом и помощником?
– Может быть, именно поэтому она вас и ненавидит, – предположил монах. – Может быть, она боится себя не меньше, чем вас. Королева использует легковерного Бекингема и в своих собственных интересах побуждает его вторгнуться во Францию, но я не верю, будто она любит герцога. И вы, и король – оба заблуждаетесь, ревнуя к тому, чего нет.
– Я убежден, что Анна любила и все еще любит Бекингема, – возразил кардинал. Это признание далось ему с таким трудом, что он невольно поморщился. – Но Бекингем должен быть убит по иной причине. Он стоит на пути нашей дружбы с Англией, а мы нуждаемся в этой дружбе. Бекингем будет устранен исключительно в политических целях, это я вам обещаю. Получу ли я при этом и личное удовлетворение? Тут придется подождать, пока я не приду к вам исповедываться. Тогда вы и решите, отпустить мне этот грех или нет.
– Как вы организуете покушение? – Отец Жозеф натянул капюшон на голову, и его орлиный профиль оказался как бы в тени. Изможденное лицо носило следы поста и недосыпания – результат ночных бдений. В отличие от Ришелье он никогда не уставал.
– Еще не знаю, – сказал Ришелье и налил себе в стакан вина. И в еде и и питье он проявлял воздержание, но, выпив вина, мог расслабиться и унять головную боль, мучившую его в конце полного трудов дня. – У меня есть кое-кто на примете. Мой отдаленный родственник, Сен-Сурин. Он честолюбив и умен. Думаю – это как раз тот человек, который сумеет что-нибудь придумать. Может быть, все-таки вина, отец?
– Никакого вина, мой друг. А вам я рекомендую длительный сон. Я ухожу. Раз вы не склонны к молитве и успокоению духа, успокойте по крайней мере тело. Я приду завтра.
– Прощайте, отец, – сказал кардинал. – Помолитесь за меня, так как моих сил на это не хватает. И никогда меня не покидайте. Вы мой единственный друг.
– Мое отношение к вам неизменно. Но вы должны научиться жить в одиночестве. Это цена, которую платят все, кто велик в этом мире. Доброй ночи, Ваше Высокопреосвященство.
– Плохие новости, Мадам. – Мадлена де Фаржи теперь заняла место Мари де Шеврез в молельне королевы. Притворяясь погруженными в молитвы, они обменивались секретами, и там же Анна читала письма от Бекингема и посла Испании, а также длинные, полные чувств послания от находящейся в изгнании герцогини. Анна повернула голову и уронила руки на колени. Де Фаржи оглянулась по сторонам и сказала:
– Мы одни, Мадам, и можем поговорить.
– В чем дело? – спросила Анна. – Что случилось? Несколько недель ни от кого не было ни словечка. Я умираю от беспокойства: добрался ли герцог до Ла-Рошели?
– Да. И было сражение. Англичане осадили остров Де Ре, но не смогли его взять.
– Этот дьявол построил там укрепления! – Королева словно выплюнула свои слова. – Он подготовился к военной кампании еще за несколько месяцев до ее начала. Что еще, де Фаржи? Какие новости?
– Кардинал строит мол и укрепления, чтобы перекрыть гавань. Это значит, что Ла-Рошель будет полностью отрезана от моря. Я даже слышала, будто Бекингем вернется в Англию. Простите, мадам, но я предупредила вас, что новости плохие.
– Не может быть! – Анна вскочила и круто повернулась к фрейлине. В своем возбуждении она забыла об опасности: шпионка кардинала, мадам де Сенлис, могла войти в молельню и увидеть, что королева занята не молитвой, а секретными переговорами. – Он не посмеет отступить! Он не может оказаться таким бессердечным! Ему известно, что значит эта война для меня! Если Бекингем теперь меня покинет, я на всю жизнь буду обречена на мои нынешние унижения. Я должна ему написать! Слышите, де Фаржи, вы должны будете отправить ему мое письмо!
Впервые ее подруга заколебалась. Она тоже встала и теперь держала королеву за руку, которая была холодна как лед и дрожала.
– Вспомните лорда Монтегю, – сказала она. – Вспомните, как мы на этом самом месте молились, думая о том, что могут найти у него.
– Я помню, – ответила Анна. – Это был какой-то кошмар. Не напоминайте мне о нем.