Жермен был нежным отцом, сердце у него было мягкое, как у женщины. Смерть жены, необходимость одному заботиться о малышах, мысль о том, что бедным сиротам особенно нужна отцовская любовь, сделали его таким, и теперь в нем началась жестокая внутренняя борьба, усугублявшаяся тем, что он стыдился своей слабости и старался скрыть ее от маленькой Мари, - и от всех напрасных усилий лицо его покрылось потом, а глаза покраснели, так что казалось, что и сам он вот-вот расплачется. В конце концов он попытался рассердиться, но стоило ему обернуться и взглянуть на маленькую Мари, как бы призывая ее в свидетели своей душевной твердости, как он увидел, что лицо ее залито слезами. Тут уж мужество окончательно покинуло его, и, несмотря на то, что он все еще продолжал бранить сына и грозить ему, у него самого на глазах показались слезы.
- В самом деле, вы чересчур жестоки, - сказала наконец маленькая Мари. - У меня вот никогда не хватило бы духу противиться ребенку, который так огорчен. Знаете что, Жермен, возьмите его с собою. Кобыла ваша привыкла возить на себе двух взрослых и одного ребенка, шурин-то ваш с женой, - а уж она-то куда тяжелее меня, - по субботам всегда ездят на ней на рынок и сына с собой берут. Вы посадите его на лошадь перед собой, а коли надо будет, так я лучше пойду одна пешком, чем малыша огорчать.
- Не в этом дело, - ответил Жермен, которому смертельно хотелось, чтобы ее доводы возымели над ним верх. - Сивка - лошадь сильная и двоих еще увезти могла бы, достало бы только места на спине. Но что же мы будем делать с мальчиком дорогой? Он озябнет, проголодается… Кто же о нем позаботится вечером, да и завтра утром: надо ведь его уложить спать, умыть, одеть? Не могу же я затруднять всем этим женщину, которую вовсе не знаю. Она, разумеется, решит, что обращаюсь я с ней для начала слишком бесцеремонно.
- Вот вы и увидите, Жермен, обойдется она с ним ласково или холодно, сразу и узнаете, какой она человек, поверьте мне; а уж коли Пьер ей придется не по душе, я позабочусь о нем сама. Я схожу к ней, одену его, а завтра возьму с собой в поле. Весь день буду его ублажать и постараюсь, чтобы все было как надо.
- Бедная девочка, да он же тебе надоест! Подумать только, целый-то день с ним возиться!
- Напротив, мне это будет радостно, я буду не одна в чужих местах в первый день. Мне будет казаться, что я все еще у себя в деревне.
Видя, что маленькая Мари встала на его сторону, мальчуган ухватился за юбку девушки и так крепко держал ее, что пришлось силой разжимать ему кулачки. Как только он увидел, что отец уступил, он обхватил своими загорелыми ручонками руку Мари и поцеловал ее, подпрыгивая от радости и таща ее к лошади с тем горячим нетерпением, какое бывает у детей, когда они чего-нибудь очень хотят.
- Тихонько, тихонько, - увещевала его Мари, взяв его на руки, - давай-ка успокоим это маленькое сердечко, а то оно как птичка прыгает, а коли вечером ты, милый, озябнешь, скажи мне, я тебя в свой плащ заверну. Поцелуй-ка папу да попроси у него прощения, что так плохо себя вел. Скажи, что никогда больше не будешь себя так вести, никогда! Слышишь?
- Да, да, коли я буду исполнять все его желания, не правда ли? - сказал Жермен, вытирая своим платком глаза малышу. - Ах, Мари, испортишь ты мне этого сорванца!.. Да и в самом-то деле, очень уж ты добра, девочка. И почему же это на иванов день, когда мы пастушек нанимали, тебя не взяли! Ты бы и за детишками приглядела, и лучше бы уж я тебе как следует заплатил за твои заботы, чем теперь мачеху детям искать, та-то, может, еще и решит, что осчастливила меня уже тем, что не будет их ненавидеть.
- Не надо все представлять себе в таком мрачном свете, - ответила маленькая Мари, держа поводья, в то время как Жермен усаживал сына на перед широкого вьючного седла, обшитого козьей шкурой. - Коли ваша жена не будет любить детей, вы возьмите меня к себе на будущий год в услужение, и будьте спокойны, им будет со мной так весело, что они ничего не заметят.
VII
В вересковой роще
- Ну хорошо, - сказал Жермен, когда они проехали несколько шагов, - а что же подумают дома, когда Пьер не вернется к ночи? Старики будут беспокоиться, начнут повсюду его искать.
- А вы попросите рабочего, что дорогу чинит, пусть он зайдет к вам домой и скажет, что мы увезли малыша с собой.
- Верно, Мари, ты все предусмотрела! Мне и в голову не пришло, что Жанни сейчас должен быть там.
- Он ведь совсем близко от мызы живет, ему ничего не стоит к вам зайти.
Когда решение было принято, Жермен пустил лошадь рысью, а маленький Пьер был так рад, что не сразу даже вспомнил, что он в этот день не обедал; однако когда лошадь порастрясла его, у него начало подводить живот, и, проехав не более лье, он принялся зевать, весь побледнел и наконец признался, что умирает с голоду.
- Ну, началось, - сказал Жермен. - Я так и знал, что стоит нам немного отъехать, и их милость завопит, что хочет есть и пить.
- Да, и пить тоже хочу, - пропищал малыш.
- Ну что ж, заедем в трактир к тетушке Ребек, в Корлэ. "Рассвет!" Вывеска отличная, а заведение-то дрянное! И ты, Мари, тоже немножко со мной винца выпьешь.
- Нет, нет, ничего мне не надо, - сказала девушка, - вы зайдете туда с Пьером, а я пока лошадь покараулю.
- Как же это можно, утром ты отдала Пьеру свой хлеб, а сама голодная осталась, пообедать с нами дома тоже не захотела, все только плакала.
- Да не хотелось мне есть, очень уж мне было тяжко! Честное слово, мне и сейчас-то ничего не хочется.
- Надо заставить себя, девочка, иначе ты заболеешь. Дорога длинная, и не след нам туда голодными приезжать, не то придется вместо "здравствуйте" первым делом говорить "покормите нас". Я сам тебе подам пример, хоть я и не очень голоден; но все-таки поем, тем более что я, как и ты, тоже не обедал. Видел, как вы обе с матерью плачете, и сердце у меня разрывалось. Ну пойдем, я Сивку у ворот привяжу; сходи с лошади, говорю тебе.
Они вошли все трое в трактир, и меньше чем через четверть часа хромая толстуха подала им вкусную яичницу, серый хлеб и бутылку красного вина.
Крестьяне и вообще-то привыкли есть не спеша, а у Пьера был такой отменный аппетит, что прошло, должно быть, не меньше часа, пока Жермен смог подумать о том, что пора ехать дальше. Маленькая Мари вначале ела, просто чтобы не перечить Жермену; потом понемногу и в ней стал пробуждаться аппетит, ведь в шестнадцать лет долго без еды не протерпишь, а свежий воздух еще больше разжигает голод. Добрые слова, которые Жермен сумел ей сказать, чтобы утешить ее и подбодрить, также произвели свое действие; она постаралась убедить себя, что семь месяцев быстро пролетят, и стала мечтать о том, какое это будет счастье снова очутиться у себя в деревне, в родном доме: ведь дед Морис и Жермен оба обещали ей, что возьмут ее к себе в услужение. Но в ту минуту, когда она начала шутить с малышом и забавлять его, Жермену пришла в голову несчастная мысль показать ей из окна трактира расстилавшуюся внизу долину, которая с этого пригорка видна как на ладони, вся такая зеленая, сияющая и плодородная. Мари взглянула и спросила, не видать ли отсюда дома Белера.
- Разумеется, - ответил Жермен, - и мызу, и даже твой дом. Видишь вот серенькую точку возле большого годаровского тополя, пониже колокольни?
- Вижу, вижу, - сказала девушка и снова заплакала.
- Зря я об этом заговорил, - сказал Жермен, - сегодня я все время делаю глупости! Мари, девочка, поедем скорее, дни-то короткие, через час взойдет луна, и станет совсем свежо.
Они пустились в путь, пересекли большой вересник, и так как Жермен не стал особенно погонять Сивку, боясь, что быстрая езда утомит девушку и ребенка, то, когда они проехали большаком и свернули в лес, солнце уже село.
Жермен знал дорогу на Манье, но он решил, что ему удастся сократить ее, если он поедет не по Шантелубской тропе, а спустится ниже, чтобы ехать через Пресль и Сепюльтюр, избрав другую тропу - ту, на которую ему никогда не случалось сворачивать раньше, когда он ездил на ярмарку. Но тут он сбился, и прошло еще сколько-то времени, прежде чем они въехали в мелколесье; к тому же въехали они туда не там, где было нужно, и он даже не заметил, как стал отдаляться от Фурша и взял гораздо выше, в сторону Арданта.
Освоиться с местностью ему помешал туман, поднявшийся вместе с наступлением темноты, один из тех вечерних осенних туманов, которые от лунной белизны становятся еще гуще и еще больше сбивают путника. От больших болот, которых так много на лесных прогалинах, подымались густые испарения, и узнать, что Сивка ступает по воде, можно было только по хлюпанью ее копыт и по тем усилиям, которые ей приходилось делать, чтобы вытащить ноги из грязи.
Когда они наконец нашли хорошую и совсем прямую тропу и когда, проехав по ней до конца, Жермен стал оглядывать местность, он обнаружил, что окончательно заблудился. Описывая дорогу, тесть упоминал о том, что по выходе из леса будет очень крутой спуск, после чего надо будет проехать большими лугами и два раза перейти речку вброд. Он даже еще советовал ему очень осторожно входить в эту речку, потому что в начале осени тут прошли большие дожди и вода могла довольно сильно подняться. Не видя перед собой ни спуска, ни луга, ни реки, а только одну вересковую рощу, белую и словно запорошенную снегом, Жермен остановился, стал высматривать, не выглянет ли откуда-нибудь путник и не блеснет ли вдали огонек, но не нашел ничего, что могло бы ему помочь. Тогда он вернулся назад и углубился в лес. Туман становился все гуще, луны уже совсем не было видно, дорога была ухабиста, а водомоины глубоки. Два раза Сивка едва не упала; ноша ее была так тяжела, что она совсем обессилела. Но если она все же могла еще что-то видеть и не натыкалась на деревья, то седокам ее зато приходилось иметь дело с толстыми сучьями, сплетавшимися на высоте их голов, что было крайне опасно. При одном из таких толчков Жермен потерял шляпу, и ему стоило большого труда ее найти. Малыш заснул и, повиснув на руках отца, так мешал ему, что тот уже был не в состоянии ни удержать, ни направить лошадь.
- Нас, верно, околдовали, - сказал Жермен и остановился. - Леса эти не настолько велики, чтобы в них заблудиться, коли ты не пьян, а мы вот уже битых два часа кружим и все никак не можем из них выбраться.
У Сивки нашей одно на уме - как бы поскорее домой вернуться, она-то меня и сбила. Захоти мы домой ехать, можно было бы на нее положиться. Но теперь, когда мы, может, в двух шагах от места ночлега, надо быть сумасшедшим, надо ума не иметь, чтобы назад повернуть, дорога-то ведь предлинная. Только я все-таки не знаю, что делать. Ни зги не видать, и, боюсь, не простудился бы мальчишка, коли мы застрянем в этом проклятом тумане, и, не ровен час, лошадь еще споткнется и упадет, так мы его и придавить можем.
- Не стоит нам упрямиться, - сказала маленькая Мари. - Сойдем, Жермен, дайте мне Пьера, я отлично его донесу, и я лучше услежу за тем, чтобы плащ не развернулся. Вы поведете кобылу под уздцы, и мы, может, лучше все разглядим, когда пойдем пешком.
Однако эта мера уберегла их разве что от падения с лошади, так как туман наползал и наползал и, казалось, совсем прилип к влажной земле. Идти было тяжело, и вскоре они до того выбились из сил, что, найдя наконец сухое место под большими дубами, вынуждены были остановиться. С маленькой Мари пот лил ручьями, но она ни на что не жаловалась и выглядела спокойной. Занятая одним только Пьером, она села на песок и посадила его себе на колени, а меж тем Жермен, привязав Сивку поводьями к суку, принялся обследовать окрестности.
Но Сивка, которой все уже до крайности надоело, рванулась, распутала поводья, порвала подпругу и, вырвавшись на свободу, несколько раз отчаянно брыкнула и скрылась в зарослях, показав тем самым, что знает, куда идти.
- Да, - сказал Жермен, тщетно пытавшийся ее догнать, - теперь мы пешие, и найди мы даже верную дорогу, нам это ни к чему: ведь реку-то пришлось бы переходить вброд, а воды на дорогах столько, что не иначе, как весь луг затопило. А никакого другого пути мы не знаем. Выходит, надо ждать, пока рассеется туман, это будет через час или два. Как только просветлеет, выйдем на опушку леса, будем искать жилье, какое уж там попадется; ну а покамест никуда нам нельзя уходить отсюда; вон ров, озерцо, уж и не знаю, что еще; а сзади нас тоже неведомо что, я ведь даже не могу понять, с какой стороны мы сюда зашли.
VIII
Под большими дубами
- Ну что же, наберемся терпения, Жермен, - сказала маленькая Мари. - Не так уж нам плохо тут, на пригорке. У этих больших дубов такая густая листва, что дождь нас не замочит, и мы можем даже костер разжечь, старые пни-то трухлявые и совсем сухие - сразу вспыхнут. Огонь у вас есть, Жермен? Вы ведь только что трубку курили.
- Был, да сплыл! Огниво у меня в мешке лежало вместе с дичью, той, что я невесте вез, все было к седлу привязано; да вот проклятая кобыла все унесла, даже плащ мой - и тот, теперь непременно его потеряет или о сучья раздерет.
- Нет, Жермен, седло, плащ, мешок - все тут, на земле, у ваших ног. Сивка порвала подпругу и, когда убегала, все раскидала.
- Оно и впрямь так! - обрадовался Жермен. - И коли мы тут малость пошарим да валежника соберем, мы и обсушимся и согреемся.
- Совсем это нетрудно, - сказала маленькая Мари, - он тут всюду под ногами хрустит, только дайте мне сначала седло.
- На что оно тебе?
- Постель хочу малышу приготовить. Нет, не так, переверните. Ну вот, теперь он никуда на скатится, а оно еще теплое, после лошади-то. Там вон камни, подложите-ка их с обеих сторон.
- Не вижу я тут никаких камней! Кошачьи у тебя глаза!
- Ничего, все на месте, Жермен! Давайте-ка сюда ваш плащ, я ему ножки в него заверну, а своим укрою. Глядите, ему тут, право же, не хуже, чем дома, в кроватке. Пощупайте, какой он теплый!
- И вправду теплый! Умеешь же ты за детьми ухаживать, Мари!
- Это дело нетрудное. Поищите-ка в мешке огниво, а я натаскаю сухостоя для костра.
- Не будет это дерево ни за что гореть, отсырело.
- Во всем-то вы сомневаетесь, Жермен! Забыли вы, что ли, как пастухом были и на поле в проливной дождь костры разводили?
- Да каждый мальчишка, что стада пасет, это умеет, а я вот едва ходить научился, как быков погонять пришлось.
- Вот потому-то у вас в руках силы много, а ловкости нет. Ну вот, костер я разложила, поглядите теперь, будет ли он гореть или нет! Дайте-ка мне огня да немножко сухого папоротника. Вот теперь раздувайте; грудь-то у вас крепкая, вы же ведь не чахоточный.
- Да не знаю уж, - сказал Жермен и принялся раздувать огонь не хуже, чем из кузнечного меха.
Через несколько мгновений пламя вспыхнуло, озарило все красным светом, а вслед за тем синими языками поднялось под сенью дубов, борясь с туманом и понемногу осушая воздух футов на десять в окружности.
- Сяду-ка я около малыша, чтобы искры на него не упали, - сказала девушка. - А вы, Жермен, подбрасывайте дров да костер шевелите! Ручаюсь вам, никакая простуда к нам не пристанет.
- Право же, ты девочка смышленая, - сказал Жермен, - и костер разжигать умеешь, точно колдуньи, что по ночам бродят. С тобой я приободрился; а то, знаешь, я ведь по колено в воде шел, промок весь и вижу, ничего не остается, как утра ждать. Вот я и приуныл.
- А когда человек приуныл, он ничего и придумать не может, - ответила маленькая Мари.
- Ну, а ты разве никогда не унываешь?
- Нет, никогда. Чего ради мне унывать?
- Оно конечно, не для чего, но как с этим совладать, когда у тебя горе? Господь знает, что и ты хватила горя немало, бедняжка: не всегда ведь ты жила счастливо!
- Это верно, нелегко нам пришлось, матушке бедной да мне, много у нас было огорчений, только мы никогда не падали духом.
- Я тоже никогда не падал духом, как бы ни тяжка была работа, а вот нищета бы меня извела; я-то ведь жил и нужды не знал! Жена мне богатая досталась, да и сам я нынче не беден и не обеднею, пока на мызе работать буду, а уходить я с нее не собираюсь. Но у каждого, видно, свое горе! У меня вот тоже.
- Знаю, вы все по жене тужите, жалею я ее очень!
- Правда?
- Ах, сколько я по ней плакала, Жермен! Такая хорошая была! Ну ладно, не будем больше об этом, не то я опять разревусь, сегодня что-то все самое горькое вспоминается.
- А ведь она действительно очень тебя любила, маленькая Мари! Очень она вас обеих с матерью уважала. Что с тобой? Ты плачешь? Послушай, Мари, не приведи бог, я еще плакать начну.
- А вы уже плачете, Жермен! Вы сами плачете! Да разве это так уж стыдно, когда муж плачет по жене? Не стесняйтесь, прошу вас! Мне ведь это, как и вам, что нож острый!
- У тебя доброе сердце, Мари, и мне очень хорошо, когда я плачу с тобой вместе. Ноги-то к огню протяни; юбка у тебя совсем мокрая, бедняжка! Погоди, давай-ка поменяемся местами: я побуду с малышом, а ты пока погрейся получше.
- Мне тепло, - сказала Мари, - а коли вы хотите сесть, то подложите под себя край плаща, право же, мне хорошо так.
- Здесь и в самом деле неплохо, - сказал Жермен, подсаживаясь совсем близко к ней. - Только я вот малость проголодался. Сейчас девять часов вечера, а по этим мерзким дорогам так было тяжело идти, что я совсем вымотался. А разве ты не проголодалась, Мари?
- Я? Нисколько. Я ведь не привыкла, как вы, четыре раза в день есть, и мне так часто приходилось ложиться без ужина, что одним разом больше ничего для меня не составляет.
- Так ты, оказывается, удобная жена, на тебя много тратиться не придется, - улыбнувшись, сказал Жермен.
- Никакая я не жена, - простодушно ответила Мари, не замечая, какое направление принимают мысли Жермена. - Видно, вам пригрезилось что?
- Да, наверно, пригрезилось, - ответил Жермен, - это все от голода!
- И охочи же вы до еды! - вскричала она, сама немножко развеселившись. - Ну да ладно, раз уж вы никак не можете пять-шесть часов голодный пробыть, так что у вас в мешке дичи, что ли, нет или огня нет, чтобы ее поджарить?
- Неплохая мысль, черт возьми! А как же подарок будущему тестю?
- Так у вас же шесть куропаток да заяц в придачу! Сами досыта наедитесь, да еще и останется!
- Да, но как же здесь жарить - ни вертела, ни жаровни, все в уголь обратится!