- Часа через два, - сказал он, - когда начнет светать, станет так холодно, что нам тут все равно не высидеть, даже и с костром… Сейчас уже не такая темень, можно идти, и мы отыщем либо какой-нибудь дом, куда нас пустят, либо овин, где мы сможем укрыться от холода.
Мари отрешилась от собственной воли; как ее ни клонило ко сну, она приготовилась следовать за Жерменом.
Тот взял сына на руки, не будя его, и предложил Мари укрыться вместе с ним под его плащом, так как девушке не хотелось раскутывать малыша, которого она завернула в свой.
Ощутив прикосновение ее тела, Жермен, который немного уже было отвлекся и развеселился, снова стал терять голову. Два или три раза он вдруг бросал ее и шел один. Потом, видя, что ей трудно поспевать за ним, он останавливался и ждал, а потом так стремительно притягивал ее к себе и так плотно прижимал, что девушка поражалась и даже сердилась, но не говорила ни слова.
Так как ни тот, ни другая не могли определить, с какой стороны они пришли, они не знали также, в каком направлении они идут теперь. Поэтому получилось так, что они обошли еще раз весь лес, снова очутились перед вересковой рощей, вернулись на прежнее место и после долгих блужданий увидели за деревьями свет.
- Ну вот и дом! - вскричал Жермен. - И, видать, люди уже проснулись, огонь горит. Стало быть, уже утро!
Но он ошибся: это был всего-навсего костер, тот самый, который они засыпали, уходя, и который разгорелся от ветра…
Пробродив добрых два часа, они вернулись на прежнее место.
XI
Под открытым небом
- Хватит, к черту все! - вскричал Жермен, топнув ногой. - Дело ясное, нас околдовали, и выберемся мы отсюда, только когда совсем рассветет. Тут, видно, нечистая сила водится.
- Ну полноте, не будем сердиться, - успокаивала его Мари, - давайте лучше подумаем, что нам делать. Разведем костер побольше; Пьер у нас хорошо укутан и не простудится, и от того, что мы проведем ночь под открытым небом, с нами ничего не случится. Куда вы дели седло, Жермен? В самый терновник упрятали? Нечего сказать, умно! Очень будет удобно оттуда его доставать!
- Подержи пока малыша, а я вытащу его постель из кустов; я не хочу, чтобы ты руки себе исколола…
- Все уже готово, вот постель, а колючки не такие уж страшные, это ведь не иголки, - даже не поморщившись, сказала девушка.
Она снова стала укладывать Пьера, который на этот раз так крепко уснул, что вообще не заметил совершенного ими перехода. Жермен подбросил в костер большую охапку хвороста, и отблески пламени озарили весь лес вокруг. Но силы маленькой Мари совсем иссякли, и, хоть она и ни на что не жаловалась, она еле стояла на ногах.
Девушка побледнела и вся дрожала от холода и изнеможения, зубы у нее стучали. Жермен обнял ее, чтобы немного согреть; беспокойство за нее, сочувствие и порывы неодолимой нежности, исходившей из сердца, взяли верх над грубой чувственностью. Как по мановению волшебного жезла, язык его развязался; от смущения не осталось и следа.
- Мари, - сказал он, - ты мне нравишься, и меня очень печалит, что я не нравлюсь тебе. Знай, что, захоти ты только пойти за меня, никакой тесть, никакие родные, никакие соседи, ничьи советы не могут мне помешать на тебе жениться. Детям моим ты принесла бы счастье, научила бы их чтить память матери, совесть моя была бы спокойна, а сердце радовалось. Мне всегда было приятно глядеть на тебя, а теперь вот я так тебя люблю, что стоит тебе только попросить, чтобы я всю мою жизнь исполнял бесчисленные твои желания, и я в этом тут же поклянусь. Видишь, какая это любовь, так постарайся же забыть разницу между нами в летах. Ошибаются те, кто думает, что в тридцать мужчина уже стар. К тому же мне всего двадцать восемь! Молоденькая девушка боится, что ее будут осуждать за то, что она выйдет замуж за человека на десять - двенадцать лет ее старше, потому только, что в наших краях это не принято. Но я слыхал, что в других местах на это не обращают никакого внимания; что, напротив, считают правильным, чтобы у девушки была надежная опора, рассудительный, знающий жизнь мужчина, а не какой-нибудь молодой вертопрах, который легко может сбиться с пути и из славного малого, каким его все считали, превратиться в шатуна и гуляку. К тому же настоящий возраст определяется отнюдь не числом лет. Все зависит от того, сколько у человека сил и крепкое ли здоровье. Когда он изможден работой и нуждой или же распутством, он может состариться и в двадцать пять. А я вот… Но ты не слушаешь, что я говорю, Мари.
- Нет, слушаю, Жермен, я все хорошо понимаю, только я думаю о том, что мне матушка всегда говорила, что когда женщине шестьдесят лет, а мужчине семьдесят или семьдесят пять и он уже не может работать, чтобы ее содержать, то жену его надо пожалеть. Муж начинает хворать, и надо, чтобы она ухаживала за ним, будучи уже в таких годах, когда ее самое надо беречь и ей нужен отдых. Все это и приводит к тому, что умирать приходится в нищете.
- Родители правы, когда так говорят, я это признаю, Мари, - сказал Жермен, - но ведь они готовы поступиться молодостью, лучшей порою жизни, лишь бы предвидеть, что будет с человеком в том возрасте, когда он уже ни на что не годен и когда ему, в сущности, все равно, как умирать. Что до меня, то мне не грозит опасность умереть с голоду на старости лет. У меня будут кое-какие сбережения, живу я с родителями жены, работаю много и ничего на себя на трачу. И потом, знаешь, я так тебя буду любить, что моя любовь не даст мне состариться. Говорят, что, когда человек счастлив, он не стареет, а я чувствую себя сейчас моложе Бастьена, оттого что люблю тебя; он-то ведь тебя не любит, он слишком для этого глуп, слишком еще мальчишка, чтобы понять, до чего ты хороша собой и добра и как надо добиваться твоей любви. Послушай, Мари, не отталкивай меня, я ведь не лиходей какой: Катрин была со мной счастлива; когда она умирала, она перед господом поклялась, что за всю жизнь видела от меня только хорошее; она-то мне и велела второй раз жениться. Можно подумать, что это дух говорил сегодня с ее сыном, когда он засыпал. Ты разве не слышала, что он сказал? И как его губки дрожали, а глазенки видели в воздухе что-то такое, чего нам было не разглядеть! Конечно же он видел свою мать, и это она заставила его сказать, что он хочет, чтобы ты ее заменила.
- Жермен, - ответила Мари, пораженная всем только что слышанным и глубоко задумавшись, - вы честный человек, и все, что вы говорите, правда. Я уверена, что было бы хорошо мне вас полюбить, кабы только родные ваши не очень на меня осерчали. Но только что же мне делать? Сердце мое не с вами. Вы мне нравитесь, но хоть годы ваши вас и не безобразят, они меня пугают. Мне все сдается, что вы не то дядя мне, не то крестный отец, что я должна почитать вас и что наступят минуты, когда вы будете обходиться со мной не так как с женой и с равной, а как с маленькой девочкой. Да и подружки мои станут надо мной смеяться, и, хоть и глупо обращать на это внимание, в день свадьбы мне все-таки было бы стыдно и немножко грустно.
- Все это детский лепет, ты рассуждаешь совсем как ребенок, Мари!
- Ну и что же, я и есть ребенок, - сказала она, - потому-то я и боюсь слишком рассудительного человека. Вы же сами видите, что я чересчур молода для вас, вы и сейчас уже начинаете корить меня тем, что я не способна ничего рассудить! Не могу же я быть умнее, чем в мои годы бывают.
- Боже мой, до чего же я несчастен, что так неловок и так плохо умею высказать все, что думаю! - воскликнул Жермен. - Вы меня не любите, Мари, в этом все дело; вы находите, что я чересчур простодушен и неуклюж. Если бы вы хоть капельку меня любили, вы бы не выпячивали так все мои недостатки. Но вы меня не любите, вот и все!
- Ну что же, не моя это вина, - ответила девушка, немного задетая тем, что он больше уже не называет ее на ты, - я стараюсь не пропустить ни одного вашего слова, но, чем больше я вас слушаю, тем труднее мне представить нас с вами мужем и женой.
Жермен ничего не ответил. Он обхватил обеими руками голову, и маленькая Мари никак не могла понять, плачет он, сердится на нее или же просто дремлет. Она несколько встревожилась, видя, что он так помрачнел, и не в силах догадаться, какие мысли одолевают его сейчас; но она не решилась больше ничего сказать; все услышанное так ее изумило, что уснуть она уже не могла, и она стала с нетерпением дожидаться рассвета, продолжая подкидывать валежник в костер и следить за ребенком, о котором Жермен, казалось, больше не вспоминал. Меж тем Жермен не спал; он перестал уже думать о своей судьбе и не помышлял ни о том, как вернуть потерянную бодрость, ни о том, чем прельстить любимую девушку. Он страдал; на сердце его горою легла тоска. Он рад был бы умереть. Казалось, что все вокруг ополчилось против него одного и стоит ему только заплакать, как он уже ничем не сдержит лавины слез. К его страданию примешивалось еще и недовольство собой, и он задыхался: возбуждать к себе жалость он не хотел и никогда бы этого не позволил.
Когда пробудившиеся птицы возвестили наступление утра, Жермен поднял голову и встал. Он увидел, что маленькая Мари тоже не сомкнула глаз, но не в силах произнести ни слова участия. Он окончательно пал духом. Он снова спрятал седло в кусты, взвалил мешок на плечо и, взяв за руку сына, сказал:
- А теперь, Мари, попробуем все же дойти до места. Проводить тебя в Ормо?
- Мы выйдем вместе из леса, - ответила девушка, - и, когда мы будем знать, где мы, каждый из нас пойдет своей дорогой.
Жермен ничего не ответил. Он был уязвлен тем, что девушка не просила ее проводить, и не заметил, что сам предложил ей это таким тоном, который мог вызвать с ее стороны лишь отказ.
Пройдя шагов двести, они встретили дровосека; тот вывел их на верную дорогу и сказал, что, после того как они пересекут большой луг, им надо будет взять одному - прямо, другой - влево, и оба доберутся до своих деревень, которые, кстати сказать, находились так близко одна от другой, что домики Фурша ясно были видны с фермы Ормо, и наоборот.
Когда они поблагодарили дровосека и ушли вперед, он вдруг окликнул их и спросил, не у них ли это сбежала лошадь.
- Хорошая серая кобыла ко мне на двор забрела, - сказал он, - верно, волк за ней гнался, вот она и укрыться хотела. Всю-то ночь собаки мои тявкали, а как рассвело, вижу - под навесом лошадь чужая. И сейчас еще там стоит. Коли ваша, так берите ее.
Жермен сразу же назвал все приметы Сивки и, убедившись, что это действительно была она, отправился за седлом. Маленькая Мари предложила отвести мальчика в Ормо; потом он сможет зайти за ним из Фурша.
- Перемазался он немножко за ночь, - сказала она. - Вычищу-ка я сейчас его платье, умою ему мордочку, причешу, одену, будет он у нас красавчиком, и вы сможете представить его своей новой семье.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь идти в Фурш? - возмутился Жермен. - Может, я вовсе и не пойду туда!
- Пойдете, Жермен, надо вам туда идти, - ответила девушка.
- Тебе очень хочется, чтобы я поскорее женился на другой, чтобы знать, что я не стану тебе надоедать?
- Ладно, Жермен, не думайте больше об этом: мысль эта явилась к вам ночью, оттого что худо все так приключилось, и сбила вас. А теперь надо вам за ум взяться; обещаю вам, что забуду все, что вы сказали, и никогда никому об этом не скажу.
- Да говори сколько хочешь. У меня нет привычки отрекаться от своих слов. То, что я тебе сказал, - сущая правда, я был с тобой честен, и ни перед кем мне краснеть не придется.
- Да, а вот кабы невеста ваша узнала, что вы приехали к ней, а только что думали о другой, она была бы недовольна. Поэтому выбирайте хорошенько слова, которые сейчас скажете; не смотрите так вот на меня перед всеми, с каким-то особенным выражением. Вспомните тестя своего, он ведь рассчитывает, что вы покоритесь его воле, и очень бы рассердился на меня, кабы я помешала вам ее исполнить. До свидания, Жермен; я увожу малыша, чтобы заставить вас пойти в Фурш. Он у меня заложником остается.
- Ты что же, хочешь идти с ней? - спросил Жермен сына, видя, что тот схватил маленькую Мари за руки и никак ее не отпускает.
- Да, папа, - ответил мальчик, который слушал и по-своему понял все, что открыто говорилось при нем. - Я ухожу с моей милой Мари, а ты придешь за мной, когда кончишь жениться; только я хочу, чтобы Мари осталась моей мамой.
- Видишь, он этого хочет! - воскликнул Жермен. - Послушай, малыш, - добавил он, - я сам хочу, чтобы она стала твоей мамой и чтобы она всегда была с тобой, а она вот не хочет. Ты уж постарайся, чтобы она согласилась.
- Не беспокойся, папа, я ее уговорю: маленькая Мари всегда делает то, что я хочу.
Малыш ушел вместе с Мари. Жермен остался один. Он был в полном унынии и окончательно растерялся.
XII
Сельская львица
Однако когда он привел в порядок свою одежду, взнуздал Сивку, сел на нее верхом и ему показали дорогу, ведущую в Фурш, он подумал, что отступления уже быть не может и что все треволнения этой ночи надо забыть, как дурной сон.
Дядюшка Леонар сидел у порога своего белого дома на красивой темно-зеленой деревянной скамейке. Шесть каменных ступенек перед дверью означали, что под домом есть погреб. Ограда, которой были обнесены сад и конопляник, была оштукатурена известью с песком. Это был добротный дом, и можно было с уверенностью сказать, что хозяин его - человек зажиточный.
Будущий тесть поднялся навстречу гостю и минут пять расспрашивал его обо всей семье, после чего произнес слова, которые обычно говорятся для того, чтобы учтиво выведать у встреченного вами путника о том, куда он едет.
- Так, выходит, вы погулять приехали?
- Я приехал повидать вас, - ответил Жермен, - и подарочек вам привез - тут вот дичи малость, тесть просил вам передать и велел сказать, что вы знаете, для чего я приехал.
- Так, так, - рассмеялся дядюшка Леонар, похлопывая себя по толстому животу, - все знаю, все понял.
И, лукаво подмигнув, заметил:
- Не один вы сюда с этим явились, дорогой мой. Тут у нас уже трое таких, как вы. Назад я никого не ворочаю, а вот выбрать из всех одного дело нелегкое, женихи-то все хорошие. Только как-никак дед Морис-то мне друг, да и земли у вас что надо, вот почему мне бы больше хотелось, чтобы это были вы. Но дочь моя женщина самостоятельная и сама всем распорядится. Как захочет, так и сделает. Заходите же, знакомьтесь, желаю вам вытянуть счастливый номер!
- Извините меня, - сказал Жермен, крайне удивленный тем, что оказался четвертым там, где рассчитывал быть единственным. - Не знал я, что у вашей дочери уже есть женихи, я вовсе не собираюсь оспаривать ее у других.
- Так вы думали, что стоит вам замешкать, и дочь моя ни при чем останется, - сказал дядюшка Леонар, не теряя хорошего расположения духа, - вы жестоко ошиблись. У моей Катрин есть чем завлечь женихов, и ежели ей и трудновато, то оттого лишь, что выбор большой. Заходите же, говорю вам, и не падайте духом. Баба такая, что стоит из-за нее и поспорить.
И, продолжая шутить, он грубоватым движением втолкнул Жермена в дом.
- Эй, Катрин, - вскричал он, входя, - вот тебе еще один!
Этот веселый, но развязный тон, которым он представлял его вдове на глазах у других воздыхателей, окончательно смутил и разозлил Жермена. Ему стало не по себе, и он простоял несколько мгновений, не решаясь поднять глаза на красавицу и на ее свиту.
Вдова Герен была хорошо сложена и выглядела довольно молодо. Но в выражении ее лица и в том, как она была одета, что-то сразу же не понравилось Жермену. У нее был какой-то вызывающий, самодовольный вид, а ее корнет, отделанный тройным рядом кружев, шелковый передник и косынка из черных блонд плохо вязались в нем с представлением о женщине серьезной и о степенной вдове. Это стремление ее быть изысканно одетой вместе с развязностью манер делало ее в его глазах старой и некрасивой, в то время как в действительности она была отнюдь не стара и даже довольно хороша собой. Он подумал, что и красивый наряд ее, и вся живость были бы под стать молодости и тонкой натуре маленькой Мари, что обращение этой вдовы тяжеловато и чересчур вольно и что она не умеет носить свои красивые уборы.
Все три соискателя сидели за столом, накрытым с самого утра, перед винами и мясными блюдами, - день это был воскресный, и дядюшке Леонару непременно хотелось выставить напоказ все свои богатства; вдова же, в свою очередь, была не прочь блеснуть перед женихами великолепной посудой и сервировкой стола, которая действительно была не хуже, чем у какой-нибудь состоятельной горожанки. Как ни был Жермен доверчив и простодушен, он, однако, оказался достаточно проницательным, чтобы все разглядеть, и в первый раз в жизни, выпивая, старался держаться настороже. Дядюшка Леонар заставил его сесть за стол вместе со своими соперниками, а сам уселся напротив и норовил выказать ему особое расположение и всячески его ублажать. Несмотря на урон, понесенный за время пути, дичи, привезенной из Белера, оказалось немало, и щедрый дар деда Мориса возымел свое действие. Вдова давала понять, что она довольна, а соискатели презрительно косились на привезенных гостем птиц. В этой компании Жермену было не по себе, и есть ему не хотелось. Дядюшка Леонар принялся над ним подшучивать.
- Что-то вы мрачны очень, - сказал он, - вижу, вам никак с бокалом не справиться. Нельзя, чтобы любовь аппетит отбивала, натощак-то ведь кавалеру и слов приятных не сыскать, то ли дело, когда он малость винцом поразогреется.
Жермену казалось обидным, что его уже считают влюбленным, и жеманство вдовы, которая опустила глаза и улыбнулась как женщина, вполне уверенная в своей победе, вызвало в нем желание рассеять создавшуюся иллюзию и показать, что она нисколько его не пленила; но, боясь прослыть невежей, он набрался терпения и даже улыбнулся ей сам.
Все три кавалера, увивавшиеся вокруг вдовы, показались ему совершеннейшими мужланами. Как видно, все они прельстили ее своим богатством. Одному было уже больше сорока, и он был почти такой же толстый, как дядюшка Леонар; второй был кривой и пил без меры; третий был молод и довольно красив, но ему хотелось выказать свой ум, а меж тем речи его были так плоски, что попросту становилось его жаль. Однако вдова при этом хохотала так, как будто все эти глупости ей нравились, и этим доказывала, что вкуса у нее нет никакого. Жермен подумал было сначала, что молодой человек этот ей приглянулся, но вскоре заметил, что и его самого старательно поощряют и хотят вызвать на разговор. От этого он только стал еще холоднее и серьезнее и постарался, чтобы присутствующие это почувствовали.
Настал час мессы, и все встали из-за стола, чтобы пойти в церковь. Нужно было идти до деревни Мер, находившейся в расстоянии полулье. Жермен уже до такой степени устал, что его одолевало желание сначала выспаться, однако не в его привычках было пропускать мессу, и он отправился вместе с другими в церковь.