Эвелин в шутку боролась с Марией и обнимала ее под водой. Они со смехом всплыли, чтобы глотнуть воздуха, и немного поплавали. Сорочка Марии задралась ей до самых плеч и сковывала движения. В конце концов она соскользнула совсем, и девушка осталась нагой. Эвелин забавы ради проплыла у нее между ног и сделала вид, будто хочет подраться.
Несколько раз Эвелин раздвигала ноги, позволяя подруге проплывать между и появляться с другой стороны. Она лежала, на спине, давая возможность подныривать под себя.
Мария видела, что Эвелин тоже обнажена. Вдруг она почувствовала, как та обнимает ее сзади и прижимается всем телом. Вода была прохладной, как нежная подушка, и настолько соленой, что держала обеих и они могли плыть в ней без особых хлопот.
- Ты красивая, Мария, - сказала Эвелин своим хрипловатым голосом, не разжимая объятий.
Мария хотела отплыть, но ее удержала теплая вода и давление тела подруги. Она позволила себя обнимать. Она не чувствовала сзади прикосновения грудей, но у тех американок, которых ей довелось повидать, их и не было. Тело Марии стало жарким и уступчивым, и она испытала желание закрыть глаза.
Внезапно она заметила между своих ног что-то твердое и неожиданное, что не было рукой и что заставило ее вскрикнуть. Это была не девушка, а вовсе даже юноша, младший брат Эвелин, и он просунул ей между ног свой напряженный пенис. Мария закричала, но услышать ее было некому. Просто ничего иного она от себя не ожидала. На самом же деле ласка его была такой же успокаивающей и согревающей, как море вокруг. Вода, его руки и пенис пробудили в ней желание. Мария попыталась вырваться. Но юноша подплыл под ее тело, погладил, ухватился за ноги и проник в Марию сзади.
Они боролись в воде, но с каждым движением возбуждение девушки все росло, делая ее еще более податливой тому воздействию, которое оказывали на нее его руки и тело. От воды ее груди покачивались, как две лилии. Он целовал их. Он не мог проникнуть в нее под водой как следует, однако кончик его члена все время терся о клитор и заставлял девушку забывать о всяком сопротивлении. Она поплыла к берегу, и он последовал за ней. Они легли в песок, и волны могли перекатываться через них, однако они просто лежали, голые, и судорожно глотали воздух. Он проник в нее, и море смыло кровь с ее бедер.
С той ночи они стали всегда встречаться в это время. Он брал ее под водой в ритме волн. Раскачивающиеся движения их тел, соединенных любовью, становились частью моря. Опору они обретали на одной из скал и стояли, прижавшись друг к другу, ласкаемые морем и трепещущие после оргазма.
Проходя вечерами по берегу, я часто представляла себе, будто вижу, как они плавают и наслаждаются любовью.
Художники и натурщицы
Как-то утром меня пригласили в одну студию в Гринвич Виллидж, где скульптор по имени Мийар корпел над очередным творением. Он уже сделал черновой набросок и теперь достиг того момента, когда ему понадобилась натурщица.
Это была фигура в тонком, соскальзывающем платье. Все линии тела были видны. Он попросил меня раздеться полностью, потому что для него это было единственной возможностью работать. Он был настолько поглощен скульптурой и смотрел на меня так рассеянно, что я не раздумывая сняла одежду и приняла нужную позу. Хотя в то время я была еще довольно неопытна, он заставил меня поверить в то, что тело мое ничем не отличается от лица и что я просто статуя.
Работая, он рассказывал о своей прежней жизни на Монпарнасе, и время летело быстро. Не знаю, должны ли были его истории распалять меня, однако сам он не выказал ни малейшего признака того, что интересуется мной. Ему нравилось воссоздавать атмосферу Монпарнаса ради самого себя. Вот одна из тех историй, которые он мне поведал:
"У одного современного писателя была жена, страдавшая нимфоманией. Кроме того, она явно болела туберкулезом. Лицо у нее было бледным, как мел, черные, глубокосидящие глаза горели. Веки она подводила зеленой краской. Была она довольно пышной и ходила в черных обтягивающих платьях. По сравнению с остальным телом талия ее отличалась стройностью. Она носила большой греческий пояс, серебряный, имевший сантиметров десять в ширину и усыпанный камнями. Пояс был потрясающий. Он напоминал пояс рабыни и наводил на мысль о том, что в глубине души она тоже раба - раба своего эротического голода. При взгляде на нее возникало ощущение, что стоит только расстегнуть этот пояс, и она упадет к вам в объятия. Он весьма смахивал на пояс девственности, который был выставлен Музее Клани и который по преданиям крестоносцы надевали на своих жен. Очень широкий серебряный пояс с приспособлением, которое прикрывало женщине пах и оставалось на замке до тех пор, пока не возвращала муж. Однажды кто-то рассказал мне удивительную историю о крестоносце, который надел на свою супругу пояс девственности и попросил лучшего друга присмотреть за ключом на тот случай, если самого его вдруг убьют. Не отъехал он и нескольких километров от дома, как друг нагнал его и, не слезая с коня, сердито крикнул: "Послушай, ты подсунул мне не тот ключ!"
Вот какие чувства вызывал в нас пояс Луизы. Когда она входила в кафе и ее голодные глаза скользили по нам в надежде услышать приглашение сесть за столик, мы знали, что она вышла на охоту. Ее супруг не мог не догадываться о том, что происходит. Бедняга все время разыскивал ее, а друзья сообщали ему, что она сидит в том или ином кафе, и он шел туда. Это давало ей возможность ускользнуть с одним из нас в номер гостиницы. Потом мы все дружно пытались втолковать ей, куда пошел за ней ее муж. В конце концов он настолько отчаялся, что стал просить своих лучших друзей спать с ней, чтобы она по крайней мере не уходила с чужими.
Он очень боялся иностранцев, особенно латиноамериканцев, негров и кубинцев. Он наслушался сплетен об их необыкновенной сексуальной выносливости и чувствовал, что, если его супруга попадет им в лапы, ему ее уже не вернуть. Однако, переспав по очереди со всеми его друзьями, Луиза все же повстречалась с одним из этих иностранцев.
Это был кубинец, очень смуглый и необыкновенно красивый, с длинными гладкими волосами, как у индуса, и благородными чертами лица. Жил он, по-видимому, на Домской площади, пока не находил женщину, которая ему нравилась. Они исчезали дня на два-три, запирались в номере какого-нибудь отеля и выходили из своего убежища только тогда, когда полностью удовлетворяли друг друга. С женщинами он вытворял такое, что потом уже ни одна из них не хотела видеться с ним вновь. После этого он возвращался в кафе, садился и снова заводил вдохновенные речи. Обладая перечисленными талантами, он был еще и весьма одаренным мастером фресковой живописи.
Стоило им с Луизой встретиться, как они тотчас же поспешили удалиться с глаз долой. Антонио страшно привлекала ее белая кожа, большие груди, узкая талия и длинные, гладкие светлые волосы. А она была в восторге от его лица, мускулистого тела, медленных движений и спокойного нрава. Его смешило буквально все. При виде его возникало ощущение, будто мир вокруг не существует, а есть только эротические переживания Антонио, что завтра не наступит, что никого больше не существует - что есть только эта комната, этот вечер и эта постель.
Когда она в ожидании замерла возле большой железной кровати, он сказал:
- Оставь пояс.
И начал медленно срывать с нее платье. Без малейшего признака напряжения он разодрал его на куски, как будто оно было бумажным. При виде такой силищи Луиза содрогнулась. Теперь она стояла совершенно обнаженная, если не считать серебряного пояса. Он распустил ей волосы, и они рассыпались по плечам. Только тогда он уложил ее на постель и, упершись ладонями в груди, поцеловал долгим поцелуем в губы. Она ощущала болезненную тяжесть серебряного пояса и рук Антонио, сдавливавших ее голую кожу. Она готова была вот-вот сойти с ума, ослепленная страстью. Она не могла больше ждать. Она не могла даже подождать, пока он разденется сам. Однако Антонио отнесся к ее нетерпеливым движениям презрительно. Он продолжал целовать Луизу, словно хотел выпить своими темными губами весь ее рот, язык и дыхание, а руки его тем временем сжимали тело женщины, оставляя повсюду ноющие метины. Влажная, она трепетала, раздвигала ноги и все пыталась подлезть под него и расстегнуть брюки.
- Времени достаточно, - сказал он. - Вполне достаточно. В этой комнате мы пробудем много дней. Времени хватит нам обоим.
С этими словами он отвернулся и разделся. Тело его было покрыто золотистым загаром, а пенис, гладкий, большой и напряженный, блестел, словно отполированный жезл. Луиза повалилась на возлюбленного и взяла пенис в рот. Его пальцы были повсюду. В ее анусе, во влагалище, тогда как сам он лизал ей ушки и просовывал язык в рот. Он кусал ей соски, целовал и кусал кожу живота. Она попыталась удовлетворить свое желание, потершись о его бедро, но он не позволил ей это сделать. Он изгибал ее, как хотел, так, словно она была резиновая. Своими сильными руками он хватал ее за ту часть тела, которую желал, и подносил к губам, как будто она была съедобная, нисколько не заботясь о том, что происходит с остальным телом. Он брал ее за ягодицы, кусал и целовал их.
- Возьми меня, Антонио, ну возьми же, я не могу больше ждать, - умоляла она, однако он не слушал ее.
К тому времени голод в ее матке превратился во всепоглощающее пламя и чуть не сводил Луизу с ума. Всему, что бы она ни предпринимала, спеша разговеться, он противодействовал. Стоило ее поцелую оказаться дольше обычного, как Антонио отстранялся. Когда она двигалась, серебряный пояс позвякивал, словно рабская цепь. Луиза и в самом деле была теперь рабой этого смуглого гиганта. Он господствовал, как царь, и ее страсть должна была подчиняться его страсти. Она осознала, что ничего не сможет противопоставить его силе воли. Он требовал покорности. Полное истощение умертвило в ней страсть, и тело ее расслабилось. Оно стало мягким, как вата, а он продолжал ласкать ее с еще большим восторгом. Она была его рабыней, его собственностью, безвольным телом, уступчивым и нежным под руками мужчины. Он трогал каждое углубление ее тела, не оставляя без внимания ничего, мял ее, лизал, вгрызался в кожу большими сверкающими зубами и оставлял на ней отметины.
Страсть, до сих пор остававшаяся на поверхности кожи неким раздражением, теперь ушла в глубь тела Луизы. Страсть оседала, тлела и превращалась в огонь, только и ждавший, чтобы вспыхнуть, когда Антонио пробуждал его своим ритмом. Его прикосновения походили на танец, придававший телам новую форму. Сейчас они лежали, приникнув друг к другу, как две ложки, его пенис покоился между ее ягодиц, а ее груди с болезненной чувственностью волновались под его руками. Он по-львиному присел над ее распростертым телом и, раздвинув ягодицы, проник в нее. Он проделал это впервые и заполнил Луизу, как не заполнял никто из его предшественников, достав до дна матки.
Влага так и капала из нее, а когда он двигался взад-вперед, слышались хлюпающие звуки. Из нее вышел весь воздух, так наполнил ее его член. Он все время двигался, направляя толчки в самую матку, но как только дыхание ее участилось, он выскользнул, сверкающий влагой, и принялся ласкать по-новому. Он откинулся на кровати, отчего член устремился вверх, и велел ей сесть верхом, чтобы он снова оказался в ней и волосы на их лобках соприкоснулись. Она повалилась на него, провела грудями по его груди и поцеловала, после чего выпрямилась и начала скользить вверх и вниз по члену. Иногда она приподнималась, так что в ней оставалась только головка пениса, и начинала двигаться очень осторожно, чтобы он не выскочил совсем, но касался самых краешков срамных губок, красненьких, припухших и сомкнутых на нем наподобии ротика. Потом она вдруг рухнула и впустила в себя член на всю длину, не переставая целовать Антонио. Его ладони все это время оставались на ее ягодицах, мешая двигаться слишком быстро и не давая кончить.
Он спустил ее с кровати, поставил на четвереньки на пол и сказал:
- Пошевеливайся.
Она поползла по комнате, длинные светлые волосы свисали вдоль тела, а серебряный пояс казался грузом вокруг талии. Он встал позади Луизы на колени и, накрыв тело женщины своим, проник в нее. Взяв Луизу сзади, он просунул под нее голову и, крепко держась руками и губами, принялся сосать груди, словно она была животным. Оба тяжело дышали и извивались. Только после этого он поднял любовницу обратно на постель и обнял ее ногами свои плечи. Он взял ее грубо, и их тела задрожали в оргазме, таком яростном, что Луиза решила, будто вот-вот сойдет с ума от ненависти и желания, чего она никогда прежде не испытывала. Антонио лежал и улыбался, пытаясь отдышаться. Потом они легли спать".
На следующий день Мийар рассказал о художнице Мафуке, мужчине-женщине с Монпарнаса:
"Никто толком не знал, кто она такая. Одевалась она, как мужчина, и была маленькой, худенькой и плоскогрудой, с короткими, гладкими волосами. Лицо у нее было, как у мальчика, а в бильярд она играла, как мужчина. Пила она тоже, как мужчина, скрестив ноги, когда стояла за стойкой. Как мужчина, она рассказывала непристойные анекдоты, а рисунки ее обладали силой, какую редко встретишь у женщин. Однако имя ее звучало по-женски, ходила она походкой женщины, и поговаривали, что у нее нет пениса. Мужчины ума не могли приложить, как им с ней обращаться. Иногда они запанибратски хлопали ее по плечу.
Жила она в студии вместе с двумя девушками. Одна из них работала натурщицей, вторая была танцовщицей в ночном клубе. Однако никто не знал, какие у них взаимоотношения. Было ощущение, что две девушки живут как муж с женой. Каково же тогда было место Мафуки? Они никогда не отвечали на вопросы. На Монпарнасе всем всегда хотелось знать все до мелочей. Некоторые гомики предпринимали попытки подступиться к Мафуке, но получали от ворот поворот. Она всегда была готова вступить в перебранку и лупила от души.
Однажды, будучи подхмельком, я пошел к ней в гости. Дверь была распахнута, и, войдя, я услышал смех на балконе. Две девушки явно занимались любовью. Сначала их голоса звучали нежно и ласково, затем они стали страстными и неразборчивыми, а под конец до меня уже доносились только стоны. Потом все стихло.
Тут вошла Мафука и увидела, что я стою и прислушиваюсь.
- Можно мне подняться и посмотреть? - попросил я.
- Ладно, - ответила она. - Ступай медленно за мной. Они не станут беспокоиться, если решат, что это я. Им нравится, когда я подсматриваю.
Мы поднялись по узкой лестнице. Мафука крикнула:
- Это я.
Звуки не прекратились. Когда мы взобрались на самый верх, я нагнулся, чтобы меня не заметили. Девушки были совершенно голые. Они лежали на полу и странно терлись друг о дружку. Мафука склонилась над ними и погладила.
- Ложись с нами, Мафука, - сказали они.
Однако она снова пошла вниз, и я поспешил за ней.
- Мафука, - спросил я, - ты все-таки мужчина или женщина? Почему ты живешь вместе с этими двумя девицами? Если ты мужчина, то почему у тебя самой нет женщины? А если ты женщина, почему у тебя никогда не бывает мужчин?
Мафука ответила мне улыбкой.
- Всем это непременно нужно знать. Все чувствуют, что я не мальчик. Женщины это чувствуют. Мужчины не уверены на все сто. Я - художник.
- Что ты имеешь в виду, Мафука?
- А то, что, как и многое другое художники, я бисексуал.
- Да, но такова природа художников. Они могут быть мужчинами с женской психологией, но у них не бывает двусмысленного тела, как у тебя.
- У меня тело гермафродита.
- Ах, Мафука, дай мне посмотреть на него!
- А ты обещаешь, что не попытаешься переспать со мной?
- Обещаю.
Сначала она сняла рубашку и показала юное мальчишеское тело. Грудей у нее не было, только соски. Потом она сняла брюки. На ней были кружевные трусики телесного цвета. Ноги ее обладали красивыми женскими формами. Ко всему прочему, она носила чулки с подвязками.
- Позволь мне снять подвязки. Обожаю подвязки.
Элегантным движением балерины она протянула мне ногу. Я осторожно избавил ее от подвязок и увидел очень красивую ступню. Рассмотрел ее ноги, которые были само совершенство. Потом скатал чулки и обратил внимание на то, что кожа нежная, как у женщины. Ступни у нее были маленькие, ноготки на пальчиках - аккуратно подкрашены. Я пришел в еще больший восторг и начал ласкать ее ноги.
- Ты ведь обещал, что не будешь ко мне приставать, - напомнила она.
Я поднялся. Она спустила трусики. И я увидел под кудряшками на лобке, похожем формой на женский, маленький сморщенный пенис мальчика. Она стояла, давая мне себя рассмотреть.
- Почему у тебя женское имя, Мафука? Не считая рук и ног, ты - вылитый мальчик.
Мафука рассмеялась, на сей раз звонким, приятным женским смехом.
Гляди почему, - сказала она, улеглась на кровать, раздвинула ноги и показала, что за членом у нее находятся пухленькие срамные губки, гладкие и розовые.
- Мафука!
Желание было разбужено. Странное желание переспать с мужчиной и женщиной одновременно. Она видела, что со мной творится, и встала на ноги. Я попытался убедить ее лаской, но она увернулась.
- Тебе что, не нравятся мужчины? - спросил я. - Ты никогда не спала с мужчиной?
- Я девственна. Я не люблю мужчин. Меня привлекают только женщины, но я не могу быть с ними мужчиной. Мой пенис, как у мальчика, - не встает.
- Ты настоящий гермафродит, Мафука, - сказал я. - Говорят, что в этом виновато наше время, потому что границы между мужским и женским началами оказались размыты. Большинство людей половинчаты. Однако мне никогда еще не приходилось видеть физических проявлений этого. Наверное, ты очень несчастна. Ты счастлива с женщинами?
- Женщины меня привлекают, но я страдаю, потому что не могу быть с ними мужчиной, а еще потому, что когда я оказываюсь с лесбиянками, они не удовлетворяют меня по-настоящему. Но мужчины меня не привлекают. Я влюбилась в Матильду. Ну эту, натурщицу. И не смогла ее удержать. Она нашла себе настоящую лесбиянку, которая, как она решила, удовлетворяет ее лучше. От моего пениса у нее все время возникает ощущение, что я не совсем лесбиянка. Она знает, что не имеет надо мной никакой власти, хотя я и была в нее влюблена. У тех двух девушек другие взаимоотношения. Я остаюсь между ними вечно неудовлетворенной. Не люблю я и с женщинами общаться. Они слишком индивидуалистки и мелочны. Держатся за свои тайны и секреты, разыгрывают комедии и выпендриваются. Мне больше по душе мужская натура.
- Бедная Мафука.
- Бедная Мафука. Когда я появилась на свет, никто не знал, как меня назвать. Родилась я в одной российской деревеньке. Меня сочли выродком и ради моего же благополучия хотели уничтожить. И только когда я приехала в Париж, печали мои поубавились, потому что я почувствовала в себе талант художника".