Фильм закончился. Лилит медленно ехала по темным улицам. Неожиданно свет фар упал на автомобиль, припаркованный у тротуара. В нем сидела пара, ласкавшая друг друга так, что это даже близко не походило на обычные сентиментальные игры. Женщина сидела на коленях у мужчины спиной к нему, и по его телу было видно, что сейчас у него будет оргазм. Он был уже настолько близок, что мужчина не смог сдержаться, когда луч фар упал на него. Он вытянулся, чтобы ощущать все движения партнерши, а та, казалось, готова была от возбуждения лишиться чувств.
При виде этой сцены Лилит глотнула воздух, а Мабель, посмеиваясь, заметила:
- Застукали мы их.
Выходит, Мабель пробовала кончить, получить то, чего так неистово желала Лилит и чего она никогда не испытывала. Лилит захотелось спросить ее:
- Ну как?
Но ведь скоро она сама должна была это узнать. Ей придется пережить все то, что она знала только из грез, которым посвящала все время, пока находилась одна дома. Делая мазки, она размышляла: Ну вот сейчас ко мне придет тот мужчина, в которого я влюблена. Войдет он в комнату и скажет: "Разреши мне раздеть тебя". Мой муж всегда меня раздевает - он раздевается сам, ложится в постель и если хочет быть со мной, то гасит свет. Но этот мужчина снимает с меня одежду медленно. Благодаря этому у меня оказывается много времени для того, чтобы почувствовать его, ощутить телом его руки. Сначала он расстегивает мой пояс, обнимает меня за талию и говорит: "Какая же у тебя красивая талия, какие красивые и изящные линии!". Потом он медленно расстегивает блузку, так что я чувствую, как его пальцы высвобождают каждую пуговку и постепенно переходят на мои груди, пока те не оказываются изъятыми из-под блузки, а он любит их и сосет, как младенец, слегка покусывая зубами, отчего по всему телу пробегают мурашки и каждое нервное окончание трепещет. Добравшись до юбки, он становится нетерпеливым и срывает ее. Он очень возбужден. Он не гасит свет, но смотрит на меня страстно, и я читаю в его глазах восторг. Он боготворит меня, согревает руками мое тело и ждет, пока я не познаю такое же возбуждение.
Уж не испанская ли муха так ее распалила? Отнюдь, то были, как всегда, ее собственные фантазии - и только. И все-таки ей захотелось испытать то же, что переживала эта пара в автомобиле.
Когда она возвратилась домой, муж читал. Он поднял на нее взгляд и лукаво улыбнулся. Ей не хотелось сознаваться в том, что таблетки не подействовали. Она сама себе удивлялась. Какая же она холодная женщина, если ничто не может ее возбудить - даже таблетки, которые помогли дворянину восемнадцатого века заниматься любовью три ночи и три дня подряд! Да она просто выродок какой-то! Даже ее муж не должен об этом знать. Он поднимет ее на смех и, в конце концов, подыщет себе более теплокровную женщину.
Она стала раздеваться и полуголой прохаживаться по комнате и расчесывать перед зеркалом волосы. Ничего подобного она никогда прежде не делала. Ей было безразлично, хочет ли ее муж, да и сама она ничего с этого не имела. Через это нужно было просто пройти, и она согласилась только ради него. Это была ее жертва. Его возбуждение и удовлетворение, познать которые вместе с ним она не могла, были ей отвратительны. Она чувствовала себя проституткой, которая занимается этим за деньги. Она была проституткой, лишенной чувств, которая отдает ему свое пустое бесчувственное тело взамен его любви и преданности. Она стеснялась того, что тело ее настолько мертво.
Однако когда она наконец легла в постель, он сказал:
- По-моему, испанская муха пока не произвела на тебя должного действия. Я хочу спать, так что ты уж меня разбуди, если что…
Лилит попыталась заснуть, но только лежала и ждала того мгновения, когда озвереет от страсти. Когда минул час, она пошла в ванную. Она прихватила с собой коробочку и приняла десять таблеток, думая: "Уж это-то должно подействовать". И стала ждать. В ту же ночь муж пришел к ней в постель. Она оказалась настолько сухой, что ей пришлось смазывать мужнин член слюной.
Проснувшись на следующее утро, она разрыдалась. Она ответила на расспросы мужа и открыла правду. Он рассмеялся и сказал:
- Но, Лилит, послушай, я ведь просто пошутил. Это не имело никакого отношения к испанской мухе. Я пошутил.
Однако с этого мгновения она была одержима мыслью о том, что должно же существовать какое-нибудь средство, которое может искусственно возбудить ее. Она использовала все способы, о которых слышала. Она пила огромные чашки какао, добавляя в него уйму ванили. Ела лук. Алкоголь действовал на нее вовсе не так, как на других, потому что она все время оставалась настороже вместо того, чтобы обо всем забывать.
Она слышала о каких-то шариках, которые используются как любовное средство на Востоке. Но как их раздобыть? Где их можно купить? Восточные женщины вставляли их во влагалище. Они делались из мягкой резины и имели поверхность, нежную, как кожа. Оказываясь во влагалище, они принимали ту же форму и подчинялись движениям мускулов, что действовало гораздо более возбуждающе, чем пальцы или член. Лилит хотелось приобрести такие шарики и ходить с ними днем и ночью.
Марианна
Я называла себя "содержательницей литературного борделя", в котором жила группа голодных писателей, строчивших эротические рассказы для "коллекционера". Я первая начала их писать и каждое утро отправлялась к одной молодой женщине, которая переписывала мои творения набело.
Звали ее Марианна, она была художницей, а по вечерам зарабатывала на жизнь переписыванием чужих манускриптов. У нее были пышные светлые волосы, округлое лицо и большие упругие груди, однако она была склонна скрывать свою внешность вместо того, чтобы подчеркивать ее, и ходила в кургузой художественной одежде, широких пиджаках, школьных юбках и плащах. Выросла она в маленьком городке и прочла Пруста, Краффта-Эбинга, Маркса и Фрейда.
Пережила она и немало сексуальных приключении, но только все они были такого порядка, при котором в действительности тело остается незадействованным. Она дурачила сама себя, поскольку полагала, что, переспав со множеством мужчин, обласкав их и предприняв все, что полагается, приобрела эротический опыт.
Все это, однако, было лишь внешним. Тело ее по-прежнему оставалось неразбуженным, и ничто не трогало ее особенно глубоко. Она была своего рода девственницей. Я почувствовала это сразу, стоило ей переступить порог гостиной. Как солдат, не желающий сознаваться в том, что ему страшно, Марианна не хотела признавать, что холодна. И тем не менее на психоанализ она пошла.
Мне было интересно знать, какова будет ее реакция, когда я вручила ей для переписывания мои эротические рассказы. Хотя в интеллектуальном плане она была смелой и любопытной, вместе с тем в ней сидела физическая стыдливость, которую она всячески старалась не обнаруживать и о которой я узнала благодаря одному случаю, когда выяснилось, что она в жизни не принимала солнечных ванн нагишом и дрожит при одной только мысли об этом.
Она отчетливо помнила, как однажды вечером была с мужчиной, к которому поначалу ничего не испытывала и который, перед тем, как уйти, притиснул ее к стене, поднял ей одну ногу и отымел. Странным было то, что пока это происходило, она ничего не чувствовала, но зато всякий раз, когда она потом мысленно возвращалась к случившемуся, ей делалось жарко и беспокойно. Тело ее размякало, и она была готова отдать все за то, чтобы снова почувствовать на себе давление его большого тела, почувствовать, как он прижимает ее к стене, не оставляя возможности ускользнуть, и берет.
Однажды она не пришла к назначенному времени. Я пошла к ней в студию и постучала в дверь, однако никого дома не оказалось. Я открыла дверь, думая, что Марианна ушла в город.
Я приблизилась к пишущей машинке, чтобы проверить, как продвигается переписывание, однако не узнала текста, выбитого на листе. Мне подумалось, уж не забыла ли я того, о чем сама же написала. Но нет, просто это был не мой текст. Я стала читать и тогда только поняла, в чем дело.
Прямо посреди переписывания у нее возникло желание записать некоторые из своих собственных опытов. Вот что она писала:
"Иногда можно прочесть такое, после чего понимаешь, что до сих пор ты не жила, не испытала настоящих чувств. Теперь я вижу, что большая часть моих переживаний была скорее клинического и анатомического характера. Я была с мужчиной, я трогала его, но без искры, без ярости, без страсти. Как мне пережить это, почувствовать по-настоящему? Я хочу познать влюбленность, такую сильную, чтобы один вид этого мужчины, даже с расстояния в несколько домов, заставлял меня трепетать всем телом, делал меня слабой, мягкой и влажной между ног. Я хочу влюбиться с такой страстью, чтобы испытывать оргазм от одной только мысли о нем.
Сегодня утром, когда я стояла у мольберта и писала, в дверь тихо постучали. Я пошла открывать и увидела довольно симпатичного юношу, правда, очень стеснительного, который мне с первого же взгляда понравился.
Он проскользнул в студию, не оглядываясь, и сказал, не отрывая от меня глаз:
- Один мой друг дал мне ваш адрес. Вы ведь художница, не правда ли? У меня есть одно дело, которое я бы хотел, чтобы вы для меня сделали. Что вы на это скажете?
Говорил он бессвязно, краснел и больше походил на женщину.
- Да вы проходите, садитесь, - предложила я и подумала, что это его успокоит.
Тут он обратил внимание на мои абстрактные полотна.
- А натуралистично рисовать вы тоже умеете? - спросил он.
- Разумеется, - ответила я и показала ему свои эскизы.
- Очень сильные вещи, - сказал он и чуть не впал в транс над одним из моих набросков, на котором был запечатлен мускулистый атлет.
- Вы хотели бы заказать собственный портрет?
- О да, в некотором роде. Это должен быть портрет, но только весьма необычный, и потому я не знаю, согласитесь ли вы.
- Соглашусь на что?
- Нарисовать портрет вот вроде этого, - объяснил он, заикаясь и кладя передо мной картинку с голым атлетом.
Он ожидал от меня какой-нибудь реакции. Я настолько привыкла видеть обнаженных мужчин в школе живописи, что его смущение заставило меня улыбнуться. Я вовсе не считала, будто в его желании есть что-то странное, хотя было довольно необычно встретить натурщика, который платит деньги за то, чтобы его нарисовали. Так я ему и ответила. Между тем я изучала его темно-синие глаза, золотистый пушок на руках и ушах, изучала с внимательностью, свойственной художникам. Было в нем что-то от фавна, соединявшееся с женской сдержанностью, что восхитило меня.
Несмотря на свою робость, выглядел он вполне здоровым и даже аристократично. Руки у него были нежные, но мускулистые, осанка - прямая. Казалось, мое профессиональное восхищение подбадривает и радует его.
- Вы согласитесь приступить к делу сразу же? - спросил он. - Я захватил с собой немного денег, а остаток мог бы донести завтра.
Я указала в сторону ширмы, за которой скрывалась моя одежда и умывальник. Однако юноша посмотрел на меня своими невинными синими глазами и спросил:
- Можно мне раздеться здесь?
Меня эта просьба несколько смутила, но я ответила положительно. Я достала уголь и бумагу, установила стул и принялась точить карандаш. Мне показалось, что юноша раздевается невероятно долго и все ждет, что я на него посмотрю. Я взглянула на него, как будто уже приступила к работе.
Раздевался он с почти ритуальной тщательностью. На какое-то мгновение он заглянул мне прямо в глаза и улыбнулся, так что я смогла увидеть его правильные зубы. Кожа у него была такой красивой и прозрачной, что при свете, падавшем из большого окна, казалась шелковой.
Я тотчас же начала рисовать и почувствовала, что очень вдохновлена этим юношей. Он был так красив, что я словно прикасалась к нему. Он снял куртку, рубашку, туфли и носки и теперь оставался в одних брюках. Он придерживал их так, как придерживает свое платье стриптизерша, и все время смотрел на меня. Я по-прежнему не могла понять это не сходившее с его лица выражение восторга.
Вскоре он наклонился, расстегнул ремень и позволил брюкам соскользнуть на пол. Теперь он стоял передо мной совершенно голый и пребывал в явном сексуальном возбуждении. На мгновение возникло напряжение. Если бы я отказалась, то потеряла бы деньги, в которых так нуждалась.
Я попыталась понять выражение его глаз. Казалось, они говорили: "Не сердись. Прости меня".
Я попыталась рисовать. Ощущение было весьма странное. Пока я корпела над его головой, шеей и руками, все шло хорошо. Но как только мой взгляд скользнул по остальной части тела, я увидела, какое это возымело на него действие. Член его почти незаметно трепетал. У меня возник соблазн нарисовать его так же трезво, как я рисовала колено юноши. Однако стыдливость мешала мне. Рисуй медленно и внимательно, думала я, тогда, может быть, это пройдет или он обратит свое возбуждение на тебя. Однако юноша не шевелился. Он стоял совершенно неподвижно и почти блаженно. Беспокойство испытывала только я, сама не понимая, откуда оно взялось.
Когда я закончила, он преспокойно оделся, даже не изменившись в лице. На прощанье он пожал мне руку и вежливо спросил:
- Могу я зайти завтра в то же время?"
На этом манускрипт заканчивался. В студию вошла улыбающаяся Марианна.
- Ну, разве не странный случай? - спросила она.
- Весьма, и мне хотелось бы знать, что было потом.
- Потом? Потом я весь день ходила в состоянии возбуждения, - призналась она. - Не могла забыть его тело и красивый, твердый член. Я просмотрела эскизы и заметила, что на одном добавила недостающий орган. Я буквально заболела от возбуждения. Но такой вот мужчина заинтересован только в том, чтобы я смотрела на него.
Этот случай вовсе не предполагал какого-либо продолжения, однако для Марианны он был очень важен. Я видела, что она одержима юношей. Было очевидно, что его последующий визит оказался похож на первый. Оба ничего не говорили, и Марианна не выказала ни малейшего признака возбуждения. Он же делал вид, что понятия не имеет о том состоянии, в которое приходит, когда она рассматривает его тело. Всякий раз она обнаруживала в этом совершенстве все новые красивые детали. Если бы он только проявил хоть сколько-нибудь интереса к ее телу. Он этого не делал, и потому она терялась и чахла от неразделенной страсти.
Постоянное чтение чужих переживаний тоже действовало на нее. Все члены группы давали ей переписывать свои труды, потому что доверяли. Каждый вечер она сидела, склонив над машинкой свои полные груди, и печатала обжигающие слова, описывавшие сладострастные эротические действа. Некоторые описания возбуждали ее больше других.
Ей нравилось насилие. Поэтому ситуация, сложившаяся с юношей, была для нее самой гиблой из всех, в какие она только могла угодить. Она не понимала того, как он может стоять, будучи в состоянии физического возбуждения, и просто-напросто наслаждаться тем, что ее глаза прилипают к нему, словно лаская.
Чем пассивнее и неподвижнее он был, тем сильнее ей хотелось им понукать. Она мечтала его изнасиловать, но только вот как справиться с мужчиной? Если она не в состоянии спровоцировать его своим присутствием, каким образом она может заставить его возжелать ее?
Ей хотелось, чтобы он заснул, и тогда бы уж она его потрогала, а он бы ее взял, еще не успев полностью проснуться. Или чтобы он вошел в студию, пока она одевается, и вид ее тела возбудил его.
Однажды, перед тем как ему прийти, она попыталась оставить дверь открытой, пока переодевалась, однако он смотрел в другую сторону и принялся читать книжку.
Его невозможно было возбудить иначе как разглядывая. Постепенно Марианна начала сходить по нему с ума. Рисунок вот-вот должен был быть закончен, а она уже знала каждую деталь его тела. Кожу, светлую и золотистую, форму мускулов и прежде всего - его член, гладкий, сверкающий, упругий и все время соблазнительно твердый.
Иногда она подходила к юноше и располагала рядом с ним лист белого картона, чтобы добавить света или что-нибудь оттенить. В конце концов она потеряла самообладание и упала на колени перед его устремленным вверх членом. Она не трогала его, только смотрела и бормотала:
- Какой же он красивый!
Это явно подействовало на натурщика. Член стал еще тверже. Она стояла на коленях совсем рядом с ним - ей ничего не стоило дотронуться до него губами, - но по-прежнему только приговаривала:
- Какой же он красивый!
Юноша не шевелился, и тогда она приблизила свои полуоткрытые губы и очень, очень осторожно облизала самый кончик. Юноша не отпрянул. Он все стоял и рассматривал Марианну, наблюдая за тем, как ее язычок ласково оглаживает головку члена.
Она облизала его осторожно, мягкими, как у кошки, движениями, а потом взяла в рот и сомкнула на нем губы. Член затрепетал.
На большее Марианна не отважилась, опасаясь возбудить сопротивление. Когда же она остановилась, он не попытался заставить ее продолжить, хотя выглядел удовлетворенным. Она почувствовала, что это и есть тот максимум, который она вправе от него требовать. Она встала и продолжала рисовать, несмотря на то, что внутри у нее все кипело. Она представляла себе жестокие приключения, как в тех дешевых фильмах, которых она насмотрелась в Париже: катающиеся по траве тела, шарящие руки, руки, яростно расстегивающие белые брюки и ласкающие, ласкающие до тех пор, пока тела не скрючиваются от страсти, которая бьет по бедрам и по позвоночнику, уходит в ноги.
Однако она взяла себя в руки благодаря тому интуитивному знанию, которым обладает женщина в отношении желаний, снедающих мужчину, которого она хочет. Юноша все еще стоял, как в трансе, с налитым членом, и содрогался всем телом, словно разрываемым от возбуждения при воспоминании о ее приоткрытых губах, прикасавшихся к его гладкому члену.
На следующий день она повторила свое восторженное коленопреклонение и вновь испытала экстаз при виде прекрасного пениса. Она снова сидела перед этим странным фаллосом, требовавшим по отношению к себе только восхищения. И снова она лизала его так нежно и трепетно, что по телу юноши прокатывались волны страсти. Она целовала член, она клала его себе в рот, как будто то был божественный плод, а юноша по-прежнему весь дрожал. К своему удивлению она почувствовала во рту молочно-белую, солоноватую капельку, предтечу оргазма, и продолжала играть язычком.
Увидев, что он вот-вот кончит, она прервалась, предполагая, что он сделает встречное движение, которое докажет, что он хочет ее, хочет ту, которая не дала ему разговеться. Сначала он никак не среагировал. Член его дрожал, сам он сходил с ума от желания, и внезапно она с изумлением увидела, что он намерен удовлетворить себя собственной рукой.
Это открытие потрясло Марианну. Она оттолкнула руку юноши, снова поймала ртом член и стала одновременно ласкать его руками, пока он не кончил.
Он склонился над ней и говорил с нежной благодарностью в голосе:
- Ты первая женщина, первая женщина, первая женщина…