И это также не было попыткой ввести в заблуждение Клэр, убедить ее, что он спит. Она так хорошо знала его тело, его мысли, что, конечно, сразу поняла бы обман. Нет, это был просто сигнал, молчаливое послание к ней, что она может не обращать на него внимания. Она может уснуть, зная, что он закрылся в раковине своих раздумий и не предъявлял сейчас к ней никаких требований.
"Мало кто спит сегодня ночью на горе", - думал он. Ветер скрывал шелест голосов и звуки перемещений, но он чутьем охотника улавливал дюжины тихих движений, опознавал еле слышимые звуки и давал имена движущимся теням. Скрип кожаных башмаков по камням, взмахи отряхиваемых одеял. Это должно быть Хобсоны и Фаулзы собираются потихоньку уехать ночью, боясь утра и предательства.
Порыв ветра бросил сверху несколько нот музыки: концертино и скрипка. Рабы Джокасты не собирались жертвовать редкой возможностью повеселиться ни ради сна, ни из-за плохой погоды.
Тонкий плач младенца. Маленький Джемми? Нет, сзади. Значит, малышка Джоан, и голос Марсали, тихо и нежно напевающий по-французски.
… Alouette, gentil Alouette…
Вот и звуки, которые он ожидал - шаги по другую сторону каменной гряды, ограничивающей прибежище его семьи. Быстрые и легкие, направляющиеся под гору. Он ждал, открыв глаза, и через некоторое время услышал слабый оклик часового возле палатки. Никаких фигур не появилось в свете костра, но входной клапан шевельнулся, открылся и снова упал, закрыв вход.
Как он и думал, общее настроение было против мятежников. И сдать преступников не считалось предательством друзей, а скорее необходимостью защитить тех, кто хотел жить по закону. Это могло быть сделано тайно - доносчики дождались темноты - но неохотно.
… j’ante plumerai la tête…
Он задался вопросом, почему песни, которые поют детям, зачастую имеют ужасный смысл, и никто не дает себе труд задуматься над их словами. Для него мелодия песни ничего не значила, возможно, поэтому он больше внимания обращал на слова.
Даже Брианна, которая выросла, по-видимому, в более спокойное, мирное время, пела Джемми песни, внушающие страх смерти и имеющие трагический конец. При этом, она сохраняла нежное лицо, как у Девы Марии, баюкающей младенца Христа. Например, эту песню о дочери шахтера, которая утонула среди своих утят…
Он задумался о том, какие страшные песни могла петь Богородица у колыбели своего сына. Если судить по Библии, Святая земля была не более мирной, чем Франция или Шотландия.
Он бы перекрестился, прося прощения за такую мысль, но Клэр лежала на его правой руке.
- Они были не правы? - раздался тихий голос Клэр из-под его подбородка, заставив его вздрогнуть от неожиданности.
- Кто? - он нагнул голову и поцеловал ее густые кудри. Волосы пахли дымом и острым чистым запахом ягод можжевельника.
- Мужчины в Хиллсборо.
- Да, я думаю так.
- Как бы ты поступил на их месте?
Он вздохнул, приподняв одно плечо в легком пожатии.
- Не знаю. Если бы меня обманули, и не было никакой надежды восстановить справедливость, я бы убил человека, который это сделал. Но то, что было сделано там… Ты слышала об этом. Дома разрушены и преданы огню, мужчины избиты только за то, что занимали какой-то пост… нет, сассенах. Я не могу сказать, что сделал бы я, но не это.
Она немного повернула голову, и он увидел в луче света край ее высокой скулы и движение мускула на щеке возле уха, когда она улыбнулась.
- Я не думаю, чтобы ты сделал это. Не могу представить тебя частью толпы.
Он поцеловал ее ухо, не отвечая. Он слишком легко мог представить себя частью толпы. Именно это пугало его. Он слишком хорошо знал ее силу.
Один горец мог быть хорошим воином, но самый могущественный человек - всего лишь человек. Безумие, объединяло мужчин, оно правило гленами тысячу лет. Этот жар крови, когда слышишь крики своих товарищей, чувствуешь силу, поднимающую тебя, как на крыльях, и познаешь бессмертие - ибо если ты падешь, все равно твой дух будет вопить изо ртов тех, кто бежал вместе с тобой. И только позже, когда кровь остынет в венах, и оглохшие уши услышат плач женщин…
- А если тебя обманет не человек? А корона или суд? Не конкретный человек, а институт власти.
Он понимал, что она имела в виду. Он обнял ее и почувствовал ее теплое дыхание на суставах своих пальцев, находящихся как раз под ее подбородком.
- Нет. Не здесь. Не сейчас.
Мятежники взбунтовались в ответ на произвол людей, отдельных личностей, и их преступления могли быть оплачены кровью, но не войной - еще нет.
- Нет, - сказала она тихо, - но это будет.
- Не сейчас, - снова сказал он.
Лист бумаги с проклятым приказом был благополучно спрятан в седельной сумке. Скоро ему придется иметь с ним дело, но сегодня ночью он притворится, что его там нет. Одна последняя ночь мира с его женой в его объятиях, в окружении его семьи.
Еще тень возле огня. Еще оклик часового, еще один, прошедший через врата предательства.
- А они неправы? - небольшой наклон ее головы в сторону палатки. - Те, кто собираются предать своих знакомых?
- Да, - сказал он спустя мгновение. - Они тоже неправы.
Толпа могла править, но каждый человек по отдельности платит за то, что было совершено. Частью такой цены была утрата доверия, вражда соседа с соседом, боязнь петли, сжимающейся до тех пор, пока не останется места для милосердия или прощения.
Начался дождь; легкие брызги по тенту превратились в регулярную барабанную дробь, и воздух наполнился потоками воды. Это была зимняя гроза, молнии не освещали небо и не высвечивали невидимые горы.
Он тесно прижал Клэр, положив свободную руку на ее живот. Она вздохнула со слабым звуком боли и устроилась поудобнее, прижавшись задом к его животу и бедрам, словно яйцо в чашке. И когда она расслабилась, он почувствовал, что растворение началось, это странное слияние их плоти.
Сначала это случалось только тогда, когда он брал ее, и только в конце акта. Потом все раньше и раньше, пока одно касание ее рук не стало и приглашением, и завершением одновременно, неизбежное слияние предложено и принято. Время от времени он, внезапно охваченный страхом потерять себя, сопротивлялся этому чувству, только чтобы убедиться, что он может. Он полагал это предательской страстью, наподобие той, которая охватывает толпу мужчин, связывая их в бессмысленной ярости.
Теперь он считал, что был не прав. В Библии говорится "Да будут двое одной плотью, и что Бог сочетал, того человек да не разделяет".
Однажды он пережил такое разделение, он не сможет пережить его снова и остаться живым. Часовые подняли тент над костром, защищая его от дождя. Огонь колебался, когда ветер задувал на него дождь, освещая белую ткань вспышками, отчего та, словно пульсировала. Он не боялся умереть с нею от огня или от чего-нибудь еще, но боялся жить без нее.
Ветер изменил направление, принеся слабый звук смеха от маленькой палатки, где спали молодожены… или не спали. Он улыбнулся, услышав его. Он мог только надеяться, что его дочь найдет такую же радость в браке, как и он.
- Что ты будешь делать? - тихо спросила Клэр, стук дождя почти заглушил ее слова.
- То, что должен.
Это был совсем не ответ, но единственный, который он мог дать.
"Ничего нет за пределами этого круга", - сказал он себе. Шотландия потеряна, Колонии двигались в будущее, к тому, что он мог смутно вообразить из рассказов Брианны. Единственной реальностью была женщина, которую он держал в своих объятиях, его дети и внуки, его арендаторы и слуги - они были даром, который дал ему Бог, чтобы содержать и защищать.
Склон горы лежал темный и тихий, но он мог чувствовать их вокруг себя - тех, кто доверил ему свою безопасность. И если Бог даровал ему их доверие, то Он, конечно, дарует ему и силу, чтобы оправдать его.
Он стал возбуждаться от ее близости, его вставший член оказался в неудобной ловушке. Он хотел ее, желал на протяжении многих дней, но потребность отступала перед суматохой сбора. Глухая боль в его яйцах была отражением того, что - как он полагал - было болью в ее матке.
Иногда он брал ее во время месячных, когда их нужда была так велика, что они не могли ждать. Он находил это грязным и тревожащим, но в то же время захватывающим, и испытывал потом легкое чувство стыда, хотя и не совсем неприятное. Сейчас, конечно, было не место и не время для этого, но воспоминание о других временах и других местах заставило его отодвинуться от нее, чтобы не побеспокоить ее физическим выражением своих мыслей.
Все же то, что он чувствовал сейчас, не было вожделением, то есть, было не совсем вожделением. И это даже не было потребностью в ее компании, в близости ее души. Он желал накрыть ее своим телом, обладать ею, потому что если он сделает это, то может представить себе, что она в безопасности. Закрыв ее, соединившись с ней в одно тело, он мог бы защитить ее. Или так он чувствовал, даже зная, насколько бессмысленным было это чувство.
Его тело непроизвольно напряглось от этой мысли. Клэр шевельнулась и протянула назад руку. Она положила ладонь на его бедро и, помедлив мгновение, медленно провела ею выше в сонном вопросе.
Он наклонил голову и прижался губами к ее уху, спонтанно произнеся то, о чем думал.
- Ничто не сможет навредить тебе, пока я дышу, nighean donn. Ничто.
- Я знаю, - сказала она. Ее члены медленно расслабились, дыхание стало легким, а живот под его ладонью мягким, и она скользнула в сон. Ее рука все еще оставалась на его бедре, закрывая его. Он лежал напряженный и бодрствующий еще долго после того, как сторожевой огонь был затушен дождем.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Призыв вождя
Глава 18
Нет места лучше дома
Гидеон выбросил голову, как змея, нацелившись на ногу едущего впереди всадника.
- Не балуй! - Джейми вывернул голову гнедого прежде, чем тот смог укусить. - Сукин сын! - пробормотал он негромко. Джорди Чизхолм, не понимающий, что едва избежал зубов Гидеона, удивленно повернул голову. Джейми улыбнулся ему и с извиняющимся видом коснулся своей фетровой шляпы, посылая жеребца мимо длинноногого мула Чизхолма.
Джейми немилосердно пинал Гидеона по ребрам, ведя его мимо медленно ползущего каравана на такой скорости, чтобы у жеребца не было времени кусаться, лягаться и топтать бегающих ребятишек, а также доставлять ему иные неприятности. За время недельного путешествия он хорошо узнал привычки проклятого животного. Брианну и Марсали, ехавших в середине каравана, он перегнал на относительно небольшой скорости, но к тому времени, когда он догнал Клэр и Роджера в голове колонны, он двигался так быстро, что едва успел приподнять шляпу, приветствуя их.
- Mhic dhiobhail, - пробормотал он, снова нахлобучивая шляпу и пригибаясь к лошадиной шее. - Слишком резвый, да? Посмотрим, как долго ты выдержишь.
Он резко развернул коня влево от дороги и пустил его вниз по склону, топча высохшую траву и ломая безлистные ветки кизила, которые при этом трещали, как пистолетные выстрелы. Что нужно этому семикратному сукину сыну, так это ровная местность, чтобы Джейми мог хорошенько погонять подлеца и вытрясти из него всю дурь. Учитывая, что ровного места нет вокруг на расстоянии двадцати пяти миль, задача Джейми предстояла трудная.
Он намотал поводья на руку, щелкнул языком и врезал каблуками по бокам коня, и они, как выстрел из пушки, помчались вниз по склону, заросшему кустарником.
Гидеон был огромным, упитанным и быстрым жеребцом, вот почему Джейми купил его. Он был также тугоуздым и злым, вот почему стоил недорого. Хотя все равно больше, чем Джейми мог себе легко позволить.
Когда они пересекли небольшой ручей, перескочили через упавшее дерево и поскакали вверх по почти вертикальному склону, заросшему порослью дуба и хурмы, Джейми уже думал, не совершил ли он самоубийство, сделав эту покупку. Это была его последняя осознанная мысль, прежде чем Гидеон, бросившись вбок, ударил ногу Джейми о ствол дерева и, вскидывая зад, помчался по противоположному склону холма в густой кустарник, распугивая выводки перепелов, с шумом вылетающих из-под его огромных плоских копыт.
Через полчаса бешеной скачки, уклонений от низких ветвей, ручьев со скользким дном, множества пересеченных холмов, которые Джейми не успевал считать, Гидеон стал если не послушным, то, по крайней мере, более управляемым. Джейми промок до бедер, набил синяки, кровь текла из полдюжины царапин, и он дышал так же тяжело, как лошадь. Однако он все еще был в седле и все еще управлял.
Он повернул голову лошади к снижающемуся солнцу и снова щелкнул языком.
- Давай, - сказал он. - Двигай к дому.
Они скакали долго, но учитывая горную местность, покрыли не такое большое расстояние, чтобы совсем потеряться. Он направил Гидеона вверх, и через четверть часа они оказались на хребте, который он узнал.
Они двигались вдоль хребта, ища безопасный спуск вниз через заросли каштанов, тополей и елей. Он знал, что караван был недалеко, но чтобы встретиться с ним, требовалось время, а ему хотелось присоединиться к людям, пока они не достигли Риджа. Не то, чтобы Клэр или МакКензи не знали дороги, нет, просто ему страшно хотелось возвратиться во Фрейзерс-Ридж во главе каравана, приведя своих людей домой.
- Христос, человек, ты вообразил себя Моисеем, - пробормотал он, покачав головой и подсмеиваясь над своими претензиями.
Жеребец был в мыле, и когда деревья немного расступились, Джейми остановился дать ему передышку, ослабив натяжение узды, но не настолько, чтобы позволить горячему скакуну выкинуть какой-нибудь фортель. Они оказались среди рощи белых берез на краю небольшого выступа над сорокафутовым пологим склоном, и он подумал, что, имея высокое мнение о своей особе, конь вряд ли совершит самоубийство, но лучше проявить осторожность на случай, если он вздумает сбросить наездника вниз.
Ветерок задувал с запада. Джейми приподнял подбородок, наслаждаясь его прохладным прикосновением к разгоряченной коже. Земля простиралась за горизонт зелеными и коричневыми холмами, расцвеченными тут и там заплатами других цветов; туман поднимался из долин, как дымы походных костров. Он чувствовал, как умиротворение охватывает его при виде этой картины, дыхание выравнивается, и тело расслабляется.
Гидеон тоже успокоился; вся злость ушла из него, как вода из прохудившегося ведра. Джейми медленно опустил руки на шею коня, и тот остался стоять с направленными вперед ушами. "Ага", - подумал он, и тут на него снизошло озарение: это было то самое место.
Место, которому нет названия, и которое узнаешь только, когда наткнешься на него. Он, вероятно, мог назвать его святым местом, только оно не имело никакого отношения ни к церкви, ни к ее святым. Это было просто место, предназначенное для него, и этого было достаточно. Он позволил поводьям упасть на шею коня, ибо чувствовал, что даже такое злокозненное существо, как Гидеон, не могло замышлять здесь неприятностей.
И действительно, конь стоял спокойно; в холодном воздухе с его массивной темной холки поднимался пар. Они не могли оставаться здесь долго, но он был рад этой короткой отсрочке - не от борьбы с Гидеоном, а от пресса людей.
Он рано научился искусству жить отдельной жизнью в толпе, хотя бы в уме, если не телом. Но он родился в горах и также рано познал очарование одиночества и исцеляющие свойства уединенных мест.
Внезапно к нему пришло видение его матери: одна из тех ярких картинок, которые копились в его голове, чтобы в какой-то момент неожиданно возникнуть перед ним, Бог знает по каким причинам - от звука, запаха, мимолетной причуды памяти.
Он ставил тогда силки на кроликов на склоне горы и был сильно разгорячен, руки его были исколоты дроком, рубашка прилипла к телу от грязи и пота. Он увидел маленькую рощицу и направился к ней в поисках тени. Там была его мать; она сидела в зеленоватой тени деревьев на земле возле ручья. Она сидела совершенно неподвижно - что было на нее не похоже - и ее длинные руки были сложены на коленях.
Она молча улыбнулась ему, и он, не говоря ни слова, подошел с ней и положил голову на ее плечо. Она обхватила его рукой, и он почувствовал покой и огромное умиротворение, зная, что находится в центре мира. Ему было пять или шесть лет тогда.
Также внезапно, как и появилось, видение исчезло, словно яркая форель, мелькнувшая в темной воде. Но оно оставило все тоже чувство глубокого покоя, словно кто-то на мгновение обнял его, и нежная рука коснулась его волос.
Он спрыгнул с седла, стремясь почувствовать сосновые иглы под сапогами, нуждаясь в физическом прикосновении к этой земле. Предосторожность заставила его привязать поводья к крепкой сосне, хотя Гидеон казался смирным; жеребец опустил голову и принюхивался к пучкам засохшей травы. Джейми постоял мгновение, потом медленно повернулся направо, оказавшись лицом к северу.
Он уже не помнил, кто научил его этому - мать, отец или старый Джон, отец Иэна, но он, поворачиваясь по часовой стрелке, стал произносить слова молитвы и закончил ее, стоя лицом к западу, где садилось солнце. Он сложил ладони чашей, и свет заполнил ее, проливаясь между пальцами.
- Боже, сделай безопасным мой каждый шаг,
Боже, открой мне каждый проход,
Боже, очисти мне каждый путь,
И пусть я буду в руках Твоих.
Повинуясь инстинкту, более древнему, чем молитва, он отстегнул от пояса флягу и вылил несколько капель на землю.
Ветер донес до него обрывки звуков, смех и оклики, шум животных, пробирающихся между зарослей. Караван был недалеко, он медленно выползал на поляну из-за холма напротив. Ему нужно было ехать и присоединиться к людям в их последнем рывке к Риджу.
Тем не менее, он некоторое время колебался, не желая нарушать очарование места. Краем глаза он ухватил какое-то движение и наклонился, заглядывая в углубляющиеся тени под кустами падуба.
Животное сидело, замерев, и совершенно сливалось с темным фоном. Он никогда не смог бы его увидеть, если бы наметанный глаз охотника не уловил движение. Крошечный котенок с серым мехом, распушенным, как головка одуванчика, и огромными немигающими глазами, почти бесцветными во мраке кустарника.
- Плутишка, - прошептал он, медленно протягивая к нему палец. - Что же ты здесь делаешь?
Дикий котенок, несомненно, рожденный одичавшей матерью, которая давно сбежала из хижины каких-то поселенцев. Он погладил пушок не его груди, и тот вонзил в его палец свои маленькие зубки.
- Оу! - он отдернул руку и осмотрел маленькую круглую ранку, из которой капала кровь. Он с негодованием поглядел на котенка, но тот просто смотрел на него, не делая ни движения, чтобы убежать. Он помедлил, потом, решившись, тряхнул рукой, разбрызгав кровь на листья - приношение духам этого места, которые, в свою очередь, тоже решили преподнести ему подарок.