– Это моя скрипка.
– Ты играешь на скрипке?
У него был такой недоверчиво насмешливый вид, что ей стало обидно.
– Я учусь. Ты находишь в этом что-то смешное?
– Ровным счетом ничего, – запротестовал Броуди, хотя его заразительная усмешка явно говорила об обратном. – Не терпится послушать, как ты будешь упражняться. Да, кстати, как, по-твоему, все прошло сегодня? – безо всякого перехода спросил он, сбив ее с толку. – Я тут подумал, что вечеринка твоей тетушки – это не такая уж плохая мысль. Худшее позади, а главное, все одним махом.
Анна прислонилась бедром к туалетному столику и начала вертеть в руках флакончик с духами, то вытаскивая, то вновь вставляя пробку.
– Да, – согласилась она, – я думаю, в этом ты прав.
Кажется, он пришел в чувство и решил вести себя прилично, хотя ей все равно было ужасно не по себе: ведь они остались наедине, да к тому же оба почти раздетые. Но ей предстояло сказать ему нечто важное, притом не откладывая. Другого выхода не было.
– По правде говоря, я думаю, все прошло весьма успешно. Я следила за гостями и не увидела ничего такого, что могло бы внушить тревогу. Все без труда поверили, что ты Николас.
Ее тон ясно подразумевал, что ей хотелось бы добавить: "Хотя это представляется совершенно невероятным".
– Тем не менее есть несколько моментов, которые нам следует обговорить особо.
Броуди выжидательно скрестил руки на груди. Ему нравилось ее слушать, даже когда она говорила обидные для него вещи. Он упивался звуками ее голоса, интонациями, изысканным произношением, свойственным образованной женщине высшего сословия, даже словами, которые она подбирала.
Между тем Анна никак не могла подобрать нужные слова. Ей не хотелось хвалить его, признавая вслух то, что бросилось ей в глаза уже давно, но особенно заметно проявилось прошедшим вечером. Он обладал уравновешенностью, спокойствием, внутренней цельностью, которую она находила привлекательной, хотя и считала, что ему вовсе не обязательно об этом знать. Николас был лишен подобных качеств. Ему вечно чего-то не хватало, его снедало нетерпение, он был суетлив, беспокоен, непоседлив, всегда чем-то недоволен. Ему так много было нужно… Мистер Броуди, напротив, никогда не суетился и был готов довольствоваться тем, что есть.
– У Николаса был большой запас нервной энергии, – осторожно начала она. – Он никогда не знал покоя. Сидя, он обычно барабанил кончиками пальцев, покачивал ногой в воздухе или выбивал дробь по полу. А когда стоял – бренчал мелочью в карманах или беспокойно оглядывал комнату даже во время разговора.
Тут Анна смутилась и, оставив в покое пробку флакона, спрятала руки в карманах капота.
– И еще он… он не так охотно смеялся шуткам и анекдотам, как ты. Он не был… душой общества, если можно так сказать. Возможно, он…
– Не понимал шуток?
– Я хотела сказать, что он был человеком более основательным и серьезным, чем ты.
А может, Броуди прав? Может быть, Николас действительно не понимал шуток? Анна уже ничего не могла утверждать наверняка. У нее лишь сложилось стойкое впечатление, что Николас не так быстро сходился с людьми, не оказывал им доверия и не дарил своей симпатии с той же готовностью и легкостью, что его брат. А в этот вечер она сделала еще одно открытие: люди раскрывали душу навстречу мистеру Броуди гораздо охотнее, чем Николасу.
Броуди встал с кровати.
– Ладно, – согласился он, засовывая руки в карманы и шевеля пальцами, –попробую копировать привычки своего братца. И постараюсь меньше смеяться, но тебе придется мне помочь.
– Помочь? Каким образом?
– Воздержись от своих убийственных шуточек, Энни. Тебя послушать – это же можно животик надорвать.
Она раздраженно поджала губы.
– Очень смешно.
Он направился к ней, и Анна боком отошла в сторону, поближе к письменному столу.
– Вот книга, которую тебе необходимо прочесть. Спрячь ее у себя в комнате – тут говорится о строительных материалах и деталях в кораблестроении, а это такой предмет, о котором Николас знал все.
– А я сегодня услышал о тебе кое-что такое, чего раньше знать не знал, – вдруг заявил ей Броуди, сунув книгу в карман халата. – Почему ты мне раньше не сказала, что ты у нас, оказывается, ангел милосердия? Мне пришлось сделать вид, будто я в курсе дела.
– О чем ты?
– Дженни называет это "Анна – покровительница нищих". Она говорит, что ты много месяцев в одиночку кормила чуть ли не половину Ланкашира во время, как она выразилась, "хлопкового голода".
Анна с досадой покачала головой:
– Что за вздор! Я посвятила какое-то время благотворительному обществу, помогающему текстильщикам прокормиться, вот и все.
– А почему они не могут прокормить себя сами?
– Потому что текстильные фабрики закрыты. Американский Север не выпускает суда, груженные хлопком, из портов Юга, а без хлопка в Ланкашире вся жизнь замерла. Восемьдесят тысяч человек разом лишилось работы.
Лицо Броуди смягчилось.
– Это замечательно, что ты им помогаешь!
– Ничего особенного в этом нет, я просто выполняю свой долг. Если хочешь знать, что на самом деле замечательно, так это отношение самих рабочих. Логично было бы предположить, что они встанут на сторону Юга и потребуют от английского правительства помощи в прорыве блокады, но они этого не делают. Они страдают больше всех и тем не менее поддерживают Север.
– Это из-за рабов, – догадался Броуди.
– Да. Для этих людей война сводится к одному: к борьбе за отмену рабства. Мне кажется, одна мысль об этом помогает им стойко сносить все трудности и лишения.
Анна с удивлением заметила, как лицо Броуди внезапно стало замкнутым, лишенным всякого выражения. Он отвернулся и отошел от нее. Она растерянно смотрела на его широкую спину, пока он, остановившись у одного из столбиков кровати, ощупывал пальцами замысловатые завитушки резного дерева.
– В чем дело?
Прошло много томительных секунд. Ей показалось, что Броуди вообще не собирается отвечать. А когда он все-таки заговорил, она не узнала его голоса.
– Однажды я видел невольничий корабль. Капитан был датчанином, судно шло под испанским флагом команда – жуткий сброд со всех концов земли. Я служил на английском торговом судне, мы держали курс на мыс Горн, а потом в Сан-Франциско. Не знаю и теперь уже никогда не узнаю, почему этот испанский бриг принял нас за патрульный корабль королевского военно-морского флота, но, как бы то ни было, не успели мы подойти ближе, как они сбросили весь свой груз за борт.
Анна побелела.
– Что ты хочешь сказать?
– Мы видели, как это началось, когда были на расстоянии полумили. Сначала мы даже не поняли, что это такое, подумали – какие-то тюки с контрабандой. А потом подошли поближе. Их были сотни… Их перебрасывали через планшир с обоих бортов. Дети. Женщины, мужчины. Мы не подоспели вовремя, и все они утонули. Все до единого…
Пытаясь вообразить себе весь этот ужас, Анна прижала ко рту стиснутые кулаки и закрыла глаза.
– Господи, – вздохнула она.
Боль и бессильная ярость захлестнули ее с головой. Не в силах с ними совладать, Анна попыталась хоть как-то отвлечься и стала думать о Броуди, о жизни, которую он вел раньше. Сколько еще жестокостей ему довелось повидать за последние четырнадцать лет, с какими гнусными и низменными чертами человеческой натуры пришлось столкнуться? И на что теперь способен он сам, пройдя такую школу? Анна содрогнулась от безрассудного страха, заглянув в глубину разделявшей их пропасти.
Ей вдруг стало ясно, как легко и просто было бы перенести свое отвращение к зверствам, которые ему пришлось пережить, на него самого. Он был совершенно не похож на людей, населявших ее крошечный великосветский мирок, его жизненный опыт был ей абсолютно чужд. Она ровным счетом ничего не знала о его жизни, и это пугало ее.
– Не надо меня бояться. Я этого не вынесу.
Подняв голову, Анна увидела, что Броуди смотрит на нее. Неужели лицо выдало ее, неужели он сумел прочитать ее мысли? Когда он подошел к ней, она усилием воли заставила себя устоять на месте.
– Я не боюсь, – прошептала она, отрицательно качая головой.
Но Броуди ей не поверил.
– Я не чудовище, Энни, я всего лишь человек. Я ни разу в жизни не поднял руки на женщину. И никогда, ни за что на свете я не причинил бы вреда тебе.
– Я это знаю.
Она сказала правду. Значит, он ошибся, решив, что все дело в страхе, мелькнувшем на мгновение в ее глазах. Нет, не страх разверз пролегшую между ними пропасть. Их разделяло нечто более сильное, грозное – поистине непреодолимая преграда, настоящий провал в милю глубиной. Броуди помедлил, взвешивая риск, а потом порывисто обнял ее, не давая ускользнуть.
Анна затаила дыхание, пораженная не тем, что он сделал, а тем, что его сильные руки заметно дрожат. Она опустила ладони ему на плечи и позволила себя обнять, хотя сама не понимала, как это могло случиться и почему она ничего не предпринимает, чтобы положить этому конец.
Он прижался щекой к ее щеке. Его руки были неподвижны; он даже не сделал попытки ее поцеловать. Анна ощутила щекочущее прикосновение ресниц к своему виску, услыхала его прерывистый вздох, и ее вдруг охватило страстное желание. Теперь уже она сама начала дрожать. Ей надо было защитить себя и в то же время хотелось отдать ему все.
– Прошу тебя, уходи, – глухо прошептала она ему в плечо.
Броуди не двинулся с места.
– Пожалуйста.
Он попытался приглушить прорывавшееся в голосе нетерпеливое желание.
– Я хочу поцеловать тебя на ночь.
– Зачем? – в отчаянии воскликнула Анна.
Тут она почувствовала, как задвигались его губы, не отрываясь от ее щеки, и догадалась, что он улыбается.
– Ну раз ты это спрашиваешь, значит, тебе не слишком часто приходилось целоваться.
Броуди знал, что она не станет сопротивляться, но никакие силы в мире не заставят ее сказать "да". Поэтому он перестал спрашивать и откинулся назад, чтобы взглянуть на нее. Метавшаяся в ее глазах тревога напомнила ему, что надо взять себя в руки. С трепетной нежностью он провел указательным пальцем по ее верхней губе.
– Вот эта, – сказал Броуди. – Это моя любимая. – Он наклонился и бережно прикоснулся обеими губами к ее верхней губке. Анна тихонько вздохнула. Тогда он кончиком языка заставил ее раскрыть губы и затянул верхнюю к себе в рот, ласково покусывая и посасывая. Вообще-то он не собирался предпринимать какие-то далеко идущие шаги, но раз уж все так получилось само собой, просунул руку между их телами и прижал ладонь к ее бурно бьющемуся сердцу.
Анна попыталась открыть глаза, но веки отяжелели и не слушались ее, она как будто опьянела. Тихое дыхание Броуди согрело ей щеку. Потом его рот целиком накрыл ее губы. Поцелуй становился все глубже и глубже, пока оба они не задохнулись. Но их губы расставались лишь на секунду, чтобы глотнуть воздуха, и поцелуй тут же расцвел снова, потом еще и еще раз. Когда они наконец отстранились друг от друга, дыхание у обоих стало прерывистым, а глаза потемнели от страсти.
Анна опомнилась первая. Она отступила на несколько шагов, пока не почувствовала за спиной надежную прочность письменного стола, и обхватила себя руками. Только придя в себя настолько, чтобы голос не дрожал, она решилась проговорить:
– Спокойной ночи.
Броуди потребовалось больше времени. Не было в его теле ни единой жилочки, ни косточки, ни мышцы, ни капельки крови, которые не противились бы мысли о том, что надо ее оставить. Он собирался всего лишь пожелать ей спокойной ночи и сам удивился не меньше чем она, когда вместо этого сказал:
– Клянусь тебе, во второй раз бывает гораздо лучше.
По лицу было видно: она прекрасно поняла, что он имеет в виду.
– Знаю, тебе страшно. Ты поверишь, если я скажу, что мне тоже страшно? Но это случится. Это непременно будет, Энни.
Угроза, вызов, похвальба, обещание? Анна уже не знала, как это назвать.
Но вот Броуди направился к двери в гардеробную, и пока она провожала его взглядом, ее охватило безнадежное, пугающее и в то же время волнующее предчувствие: он просто сказал правду.
Глава 17
Броуди замер на подножке кареты, впервые оглядывая судостроительный завод Журдена – пугающе огромный, кишащий суетой, как гигантский муравейник. Однако у него возникло ощущение, будто он уже много раз видел все это раньше: рассказы Анны оказались на редкость образными и в то же время точными.
Слева от него вздымался над береговой линией лабиринт мачт, грузовых стрел и брусьев, при виде которого что-то дрогнуло внутри у Броуди. Он опять очутился среди кораблей и как будто обрел почву под ногами, внутреннее равновесие. Словно поправил картину, висевшую криво и бессознательно раздражавшую его.
Соскочив с подножки, Броуди повернулся, чтобы помочь Анне, а сам незаметно провел носовым платком по волосам.
– Что это за дрянь, черт бы ее побрал? – раздраженно спросил он, хмурясь на масляное пятно, проступившее на тонкой льняной ткани. – Перлман меня всего обмазал сегодня с утра.
– Это макассар, масло для волос. Джентльмены используют его, чтобы волосы лежали аккуратно. Николас им пользовался, – решительно добавила Анна.
– Ясно. Ну так вот, с завтрашнего дня он перестанет им пользоваться. Оно пахнет гнилым яблоком.
– Вовсе нет. И выглядит очень мило.
Броуди уставился на нее недоверчивым взглядом.
– А по-моему, я похож на выдру. И после меня всюду остаются масляные пятна.
– Вот почему был изобретен антимакассар, – невольной улыбкой пояснила Анна.
– Анти… ага, понял! – засмеялся Броуди. – Ну да конечно. Сначала изобретают какую-нибудь гадость, а потом нечто еще более дурацкое, чтобы исправить положение. Мы живем в век чудес, Энни.
Анна взяла его под руку, и они вместе направились к кирпичному строению посреди верфи. Она объяснила, что это административный корпус, где Николас работал вместе со Стивеном, Эйдином О’Данном и другими служащими компании.
– Ты займешь старый кабинет отца: так было решено еще до нашего с Николасом побега.
Она прервала себя на полуслове и помахала кому-то через весь широкий двор.
– Это Джозеф Уолл, начальник столярного цеха. Он стесняется: ни за что не подойдет ближе.
– А Ник всех знал по именам? – забеспокоился Броуди, чувствуя, что ему становится жарко в сюртуке табачного цвета.
– Нет, конечно, нет. Главным образом начальников цехов, а про них я тебе уже рассказывала.
Он недовольно хмыкнул:
– Сегодня не отходи от меня ни на секунду. Ты меня слышишь, Энни? Придется тебе за мной приглядывать, а то я таких дров наломаю – небу жарко станет!
Вот теперь она улыбнулась по-настоящему и сама себя спросила, почему ей совсем не страшно. Броуди заметно нервничал, а на нее его волнение оказало необъяснимо успокаивающее воздействие. Анна радостно предвкушала возвращение к работе, пусть даже при таких необычных обстоятельствах.
– А у тебя есть свой кабинет? Надеюсь, он рядом с моим? – Броуди наклонился ближе к ней и ухмыльнулся. – А может, их разделяет гардеробная?
Улыбка Анны угасла.
– Нет, у меня нет кабинета.
Броуди остановился:
– Почему?
– Ну – Она решила дать самый очевидный ответ. – Потому что я не вхожу в число служащих компании. Строго говоря.
– "Строго говоря"? Энни, строго говоря, ты гробишь свою задницу ради этой компании!
Анна вспыхнула и продолжила путь вперед.
– Это "Желудь", – пояснила она на ходу, – наш местный кабачок. Все служащие обедают здесь. "Желудь" стоит тут с незапамятных времен: когда доков еще не было и в помине…
– Минутку, не так скоро. Объясни мне, почему ты…
– Молчи! К нам подходит Мартин Доуэрти, и уж он-то непременно с нами заговорит. Знаешь, кто он такой?
– Работает по связям с заказчиками. Помогает с заключением контрактов. Холостяк, живет с матерью.
– С сестрой.
– Ну, с сестрой, какая разница? Привет, Мартин! – приветливо сказал Броуди, помахав рукой.
– Сдерживай себя! – прошипела Анна. Броуди сразу заметил, что Мартин Доуэрти щедро пользуется маслом макассар – это было первое, что бросилось ему в глаза. У Мартина была очень белая кожа, блестящие черные волосы, разделенные пробором посредине, гладко облепляли голову с обеих сторон и как будто составляли одно целое с черепом. Броуди решил, что он напоминает фортепьяно.
– Как поживаете, миссис Бальфур? – чинно осведомился Доуэрти. – С возвращением вас.
– Здравствуйте, мистер Доуэрти. Мы были рады вернуться домой.
Светский разговор давался Броуди без труда, но это продолжалось минуту или две, а потом Доуэрти задал ему профессиональный вопрос:
– Олафсен все-таки не соглашается на ноябрь и требует восемь процентов вперед с депозитного счета. Что мне ему сказать?
Броуди скорее почувствовал, чем увидел, как Анна напряглась и тяжело повисла у него на руке. Олафсен. Олафсен… Он сунул большие пальцы за проймы жилета и стал внимательно изучать носки своих башмаков. Верфи Журдена строили для него три грузовые шхуны. Очевидно, сроки исполнения одного из заказов срывались, и Олафсен был недоволен задержкой.
– Скажите ему, что он получит четыре процента, а его баркентина будет готова к первому октября. Я поговорю с Харди и все устрою.
Майкл Харди был десятником.
– Отлично. Разговор с Олафсеном я беру на себя. Рад, что вы вернулись, Ник.
– Спасибо, Мартин.
– Удачи вам обоим.
Доуэрти откланялся и ушел. Броуди бессознательно сжал руку Анну, хмурясь и покусывая нижнюю губу.
– Ну как? Все прошло хорошо? Я забыл, что надо бренчать мелочью. Но я правильно ему ответил? – Оказалось, что она в восторге.
– Джон, ты был великолепен! Ты вел себя в точности как Николас. Теперь послушай: когда будешь говорить с мистером Харди, старайся держаться решительно и не позволяй ему возражать. Скажи, что ты дал слово, и ему придется закончить постройку корабля к октябрю, нравится ему это или нет. Не беспокойся, он все сделает. А теперь нам надо спешить: Николас всегда и везде появлялся вовремя.
И она потянула его за руку, увлекая за собой. Он пошел за ней следом, улыбаясь во весь рот. Видит бог, у него получается! Но главное было даже не в этом. Лучше всего то, что она наконец назвала его Джоном.
* * *
– В жизни ты гораздо лучше, Энни.
Стояло послеобеденное время. Утро прошло в суете, но, к счастью, без особых потрясений, завтрак в "Желуде" тоже не принес никаких неприятных сюрпризов. И вот теперь Анна отложила в сторону отчет начальника литейного цеха, чтобы взглянуть на Броуди. Он с улыбкой рассматривал ее фотографию в рамочке, стоявшую на столе у Николаса.
– Вот как? А мне говорили, что этот портрет мне льстит.
– Кто говорил?
– Все: тетя Шарлотта, Дженни, Милли. Впрочем, нет, только не Милли. Милли сказала, что у меня такой вид, будто я сижу на муравейнике.
Анна покраснела, как только эти слова вырвались у нее изо рта, запоздало сообразив, что они не вполне приличны.
Броуди, конечно, рассмеялся от души – ничего другого она от него и не ожидала.
– Мне нравится твоя подруга Милли. Жаль, что мне так и не удалось с ней толком поговорить.
– Угу, – рассеянно кивнула Анна.