- Правда. Я всегда считал, что фиолетовые ленты идеально подходят к каштановым волосам.
В этот момент Миранда влюбилась. Это чувство так переполнило ее, что она совсем забыла поблагодарить его за комплимент.
- Ну что, идем? - сказал он.
Она кивнула, не доверяя своему голосу.
Они направились из дома к конюшне.
- Я думаю, мы могли бы проехаться верхом, - предложил Тернер. - День слишком хорош, что бы запрягать карету.
Миранда кивнула снова. Было очень тепло для марта.
- Ты можешь взять пони Оливии. Я уверен, что она не будет иметь ничего против.
- У Ливви нет пони,- сказала Миранда, обретая, наконец, дар речи. - У нее теперь есть своя собственная лошадь. У меня дома тоже есть своя лошадь. Мы не младенцы, знаешь ли!
Тернер подавил улыбку.
- Нет, разумеется, нет. Как глупо получилось. Я как-то не подумал.
Несколько минут спустя их лошади были оседланы, и они пустились в путь к Чивер-холл, который находился в пятнадцати минутах езды. В течение первых минут воцарилось молчание - Миранда не хотела портить свои такие счастливые мгновения словами.
- Ты хорошо провела время на празднике? - наконец спросил Тернер.
- О, да! По большей части, все было просто прекрасно.
- По большей части?
Он увидел, что она вздрогнула. Очевидно, она сказала не подумав.
- Ну, в общем, - медленно начала она, покусывая губу. - Одна из девочек наговорила мне кое-какие недобрые слова.
- И? - подтолкнул он ее к откровенности.
Он понимал, что настаивать не стоит, но и оставить все как есть нельзя, судя по его опыту общения с сестрой. И оказался прав. Смерив его изучающим взглядом, она продолжила:
- Это все Фиона Беннет, - сказала она с отвращением в голосе. - Оливия назвала ее глупой старой коровой, и надо сказать, что я ничуть не сожалею, что она это сделала.
На ее откровения Тернер совершенно серьезно отреагировал:
- Я тоже ничуть не сожалею, если Фиона сказала тебе что-то недоброе.
- Я знаю, что не симпатичная,- вспыхнула Миранда. - Но ужасно невежливо сказать об этом, не говоря уже о том, какими словами.
Тернер внимательно посмотрел на нее, не зная точно, что нужно сказать, что бы успокоить маленькую девочку. Она не была красивой, это он понимал, и если бы он стал утверждать обратное, то она ему бы просто не поверила. Но и не была уродливой. Она была… довольно нескладная.
Он был спасен от необходимости что-то говорить, когда Миранда продолжила:
- Я думаю, что это из-за того, что у меня каштановые волосы.
Он удивленно приподнял брови.
- Они не привлекательные, - объяснила Миранда. - Да и в карих глазах нет ничего интересного. И я слишком высокая и тощая, а лицо слишком вытянутое и бледное.
- Да, это все верно,- подтвердил Тернер.
Миранда повернулась к нему с одновременно угрожающим и грустным выражением на лице.
- У тебя действительно каштановые волосы и карие глаза. Так что даже бесполезно это отрицать, - продолжил Тернер, делая вид, что тщательно ее разглядывает. - Ты худенькая, и лицо вытянутое. Ну и бледноватая.
Ее губы задрожали, отчего Тернер решил перестать ее дразнить.
- Но так уж случалось, - с улыбкой произнес он, - что сам я предпочитаю леди с каштановыми волосами и карими глазами.
- Не может быть!
- Может. И так было всегда. А еще мне нравится светлая кожа.
Миранда с подозрением следила за выражение его лица.
- А как насчет вытянутых лиц?
- Ну, должен признаться, что никогда особо не обращал на это внимания. Но, например, форма твоего лица мне нравится.
- Фиона Беннет сказала, что у меня слишком большие губы, - почти вызывающе сказала она.
Тернер с трудом скрыл улыбку.
Она испустила страдальческий вздох.
- А я раньше и не замечала, что у меня очень большие губы.
- Не слишком они и большие.
Она настороженно посмотрела на него.
- Ты так говоришь только для того, что бы утешить меня.
- Я действительно хочу, что бы тебе было хорошо, но сказал не поэтому. И в следующий раз, если Фиона скажет тебе, что у тебя большие губы, ответь ей, что это неправда. Они у тебя пухлые.
- А в чем разница? - спросила она, серьезно и внимательно вглядываясь в него.
Тернер вздохнул.
- Ладно, - произнес он. - Большие губы не привлекательны. А вот пухлые - совсем наоборот.
- А, - удовлетворенно сказала она. - У Фионы губы тонкие-тонкие.
- Пухлые губы намного лучше, чем тонкие, - уверенно продолжил Тернер. Ему полюбилась эта маленькая забавная девчушка, и он хотел, что бы она чувствовала себя увереннее.
- Почему?
Тернер про себя извинился перед богами этикета и уместности прежде, чем ответить:
- Пухлые губы лучше для поцелуев.
- О, - покраснела Миранда, а затем удовлетворенно улыбнулась. - Отлично.
Тернер чувствовал себя до нелепости довольным.
- И знаешь, что я думаю, Миранда Чивер?
- Что?
- Я думаю, что ты просто должна превратиться сама в себя, - как только он это произнес, он тут же пожалел о сказанных словах. Она, конечно, спросит его, что он имеет в виду, а он понятия не имел, как ей это объяснить.
Но не по годам развитая малышка, просто склонила голову, обдумывая его утверждение.
- Я думаю, что ты прав,- сказала она, наконец. - Только взгляни на мои ноги.
Осторожное покашливание замаскировало возникший в его горле смех.
- Что ты имеешь в виду?
- А то, что они слишком длинные. Мама говорит, что они растут прямо из шеи.
- На мой взгляд, они растут оттуда, откуда положено.
Миранда засмеялась.
- Я сказала метафорически.
Тернер от неожиданности моргнул. Ну и словарный запас у этой десятилетки.
- Я имела ввиду, - продолжала она, - что мои ноги не пропорциональны по отношению к моей фигуре. Мне кажется, что именно поэтому я никак не могу научиться танцевать. Все время оттаптываю Оливии пальцы на ногах.
- Оливии?
- Мы вместе учимся,- объяснила Миранда. - Я думаю, что, если моя фигура догонит мои ноги, то я буду не такой неуклюжей. Так что мне кажется, что ты прав. Я действительно должна еще превратиться сама в себя.
- Замечательно, - сказал Тернер, счастливый, что так или иначе, ему удалось сказать правильную вещь. - Кажется, мы уже приехали.
Миранда взглянула на серое каменное здание, которое было ее домом. Оно располагалось на берегу реки, которая образовала озера по всей их местности, и что бы подъехать к нему, нужно было проехать по небольшому каменному мосту.
- Большое спасибо, что проводил меня домой, Тернер. Обещаю, что никогда не буду называть тебя Найджелом.
- Обещаешь так же, что будешь щипать Оливию всякий раз, когда она назовет меня Найджелом?
Миранда весело хихикнула и кивнула.
Тернер спешился и помог Миранде слезть с лошади.
- Знаешь, Миранда, что я думаю, что ты должна сделать? - внезапно спросил он.
- Что?
- Я думаю, что ты должна вести дневник.
Она удивленно моргнула.
- Зачем? Кто захочет его прочитать?
- Никто, глупышка. Ты будешь вести его только для себя. Ну и, возможно, когда-нибудь, после того как ты умрешь, твои внуки прочитают его и узнают, какая ты была в детстве.
Она склонила голову.
- А, что если у меня не будет внуков?
Эта малышка и тут осталась верна себе, поставив в тупик своим вопросом.
- Может, ты станешь знаменитой, - нашелся он. - И дети, которые будут изучать твою биографию, захотят узнать, какой ты была в детстве.
Миранда с сомнением посмотрела на него.
- Ну хорошо. Хочешь, скажу, зачем на самом деле, я думаю, ты должна вести дневник?
Она кивнула.
- Поскольку, когда ты превратишься в себя, и станешь столь же красива, как уже умна, то сможешь в любой момент заглянуть в свой дневник и понять, как глупы такие девочки, как Фиона Беннет. И посмеешься, когда вспомнишь, что мама говорила, что твои ноги выросли из плеч. И, может быть, с улыбкой вспомнишь обо мне и сегодняшнем, таком интересном, разговоре.
Миранда вглядывалась в его лицо, думая, что он должен быть одним из тех греческих богов, о которых всегда читал ее отец.
- А знаешь, что я думаю? - прошептала она. - Я думаю, что Оливии очень повезло иметь такого брата, как ты.
- И такую подругу, как ты.
От избытка чувств, у Миранды задрожали губы.
- Я всегда буду вспоминать о тебе с улыбкой, Тернер,- шепотом сказала она.
Он склонился и почтительно поцеловал ей руку, словно она была самой прекрасной леди в стране.
- Верю тебе, котенок, - улыбнулся он, и кивнул, прежде чем вскочить на своего коня, держа вторую лошадь на поводу.
Миранда смотрела на него, пока он не скрылся из виду, и оставалась, не сходя с места, глядя в ту сторону, куда он поехал, еще хороших десять минут.
* * * * *
Позже, тем же вечером, Миранда нашла своего отца в кабинете. Он углубился в чтение какого-то текста, не обращая внимания на воск со свечи, который уже капал на его стол.
- Папа, ну сколько раз я уже могу тебе говорить, что нужно следить за свечой? - вздохнула она и поправила свечу.
- Что? А, это ты, дорогая.
- Нужно зажечь еще одну свечу. Здесь слишком темно, чтобы читать.
- Правда? А я и не заметил, - подслеповато мигнул он. - Разве в это время ты не должна уже быть в кровати?
- Няня разрешила мне сегодня лечь на полчаса позже.
- Она так сказала? Ну, тогда, ладно, - с этими словами он вновь склонился над рукописью, давая понять, что разговор окончен.
- Папа?
Он вздохнул.
-Ну, что опять, Миранда?
- У тебя есть запасные записные книжки? Как те, что ты используешь для чернового перевода?
- Кажется, да, - он открыл верхний ящик стола и принялся там искать. - Они здесь. Но зачем они тебе? Что ты собираешься с ними делать? Они очень высокого качества и стоят не дешево.
- Я хочу вести дневник.
- Да? Отлично. Я считаю, что это достойное занятие, - с этими словами он протянул ей тетрадь.
Миранды зарделась от похвалы отца.
- Спасибо. Я скажу, когда она закончится и мне нужна будет новая.
- Хорошо. Доброй ночи, дорогая, - сказал он и вернулся к своим бумагам.
Миранда прижала тетрадку к груди и побежала наверх, в свою спальню. Там она вытащила чернильницу и перо из столика и села делать первую запись. Она написала дату, а затем ниже, после долгих размышлений, написала одно-единственное предложение. Оно выражало все, что казалось необходимым написать.
2 марта 1810
Сегодня я влюбилась.
Глава 1
Найджел Бивилсток, больше известный как Тернер, слыл среди знакомых знатоком очень многих вещей. Он знал латинский и греческий языки и мог обольстить женщину на французском и итальянском. Он попадал в движущуюся мишень верхом на скачущей лошади и знал точно, сколько стоит выпить, что бы не потерять своего достоинства. Он мог сразиться с любым противником на ринге или поэтическом собрании, декламируя Шекспира или Донна. Короче говоря, он знал все, что должен знать настоящий джентльмен, и был первым во всем.
Люди смотрели на него.
Люди равнялись на него.
Но ничего, ни одна минута его полной привилегированной жизни, не подготовила его к этому мгновению. И никогда раньше он не видел и так остро не ощущал настороженный взгляд окружающих, когда он вышел вперед и бросил горсть земли на гроб своей жены.
Я так сожалею, без конца повторяли все. Мне так жаль. Мы так сожалеем.
И все время, что он слышал эти слова, Тернер задавался вопросом: разразит ли его гром и молния, потому что все, что он мог думать: " А я нет".
Ах, Летиция. Он мог бы за многое поблагодарить ее.
С чего начать? С потери его репутации, конечно. Чертовски много людей знало, что ему наставлялись рога. Неоднократно.
Следом можно вспомнить потерю невинности. Когда-то он дал человечеству презумпцию невиновности: он полагал, что, если он относится к людям с честью и уважением, они сделают то же самое по отношению к нему.
А затем была потеря души.
Теперь, когда он отошел назад, крепко сжимая руки за спиной, и слушая, как священник предает покойную земле, он не мог избавиться от мысли, что исполнилось его желание. Он хотел избавиться от нее.
И он ни в коем случае не оплакивал бы ее.
- Какая жалость, - прошептал кто-то позади него.
У Тернера на лице заходили желваки. Это не было жалостью. Это был фарс. И теперь он должен будет провести целый год, соблюдая траур из-за женщины, которая носила чужого ребенка, когда выходила за него замуж. Она околдовала его, дразнила его, пока он не мог думать ни о чем другом, кроме как сделать ее своей. Она говорила, что любит его, и улыбалась со сводящей с ума невинностью и восхищением в глазах, когда он признался в своих чувствах и подарил ей свою душу.
Она была его мечтой.
А потом она стала его кошмаром.
Она потеряла ребенка, из-за которого, собственно, ей и нужен был их брак. Отцом, по ее словам, был некий итальянский граф. Он был женат или не слишком знатен, а может, и то и другое. Тернер был готов простить ее: все совершают ошибки, и не он ли хотел соблазнить ее задолго до их брачной ночи?
Но Летиция не хотела его любви. Он не знал, черт побери, чего она хотела вообще, возможно, она получала удовлетворение от мысли, что еще один мужчина попал под действие ее чар и не мог справиться с собой?
Тернер задавал себе вопрос, что она ощутила, когда поняла, что он сдался на ее милость. Возможно, всего лишь облегчение. Она была уже на третьем месяце, когда они поженились. Времени у нее было в обрез.
И теперь она была здесь. Или, скорее всего, там. Тернер не знал, какое выражение точно стоит применить к безжизненному телу.
Да это и не важно. Он только сожалел о том, что оставшуюся вечность ее тело будет покоиться среди поколений его усопших предков. На ее камне будет написано его имя, и лет через сто кто-нибудь, глядя на ее гранитное надгробие, подумает, что, должно быть, она была прекрасной леди, и какая трагедия, что она ушла из жизни такой молодой.
Тернер посмотрел на священника. Он был молод, еще плохо знаком с паствой, и еще был уверен, что может сделать этот мир лучше.
- Прах к праху, - произнес священник, и стал искать взглядом мужчину, который понес тяжелую утрату.
Ах да, - подумал Тернер, - это же я.
- Прах, чтобы очиститься.
Позади Тернера кто-то всхлипнул.
А священник, чьи яркие синие глаза глядели с ужасающе неуместной симпатией, продолжал говорить:
- С надеждой на воскрешение.
Милостивый Боже!
- …к вечной жизни.
Глядя на Тернера, священник вздрогнул. Интересно, подумал Тернер, что он увидел в моем лице. То, что ничего хорошего, было понятно и без слов.
Хор запел "Амен" и на этом церковная церемония закончилась. Все посмотрели на священника, затем на сохраняющего молчание Тернера, а затем снова на священника, который взял руку Тернера в свои руки и проникновенно сказал:
- По ней будут скучать.
- Только не я, - отрезал Тернер.
* * * * *
Не могу поверить, что он это сказал.
Миранда смотрела вниз на слова, которые только что написала. В настоящее время она была уже на сорок второй странице своего тринадцатого дневника, но в первый раз, считая с того памятного дня девять лет назад, у нее не было никаких мыслей, что можно еще написать. Даже в самые унылые дни (а их было немало), ей удавалось что-нибудь записать. Например, в мае четырнадцатого года:
Проснулась.
Оделась.
Съела завтрак: тост, бекон, яйца.
Читала "Чувства и чувствительность" неизвестного автора.
Съела обед: цыпленок, хлеб, сыр.
Спрягала французские глаголы.
Писала письмо бабушке.
Съела ужин: бифштекс, суп, пудинг.
Дочитала "Чувство и чувствительность" - личность автора все еще неизвестна.
Подготовилась ко сну.
Легла спать.
Мечтала о нем.
Не надо путать эту запись с записью 12 ноября, сделанную в том же году:
Проснулась.
Съела завтрак.
Взялась прочитать перевод отрывка греческой трагедии. Напрасно. Большую часть времени провела, глядя в окно.
Съела обед: рыба, хлеб, горох
Спрягала латинские глаголы.
Писала письмо бабушке.
Съела ужин: жаркое, картофель, пудинг. За столом читала греческую трагедию - папа ничего не заметил.
Пошла к себе и переоделась ко сну.
Легла спать.
Мечтала о нем.
Но сейчас, когда произошло такое важное событие, у нее не нашлось ничего сказать, кроме:
Не могу поверить, что он это сказал.
- Ладно, Миранда, - пробормотала она, наблюдая, как засыхают чернила на острие пера. - Ты явно никогда не прославишься как лучший ведущий дневника.
- Что ты говоришь?
Миранда тут же захлопнула свой дневник. Она не услышала, как Оливия вошла в комнату.
- Ничего, - ответила она.
Оливия прошла в комнату и села на кровать.
- Какой ужасный день.
Миранда кивнула и повернулась так, что бы быть лицом к подруге.
- Я рада, что ты здесь,- со вздохом продолжила Оливия. - Спасибо, что согласилась со мной переночевать.
- Не за что, - ответила Миранда совершенно искренне. Какие могут быть сомнения, если Оливия сказала, что нуждается в ней?
- Что ты пишешь?
Миранда посмотрела на дневник, только сейчас сообразив, что до сих пор держит дневник в руках.
- Ничего, - повторила она.
Оливия уставилась в потолок, при этом поглядывая на Миранду краем глаза.
- Это не так.
- Так, к сожалению.
- Почему так грустно?
Миранда моргнула. Доверившись Оливии, она могла получить самые неожиданные ответы на свои вопросы.
- Ладно, - быстро сказала Миранда, чтобы не передумать и недоумевая, как она решилась на это. Она посмотрела на дневник в своих руках, надеясь, что он даст ей подсказку, правильно ли она делает, пускаясь в такие откровения. - Это все, что у меня есть. Здесь - кто я.
Оливия поглядела на нее с сомнением.
- Это - книга.
- Это - моя жизнь.
- Почему, - поинтересовалась Оливия, - люди все так любят драматизировать?
- Я не говорю, что в этом моя жизнь, - нетерпеливо сказала Миранда. - Просто, здесь все, что было в моей жизни. Абсолютно. С тех пор, как мне исполнилось десять лет.
- Все?
Миранда подумала о тех днях, когда она покорно делала записи о том, что ела и делала многими скучными днями.
- Все.
- А я не могу вести дневник.
- Это точно.
Оливия повернулась на бок, подперев голову рукой.
- Ты не должна была соглашаться со мной так быстро.
Миранда только улыбнулась.