– Что за бред! Разумеется, я хотела! Но что еще я могла тебе сказать? Мне часто приходилось улыбаться прямо в лицо неприятностям.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что ты всю жизнь все самое лучшее забирала себе.
– Но мы же были подругами!
– Ты так думаешь? Ха! А ты знаешь, почему я никогда не приглашала тебя к себе домой? Неужели тебя никогда это не интересовало?
В растерянности Гита помотала головой.
– Ты даже никогда не задумывалась над этим?
– Нет, – прошептала Гита.
И Синди рассмеялась. Презрительно, злобно и насмешливо.
– Конечно, нет, – кивнула она, – ты вообще никогда ни о чем не задумывалась, да, Гита? Просто принимала все, как само собой разумеющееся. Что ж, я никогда не приглашала тебя к себе, потому что мне жутко надоело, что твое имя, стали швырян, мне в лицо каждые пять минут. Со всех сторон я только и слышала: "Ах, какая Гита Джеймс красивая, какая чудесная, какая милая!.."
– Ты говоришь вз…
– …вздор? – насмешливо закончила Синди. – Увы, это так. Можно подумать, что ты – самый обожаемый человек во всей Вселенной! В школе, на работе…
– Тогда чего ради, ты оставалась моей подругой? – в искреннем недоумении спросила Гита. – Если так меня не любишь, даже терпеть не можешь, то зачем оставаться моей подругой?
– Потому что быть второй все же лучше, чем быть никем. В качестве твоей подруги я чего-то стоила. Ты всегда была победительницей. Без всяких на то усилий. Всегда в гуще событий, лучшая во всем – в спорте, учебе, играх и проказах. Без тебя, меня бы никто вообще не замечал. А мне нравилось и нравится, когда меня замечают! И я бы так и осталась твоей подругой – если бы ты не хапнула себе именно то, чего я хотела больше всего!
– Рекламу авиалиний, – сказала Гита.
– Да.
– Но если бы это была не я…
– …то был бы кто-нибудь еще? О да, я знаю. Тогда было бы другое дело. Но я больше всего не хотела, чтобы в рекламе снялась именно ты. И ты сама говорила, что не хочешь сниматься. Ты всегда была первой, с детства. Смешливая, улыбчивая, все тебя так любят… "О, Гита такая милая девушка, – скривилась Синди. – Всем помогает. Как повезло Синди, что у нее такая чудесная подруга! Знаешь, как тебе повезло, Синди?" Но я ведь и красивее, и умнее, почему мне не достается самое лучшее? Но чему именно ты получила роль в рекламе? Почему именно тебя выбрали работать на "Верлейн"?
– Потому, что я фотогенична, – тупо пробормотала Гита. Она вдруг обнаружила, что даже не испытывает злости. Только беспомощность. Полную растерянность и ошеломление от нанесенного ей исподтишка удара. – И ты решила меня наказать?
– Да. И так бы все и оставалось – просто помехи, небольшие неудобства, несколько писем, – но тебе понадобилось сделать еще один шаг. Тебе понадобился Генри Шелдрэйк.
Значит, Генри не участвовал. Слава Богу!
– И этим самым я переступила последнюю черту? – печально сказала Гита. – Это было не разрешено?
– Да, не разрешено. Я следила за тобой, – сказала Синди с отвращением. – Вообще-то я следила за вами обоими. И это было гнусно! Отвратительно! Прямо на полу кухни!
О Господи…
– На Генри это так не похоже! Он воспитанный, сдержанный, элегантный мужчина! Он никогда бы не стал вести себя так мерзко, так грязно! Но ведь тебе приспичило, верно? Тебе захотелось его совратить, да? Не терпелось, Гита? Ты сделала так, чтобы он выглядел глупо…
– Нет…
– Да! – в ярости зашипела Синди, сузив глаза. – Все эти годы мне удавалось держать вас вдали друг от друга, потому что я знала… я знала, что это обязательно случится! Я прекрасно понимала, что он не устоит перед твоими елейными манерами и сладенькой улыбочкой. Но когда он увидел тот рекламный ролик по телевизору… – Замолчав, она глубоко вздохнула и продолжала с еще большей горечью, хотя это казалось уже невозможным: – Ты пыталась утаить это от меня, да, Гита? Он мне не говорил. Ты тоже.
Следуя направлению своих собственных мыслей, Гита посмотрела на Синди:
– И ты предложила мне пожить в коттедже, потому что так было проще следить за мной и преследовать. Но ты не ожидала, что Генри окажется там же, не знала, что мы с ним встретимся, так ведь? – И по каменному выражению лица Синди Гита поняла, что угадала. – И ты последовала за мной…
– Я следовала за тобой повсюду, – кивнула Синди чуть ли не с самодовольством.
– Но каким образом? – в растерянности спросила Гита. – Ты же была на работе! Я же подвезла тебя до аэропорта!
– Я вошла внутрь, а когда ты уехала, снова вышла, позвонила по телефону-автомату на работу и сказалась больной. А потом забрала свою машину со стоянки…
– Значит, все было спланировано, – печально прошептала Гита.
– Конечно, милая моя. Я ведь знала, что ты обязательно предложишь довезти меня до работы.
– А потом ты увидела меня с Генри – и принялась фотографировать.
– Да. Отличные снимочки получились, правда?
– Нет, Синди, они сделаны больным человеком. Ты, по-видимому, больна. А еще труслива. Ты судишь всех по себе, приписываешь им мотивы, которые есть только у тебя одной, а ведь это глупо. Куда, как проще было бы просто признаться, что ты безумно хочешь сняться в рекламе, и я бы уступила тебе место. И никаких усилий больше не понадобилось бы.
– Ты так думаешь? – спросила Синди, недоверчиво фыркнув. – Сомневаюсь.
– Ну конечно, – устало сказала Гита. – К тому же тебе, вероятно, доставляло удовольствие пакостить мне.
– Ага. Тем более, что наша глупенькая, всепрощающая малышка Гита не станет цель обращаться в суд и возбуждать иск, не правда ли?
– Не стану, – согласилась та, – глупенькая, все прощающая малышка Гита не станет возбуждать иск.
Ощущая лишь тупую боль в сердце, потрясенная до глубины души, она смотрела в лицо Синди – лицо, которое она считала таким хорошо знакомым, – и видела, как оно вновь меняется. Оно вдруг стало плаксивым, пухлые губы горестно скривились. Гита не слышала шума подъехавшей машины, не слышала вообще ничего, за исключением горьких слов Синди, и невольно поразилась снова, увидев, как в голубых глазах бывшей подруги вдруг заблестели слезы и, метнувшись мимо Гиты, Синди попала прямо в объятия вышедшего из своей машины Генри.
Повернувшись, Гита смотрела на них. А Генри – на нее, ласково и тепло, обнимая свою приятельницу, всхлипывающую у него на груди и сбивчиво рассказывающую ему, в каких ужасных вещах обвинила ее Гита.
Гита еще никогда не видела его в костюме. Или в плаще. Сейчас он выглядел далеким и незнакомым. Но удивительно элегантным. И когда Синди наконец умолкла, он холодно произнес:
– Я ехал в аэропорт и по пути увидел газетный киоск. "Мисс "Верлейн". Такая, какой вы ее еще ни разу не видели!" – сообщала рекламная полоса.
Я остановился и купил одну из тех газетенок, которых не покупал никогда в жизни. Я очень встревожился за тебя, Гита, сел в машину и поехал обратно. Наведался к Синди, потому что думал, что ты можешь быть у нее. Соседка сказала, что Синди отправилась сюда, а ты ее ищешь.
– И вот ты здесь, – угасшим голосом произнесла Гита.
– Да, и вот я здесь, – согласился он тоном, от которого могла бы потрескаться эмаль – столько уничтожающего презрения было в его снобистской манере говорить. – Ты обвинила меня, а теперь обвиняешь и оскорбляешь Синди. Может, включишь еще и мою мать? Или Тома? Это вполне мог быть семейный заговор.
– Но это не так. И теперь больше нет причины заботиться или беспокоиться обо мне, не так ли?
– Да, причины нет. Прощай, Гита. И не приезжай сюда больше, ты меня слышишь?
– Да, – печально согласилась она, – я не приеду.
Всматриваясь в его так хорошо знакомое ей лицо, она добавила еще печальнее:
– Я любила тебя. Ты это знал? Я действительно полюбила тебя.
– Да что ты? – спросил он без всякого интереса.
– Да. – Чуть скривив губы в улыбке, она прошла на подгибающихся ногах к своей машине, села в нее и уехала. Никогда в жизни ей еще не было так больно. Не знать, что тебя так ненавидят в течение целых шестнадцати лет. И кто?.. Любимая подруга, которой она бесконечно доверяла с самого детства…
И, наконец, полюбить мужчину и увидеть, как твоя любовь небрежно отброшена в сторону и растоптана.
Она не знала, куда едет, не понимала, куда сворачивает, не видела дорожных знаков, только тупо смотрела на ленту шоссе перед собой. И вновь и вновь прокручивала в голове все, что произошло с ней за эти несколько месяцев. Как же она ничего не почувствовала? Как же ничего не угадала? Как оказалось, что дружба длиной почти во всю ее жизнь была основана только на лжи и притворстве?
О своей собственной беде она почти не думала. Не думала о том, что потеряла работу, а может потерять и дом, не думала и о том, что ее агент будет лихорадочно пытаться связаться с ней, когда увидит снимок в газете или услышит обо всем от Этьена Верлейна. Она могла сейчас думать только о Синди, о том, на что она решилась из ревности и зависти. Из-за черной горечи, сидящей в ней с самого детства.
Ей вспомнился Генри. Он знал? Он подозревал, что это могла быть Синди?
Вряд ли.
Как могла она быть такой слепой? Неужели действительно плыла по течению своей жизни, не задумываясь о судьбах других людей? Не принимая во внимание их чувства? Она считала себя везучей и наивно полагала, что ее друзья будут рады за нее, так же как была бы рада она сама, если бы ее друзьям вдруг улыбнулась удача. Она никогда не была ревнивой и завистливой; значило ли это, что она проявляла равнодушие к окружающим? Какие еще эмоции вызывала она у других людей, даже не задумываясь над этим?
Но ведь она, в самом деле, вовсе не стремилась сняться в рекламном ролике авиакомпании. Она вообще не хотела сниматься. Верлейн сам ее пригласил. А в школе? Что же такого она наделала в школьные годы, что вызвало такую ненависть Синди? Она легко добивалась отличных успехов в спорте и в учебе, была лучшей ученицей. Да, она была лучшей ученицей. Не это ли восстановило Синди против нее? Но ведь Гиту единогласно сочли лучшей ученицей, и тогда это ужасно ее смущало.
Кто-то просигналил ей, на мгновение, ее ослепили фары встречной машины, и она поняла, что уже смеркается. Быстро включив фары своего автомобиля, она оглянулась вокруг в полной растерянности. Местность была совершенно незнакомая, она понятия не имела, где находится, – впрочем, ей было все равно.
Она дважды остановилась на автозаправке, заметив предупреждающий огонек на своей панели – свидетельство того, что ее бензобак почти пуст. Без этого огонька она, возможно, застряла бы где-нибудь посреди дороги без бензина. Ей было больно. Страшно больно. И она никак не могла избавиться от этой боли. Лишь думала обо всем снова и снова. На ее пороге уже наверняка толкутся корреспонденты бульварной прессы, жаждущие эксклюзивного интервью, с камерами наготове. Нужно уехать, думала она. Начать все заново. На ближайшее будущее у нее достаточно денег, и чек от Верлейна скоро прибудет. Этьен Верлейн сказал, что расщедрился напоследок.
Вообще-то ей даже не обязательно ехать домой… Во всяком случае, какое-то время. Банк оплачивает ее счета… У Дженни есть ключ, она сможет присматривать за ее домом, поливать цветы, забирать почту…
Чем больше она думала об этом, тем более привлекательной казалась ей эта идея. Месяц, решила она. Она попутешествует около месяца, посетит те места, которые никогда не видела, а хотела бы увидеть, – Йорк, северную Англию на границе с Шотландией… В каком-нибудь ближайшем отеле надо остановиться и отдохнуть… По дороге всегда можно купить необходимую одежду, туалетные принадлежности…
Месяц спустя, первого июня, после долгих скитаний она окончательно вернулась в Кенсингтон, и ее маленький дом показался ей совсем незнакомым, словно она увидела его впервые. Можно его продать, подумала Гита отстраненно, продать и переехать куда-нибудь подальше. Возможно, ей придется это сделать, размышляла она с горькой улыбкой, так как не исключено, что она беременна. Возможно, это не так, возможно, задержка вызвана стрессом и непрестанными тревогами. Но тогда, в коттедже Синди, она раз или два забыла принять таблетку вовремя…
Это было бы последней каплей… родить ребенка от человека, который не любит детей, не хочет иметь ни жену, ни семью. Во всяком случае, с ней, Гитой, он не желает иметь ничего общего. Если она беременна, то ей просто придется переехать. Офис Генри находится, совсем рядом с ее домом, и ни к чему подвергать себя риску сталкиваться с ним. Тем более на поздних месяцах беременности, с большим животом, неуклюжей…
Со вздохом грусти она устало уронила голову на руль, подумав: может ли ее жизнь стать еще хуже? В течение последних нескольких недель она, как страус, прятала голову в песок, каждую ночь меняла отели, мчалась и мчалась вперед – и ничего из этого не помнила.
Выбравшись из машины, она вынула из багажника свой новый чемодан и вошла в дом. Но этот дом больше не казался ее настоящим домом.
Полчаса спустя кто-то позвонил у порога. Думая, что это наверняка Дженни с почтой, она открыла дверь – и увидела Генри.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На нем был тот же элегантный плащ, и он стоял к ней спиной. Его шелковистые волосы вились над поднятым воротником, и она почувствовала, что сейчас заплачет.
Он медленно повернулся и посмотрел на ее усталое, осунувшееся лицо.
– Привет, Гита, – тихо сказал он. Его глаза больше не были холодными. Скорее печальными.
С трудом, оторвав от него взгляд, она посмотрела куда-то в сторону.
– Уходи, Генри.
– Нет.
Решительно шагнув внутрь, он плотно закрыл за собой дверь, и она поспешно ретировалась на кухню. Он последовал за ней.
– Как у тебя дела? Дурацкий вопрос: я сам вижу как. Где ты была?
– Далеко, – проговорила она коротко.
– Далеко где?
– Везде, нигде. Какая разница?
– Никакой, – согласился он таким же усталым, как у нее, голосом. – Я уехал из Блэйкборо-Холл минут через пять после твоего отъезда, мчался, как маньяк, пытаясь тебя нагнать, был здесь около семи вечера и просидел в машине до следующего утра. Просто сидел и ждал. Я понятия не имел, то ли ты попала в аварию, то ли у тебя сломалась машина… Не знал, звонить ли мне в полицию. Если бы утром Дженни не сказала мне, что ты звонила… – Нетерпеливо отбросив прядь волос со лба, он уставился на нее, затем схватил ее за плечи и мягко привлек к себе.
– Не надо, – сквозь зубы сказала она, отодвигаясь.
– Не надо, – тут же согласился он. – Вряд ли это уместно, не так ли? Учитывая обстоятельства.
– Откуда ты узнал, что я вернулась?
Он мрачно улыбнулся.
– Я только что прилетел из Штатов, и на моем автоответчике оказалось сообщение. Уезжая, я нанял человека следить за твоим домом и дать мне знать, как только появится твоя машина.
– Понятно. И чего же ты хочешь?
– Поговорить с тобой, объяснить… Мне пришлось улететь в Нью-Йорк. Я и так столько раз менял билеты на этот рейс, что… Я просто не мог откладывать вечно эту чертову поездку!..
– Конечно.
Отойдя от него и встав по другую сторону стола, она смотрела на него. Ждала. С тем же выражением, с каким он когда-то смотрел на нее.
– Я увидел ее лицо, – добавил он тихо. – После того, как ты уехала. Всего лишь на какое-то мгновение, в зеркале заднего вида. Она улыбалась – не огорченно, не расстроено. Улыбалась, как довольная кошка. И тогда я все понял.
– Ты все понял еще до этого, – возразила она равнодушно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты все понял еще до этого, – повторила она. – Ты что-то понял еще тогда, когда я только вернулась из Парижа. Ты пришел сюда и был совсем другой.
Ему даже не нужно было копаться в памяти, он просто посмотрел на нее и медленно кивнул.
– Но не о Люсинде, нет.
– А о чем же? – спросила она без особого интереса.
– О Мэттью, – негромко сказал он. – О твоем единственном до меня любовнике.
– Мэттью? – в растерянности проговорила она. – А при чем тут Мэттью?
– А притом, что ты встречалась с ним, что его брак распался, что вы с ним…
– Что? – требовательно спросила она. – Что мы с ним?
– …до сих пор находитесь в близких отношениях.
– Находимся в близких отношениях? Ты с ума сошел?
– Скорее всего, я действительно сошел с ума, – согласился он устало и кивнул. – Ты даже не сказала мне, что Люсинда тоже его знает.
– Разумеется, она его знает! Она знает всех моих друзей! А почему бы и нет? Мы же были близкими подругами! Мы иногда встречались все вместе, вчетвером! Я с Мэттью и она с кем-нибудь из своих приятелей!
– Да, – кивнул он и вздохнул. – Он, кажется, фотограф, не так ли?
– Да. Ну и что с того?
Генри выжидательно смотрел на нее, наблюдая, как догадка медленно проступает на ее лице.
– Нет, – с трудом, хрипло выдавила она. – Я никогда не поверю, что Мэттью хоть как-то причастен к плану Синди и сознательно хотел причинить мне зло!
– Я всего лишь хотел сказать, что он показал ей, как проявлять пленку и печатать фотографии. Он не знал, зачем ей это было нужно. Она его попросила, и он показал. – Запустив пальцы в волосы, он помолчал и продолжил: – Люсинда назвала Мэттью день, когда ты возвращаешься из Парижа. А мне сказала, что вы были любовниками. И что вы с ним любовники до сих пор! И что именно из-за этого распался его брак. И поэтому когда я приехал к тебе тогда, то был ужасно зол.
– А просто взять и спросить у меня ты не мог? – горько усмехнулась она. – Нет, ты просто ушел, когда я спросила у тебя…
– Обвинила…
– Нет, спросила! Уходи, Генри, – приказала она ровным голосом. – Мне кажется, нам больше нечего сказать друг другу. Все и так понятно.
Повернувшись к нему спиной, она посмотрела в окно. Нечего сказать, кроме того, что она, возможно, ждет его ребенка. Но ведь она не может сообщить ему об этом, верно?
– Гита…
– Уходи! – закричала она. – Ты даже представить себе не можешь, что мне пришлось перенести…
– Нет, могу, – устало возразил он. – Приблизительно то же самое, что пришлось перенести мне.
Стремительно развернувшись к нему, она прошипела:
– Тебе не пришлось несколько месяцев испытывать преследование со стороны лучшего друга! Это не твои непристойные фотографии были опубликованы в газетах! И уволили с работы тоже не тебя! – И это не ты влюблен так безнадежно и так отчаянно.
– Нет. Но мне следовало догадаться, что она затеяла, еще много времени тому назад.
Крепко упершись руками в спинку стула, стоящего напротив нее по другую сторону стола, он тихо сказал:
– Мне следовало доверять своим инстинктам насчет тебя, а не слушать Люсинду. И вся вендетта против тебя, Гита, произошла не из-за рекламного ролика авиалиний, – сказал он устало, – и не из-за контракта с "Верлейн косметикс". Все случилось только из-за меня.
– Взд… – Она оборвала себя на полуслове и прикусила губу.