8
Здание суда первоначально предназначалось для крытого рынка. Во внутреннем дворике не было ни сквера, ни статуи Фемиды, единственным украшением была башня с часами с двумя курами-наседками по бокам.
Репортеры и зрители вливались в раскрытые двери. Ни одна женщина, разумеется, не переступила порог суда, но в то утро немало состоятельных матрон прогуливалось по Темпл-стрит. Бад приветственно поднял канотье перед миссис Ди Франко, которой пришлось солгать, что они с миссис Вудс собрались за покупками. Мужчины и не думали притворяться.
- Эй, Бад, сегодня здесь должно быть жарко. Хочешь, я займу тебе место?
Или:
- Значит, наконец-то забросил работу, чтобы не пропустить представления, Бад?
Коротко кивая друзьям, он все ждал, когда появится коляска Динов.
Вот она остановилась перед зданием суда, и первым из нее показался Мэйхью Коппард. Бад подбежал, и они вдвоем помогли Амелии и мадам Дин спуститься по узким ступенькам подножки.
- Привет, Амелия Дин! - сказал Бад и тут же возненавидел себя за эту фамильярность.
- Доброе утро, мистер Ван Влит, - ответила Амелия своим обычным звонким голосом и приветствовала Бада реверансом.
Мадам Дин оперлась о локоть Бада, и толпа перед ними расступилась.
- На девчонке сегодня новое платье, - сказала какая-то женщина. - Не хочет, должно быть, показаться дурнушкой перед своими сестричками.
- Думаю, обе вдовушки обменяются парочкой ласковых, - заметила другая.
Мадам Дин ни на что не обращала внимания.
- Хороший сегодня день, мистер Ван Влит, не правда ли? - обратилась она к Баду.
Сигарный дым уже затянул серой дымкой зал заседаний. Впереди о стенку плевательницы то и дело стучали желтые табачные плевки.
- Мистер Ван Влит, садитесь между мной и Амелией, - сказала мадам Дин, словно рассаживала гостей на званом ужине. За столиком адвокатов раскрывали кожаные папки Мэйхью Коппард и его помощник.
Вдруг стало шумно и оживленно.
В зал вошел главный адвокат компании "Южно-Тихоокеанская железная дорога" Лайам О'Хара, высокий рост и угловатость которого только подчеркивали тяжеловесность женщины, следующей с ним рядом. Она была дородна и затянута в тесный корсет, из-под шляпки с перьями белой цапли, низко надвинутой на глаза, выбивались волосы. Внешне она была совершенно не похожа на мадам Дин. Но траурное одеяние и прическа были грубоватыми копиями траура и прически мадам Дин. Различие заключалось в чисто парижском изяществе одной и в отсутствии его у другой. Вслед за женщиной семенили две толстые рыжие девочки. Одной было лет двенадцать, другой - четырнадцать. На обеих были одеяния из серого поплина. Старшая держалась очень прямо и выглядела грубо и неуклюже рядом с изящной Амелией.
Мадам Дин поднесла к глазам лорнет, окинув всю троицу таким взглядом, будто они относились к какому-то редкому отряду червяков. Заскрипели стальные перья. Публика делала громкие сравнения. Все в зале повернулись в сторону вошедших. Все, кроме Амелии, Она по-прежнему неподвижно смотрела на судейский стол.
Бад наклонился к ней.
- Ты очаровательно выглядишь сегодня, - шепнул он.
Она кивнула, продолжая смотреть в том же направлении.
За спиной у них раздался хриплый мужской голос:
- Дай мужику на выбор любых баб, ставлю десять против десяти, что он выберет для себя самочек одного типа.
- Да, но та несколько полнее.
Смех.
- И девочки потяжелее будут.
Бад обернулся. Это оказались репортеры. Хриплый голос принадлежал журналисту, совсем недавно приехавшему в Лос-Анджелес, сотруднику "Геральд". У него была узкая грудь и маленькая козлиная бородка, а звали его Джоржем Ни То Ни Се. Вообще-то он был неплохой парень.
- Джорж, почему бы тебе не держать свое мнение при себе? - вежливо предложил Бад.
Джорж глянул на затылок мадам Дин и буркнул:
- Разумеется, Бад.
Шериф стукнул молоточком, все встали. Показался судья Морадо. Он был невысок ростом, мантия явно скрывала изъяны его телосложения. Одно плечо у него было выше другого, при ходьбе он прихрамывал. Свою тщедушность он как бы возмещал сильным характером и волей. Со дня открытия процесса по делу Дина ему пришлось уже выдержать страшное давление со стороны политиков, своих коллег и всех тех, кого железная дорога могла подкупить или разорить. Судья Морадо был предельно, кристально честным человеком.
Он сел. Зал с шумом последовал его примеру.
- Гораздо увесистее, чем дочка Дина, - Бад вновь услышал шепоток за своей спиной.
Он опять обернулся.
- Еще одно слово, Джорж, и твоя газета больше никогда не получит рекламу от Ван Влитов: ни их хозяйственного магазина, ни бакалейной лавки. Твой босс захочет узнать в чем дело... - Бад говорил тихо, но твердо, тоном приказа.
- Бад, клянусь Богом, я вовсе не собирался...
Бад, улыбнувшись, оборвал поток извинений. Без крайней необходимости он никогда не давил на людей слишком сильно.
Лайам О'Хара поднялся с места и произнес слова, которых все ждали:
- Вызываю свидетельницу миссис Софи Бэлл Дин.
Опершись руками о стол, привстал Мэйхью Коппард и с протяжным нью-йоркским выговором вежливо произнес:
- Протестую!
- По поводу чего, мистер Коппард? - спросил судья Морадо.
- Если будет угодно высокому суду, эта женщина не является миссис Дин.
Для того чтобы принять решение по этому вопросу, понадобилось больше часа. Наконец договорились, что к свидетельнице защиты будут обращаться как к миссис Софи Бэлл Марченд.
Свидетельница вышла вперед. Пухленькая заурядная женщина, которая когда-то, вполне возможно - а может быть, и нет, - была недурна собой. Амелия, вынужденная смотреть на нее, громко сглотнула.
Бад наклонился к ней.
- Думай о чем-нибудь постороннем, - посоветовал он.
Она прикусила щеку изнутри, сделав вид, что не расслышала. Ее обтянутые перчатками руки сжались в кулачки.
Бада охватила жажда деятельности. Он представил, как целится из винчестера в ее врагов - а его друзей, - зрителей. Представил, как берет ее за маленькую ручку и уводит из зала суда. Она становится добровольной пленницей в Паловерде. "Надо что-то предпринять", - снова и снова повторял он про себя. Он ненавидел бездействие. Но, с другой стороны, он обещал ей быть здесь только в качестве друга.
Его глаза были полны бессилия и гнева.
9
В "Пико-хаус" было две столовых: одна для постояльцев отеля, другая для всех желающих. Местные бизнесмены предпочитали обедать дома, поэтому в большой зале со множеством окон сидели в перерыве между заседаниями владельцы богатых ранчо, торговцы и служащие из ближайших контор, владельцы которых, включая и Бада, ломали головы над тем, как оттяпать побольше земли у местных ранчо. У многих присутствующих жены и матери были калифорнийскими испанками, и поэтому с ними Бад через донью Эсперанцу находился в родственных отношениях. Здесь было немало и его друзей. Каждый из них здоровался с Бадом, воздерживаясь от желания бросить слишком жадный взгляд на мадам Дин и Амелию.
- Кажется, все присутствующие - ваши знакомые, мистер Ван Влит, - заметил Мэйхью Коппард, когда они наконец расселись.
- Мой предок по матери - урожденный Гарсия. Он участвовал в экспедиции Портолы, который открыл эти земли.
- Ваш предок открыл эту землю и отправился открывать дальше? - с легкой веселой улыбкой спросила Амелия. Это были ее первые за весь день слова, обращенные к нему, если не считать: "Доброе утро, мистер Ван Влит".
Он улыбнулся ей в ответ.
- Именно. Но его сын, мой прадед, вернулся сюда с diseno, картой этих мест, которые даровала ему испанская корона.
- Почему же его отправили сюда в изгнание? За какое страшное преступление?
- Амелия! - воскликнула мадам Дин. - Дорогая! Ты должна извиниться перед мистером Ван Влитом.
- Напротив, мадам Дин, это я должен извиниться за то, что недостаточно учтив.
Шепоток пробежал по всей столовой.
На красном брюссельском ковре у входа стоял Лайам О'Хара, а рядом с ним - женщина, выдававшая себя за миссис Софи Бэлл Дин. Ее дочери, вытягивая шеи, с любопытством заглядывали в столовую.
Амелия, сильно побледнев, все так же улыбалась Баду чуть дразнящей, но милой улыбкой. Он коснулся ногой ее ноги под столом. Даже сквозь ткань он почувствовал, как она дрожит.
- Прошу прощения, - сказал он и с туго накрахмаленной льняной салфеткой в руках направился между столиков к метрдотелю. - Артуро, - проговорил он, - все места заняты. - Потом повернулся к Лайаму О'Харе: - Мистер О'Хара, в отеле "Надо" прекрасная кухня.
Миссис Софи Бэлл Дин указала пальцем.
- Вон тот столик в углу! Он пустой!
- Он заказан, - ответил Бад. - Мой отец с бизнесменами из Торнверейна собираются обсудить детали предстоящего здесь банкета.
Он солгал, но Артуро утвердительно кивнул. Метрдотель знал, кто ему платит чаевые.
Бад снова повернулся к адвокату железной дороги.
- В нашу последнюю встречу, мистер О'Хара, вы заверили меня в своем желании помочь. Я понимаю, что это не может распространяться на зал заседаний суда, однако...
Лайам О'Хара кивнул головой, походившей на обтянутый кожей череп.
- Пойдемте, миссис Дин, - сказал он. - Попробуем пообедать в "Надо".
И этот чопорный, будто на похоронах, человек увлек за собой багровую от гнева протестующую женщину и двух ее дебелых дочек в холл, разделявший столовые "Пико-хаус".
Бад вернулся за столик и вновь коснулся ногой ноги Амелии. Дрожь усилилась.
- Амелия, - спросил он, - с вами все в порядке?
- Что-то нет аппетита. Я бы лучше отдохнула, - ответила она.
- Я могу проводить вас домой.
- Мама, ты позволишь?
- Милое дитя, - мягко сказал Мэйхью Коппард. - Сегодня нам понадобится ваше присутствие в зале.
- У тебя опять кружится голова, дорогая?
- Мама, прошу тебя!
В больших карих глазах мадам Дин появилось выражение обеспокоенности. Она повернулась к Баду.
- Вас это не затруднит, мистер Ван Влит?
- Нет, я вернусь в суд в половине третьего.
- Ты сразу поднимешься к себе в комнату, дорогая!
- Да, мама.
Выйдя на улицу, Бад послал швейцара через Плаза в мексиканскую кофейню за черным слугой Динов. Какая-то толстая женщина поднималась по Форт-Мур-хилл, где увитые цветущими растениями домики соединялись между собой шаткой лестницей. Женщина исчезла в зарослях герани и пурпурной бугенвиллии.
Амелия произнесла:
- Бад, я должна сесть.
Он поднял руку. Подъехал кеб. Дав кучеру адрес дома Динов на Форт-стрит, он помог Амелии подняться в экипаж и сел с ней рядом.
Она откинулась на спинку сиденья в темном углу душного кеба и закрыла глаза. Бад положил руку на ее колено и снова почувствовал, как она дрожит. Вчера, предлагая дружескую услугу без всяких условий, он говорил серьезно. Дружба раздвигает границы. У любви же никаких границ нет. Сегодня он ничем не смог помочь ей, и собственная беспомощность была ему невыносима. Фантазии, родившиеся у него в голове - похищение, взятие на "мушку" шумных зрителей в зале суда, - казались ему более реальными, нежели мысли о том, что она ребенок, а он взрослый мужчина. Он чувствовал себя сейчас таким же несчастным ребенком, как и Амелия.
- Все в порядке, милая? - тихо спросил он.
Она кивнула. Он не убирал ладони с ее колена и вынужден был сильно придавить ее, когда кеб накренился и резко остановился. На Мэйн-стрит застряла конка. Обычное дело! Новая, непривычная к делу норовистая лошадь норовила утянуть трамвай с рельсов.
Амелия открыла глаза.
- Бад, ну как они тебе показались? Девочки?
Он понял вопрос. Он знал, как нуждается Амелия в подтверждении того, что она была единственным ребенком полковника. Для нее это вопрос жизни и смерти.
- Обычные девочки, которых нарядили так, чтобы они выглядели, как ты, - ответил он.
- А их рыжие волосы?
- При чем здесь волосы? Они толстые и некрасивые, - твердо проговорил он. - Ничего общего с тобой.
- Я тоже так думаю, но все в зале сразу стали нас сравнивать. Оценивали, как лошадей на базаре.
- Амелия, - сказал он. - Компания плодит своих свидетелей, и я не могу ей в этом помешать. Но кое-что я все-таки могу. Ведь люди, собравшиеся в зале, вовсе не звери. Но я способен остановить их, даже будь они зверями.
- И тебе это уже удалось сегодня, - заметила она.
- Ты думаешь, это все, чего я хотел? Они мои друзья, а я был готов убить их всех!
Она с шумом вобрала в себя воздух.
- Не надо было позволять тебе идти туда.
Трамвай наконец вновь встал на рельсы. Раздался звонок, и он легко тронулся с места.
- Мы больше не будем встречаться в Паловерде, - сказала она.
- Что?
- Не надо еще больше усложнять положение. Прошу тебя, Бад!
- Черт возьми, но ты ведь говорила, что это единственное место, где ты чувствуешь себя спокойно!
- Именно поэтому нам обоим хорошо известно, что я буду просто использовать твои чувства ко мне.
- Это глупо! Мужчина должен платить женщине за привязанность.
- Бад, забудь обо всем.
- А ты сможешь забыть?
Она посмотрела на его ладонь, которая все еще лежала на ее колене, и горестно покачала головой.
- Значит, мы будем продолжать встречаться, - сказал он.
- Нет!
- Почему? Скажи!
- Я уже пыталась объяснить тебе.
- Я плохо понимаю намеки.
Она вздохнула.
- Встречаться с тобой означало бы использовать тебя.
Он смотрел на ее бледное лицо, пытаясь осмыслить то, что она ему говорила. "Она нуждается во мне. Знает, что без меня ей не выжить. И тем не менее отказывается использовать меня. Она могла бы преспокойно лгать мне, пообещав, что выйдет за меня замуж, а после окончания суда бросить. Но нет, моя Амелия так поступить не может. Глупышка! Какая она честная, и как я люблю ее!" Только сейчас его вдруг поразила эта мысль о том, как сильно его чувство к ней.
Несколько месяцев назад он бы всласть посмеялся, скажи ему кто-нибудь, что он будет на коленях умолять девушку выйти за него замуж. Но сейчас он сполз с кожаного сиденья и стоял на коленях в узком кебе перед Амелией. Шея у него напряглась, на щеках играли желваки.
- Знаешь, чем я занимался прошлой ночью? - сказал он. - Сидел на крыльце и смотрел на твое окно. Я ждал и ждал. Ты долго не выключала свет. Я тоже не спал, Амелия. Я никогда не копался в своей душе. Тем более в душе другого человека. Но, сидя там и глядя на твое окно, я думал о тебе. Ведь ты сама пришла ко мне с теми письмами. Кокетничала со мной. Хотела, чтобы я стал твоим другом. Ты смеялась, шутила. А когда мы занимались любовью... Милая, другие женщины ведут себя совершенно иначе. Они не получают от этого удовольствия. Может быть, ты не любишь меня... Это неважно... - "О Боже, это важно, важно!" - Но я тебе не совсем безразличен, я знаю. Ты будешь со мной счастлива. Клянусь!
Тормоза надсадно скрипели, когда они спускались под уклон к Пятой улице. Он продолжал стоять на коленях, не в силах поднять на нее глаза. Ее грудь чуть вздымалась. В то мгновение ему в голову пришла страшная мысль. Казалось, вот-вот он заплачет.
- Или все именно так, как ты говорила? Использовала? Может, ты все это время, каждую минуту просто использовала меня? Письма, Паловерде... наш смех и наши шутки... Неужели все это было притворством?
Он услышал, как она прерывисто вздохнула.
- Нет, - прошептала она. - Нет, Бад... Поговори с мамой сегодня вечером.
- Ты серьезно?
- Скажи ей, что я дала тебе слово, - словно издалека, донесся ее голос.
- Амелия, это будет означать, что ты останешься здесь!
- Скажи ей, что я дала тебе слово.
- Спасибо, любимая! Я так тебя люблю!
Он наклонился к ней и поцеловал ее грудь. Он ощутил биение ее сердца, уловил легкий аромат туалетной воды. Он поднялся с колен и сел рядом, обняв ее за плечи. Вскоре он уже успокоился, дыхание выровнялось.
Когда они проезжали мимо дома Ван Влитов с красной крышей, Бад постучал в окно.
- Остановите, - крикнул он. Щедро заплатив кучеру, он сказал: - Передайте Артуро, пусть объяснит тем, кто был со мной, что у меня неотложные дела и я не смогу вернуться. Запомните?
- Да, сэр, запомню.
- Вот видишь? - шепнул Бад Амелии. - Я уже тащу тебя в свою берлогу порока.
Этот дразнящий тон он выбрал, желая разрядить обстановку. Он ждал ее остроумного ответа. Под поникшим перечным деревом она повернулась к нему, и он сразу же вспомнил их вчерашнюю встречу. У нее было лицо ребенка, которого секли так долго и жестоко, что он перестал уже что-либо понимать.
Глава шестая
1
Сидя у себя в спальне, донья Эсперанца услышала, как хлопнула входная дверь, но даже не подняла глаз от листка бумаги. Нечесаный мальчишка-мексиканец доставил ей эту написанную карандашом записку час назад, и она уже выучила ее наизусть:
Дорогая мама.
Пишу тебе, потому что папа никогда этого не поймет. Меня тошнит от Гарварда, от Лос-Анджелеса и от того, что все считают меня ребенком. Я должен повзрослеть. А к этому мужчину может привести только одна дорога - самостоятельность.
Папа скажет, что я поступаю глупо, бросая дом, возможность получить образование и все остальное. Но что такое жизнь? Разве это кошелек, который следует наполнять, а потом с умом тратить?
В жизнь каждого человека приходит время, когда нужно поставить на карту все. Для меня это время пришло. Я собираюсь уехать на Запад. Может, буду искать золото, серебро. Пусть мое решение не огорчит тебя. Когда-нибудь ты будешь мной гордиться.
Я очень тебя люблю. Всегда твой
Винсенте (Не Три-Вэ.)
- Винсенте, - прошептала донья Эсперанца. - Почему?
Она сидела в старом кресле, сработанном плотником из Паловерде: в крепком неуклюжем кресле с сиденьем из переплетенных кожаных ремней, нарезанных из шкур скота в Паловерде. Она продолжала смотреть на письмо добровольного изгнанника, ее младшего, любимого сына. На ее лице застыло выражение недоумения. "Почему?" - вновь спросила она про себя.