4
Они сидели за столом и ужинали. Три-Вэ и донья Эсперанца вспоминали о вырубленных перечных деревьях. Юта чистила ножом грушу. С непривычки у нее свело от напряжения руки. Ей гораздо легче было носить ведра с водой или колоть дрова.
Хендрик отрезал щедрый ломоть сыра. Обычно он ничему не удивлялся, однако, услыхав в телефонной трубке искаженный расстоянием голос сына - телефоны уже были самым обычным делом в состоятельных домах, - сначала испытал потрясение, а потом страшно обрадовался. Упрямая шишка на его носу порозовела, глаза блестели.
- Ну-ка, Три-Вэ, попробуй. Этот будет получше голландского. - Хендрик был твердо убежден в том, что с переездом в Лос-Анджелес его жизнь улучшилась во всех отношениях, даже в таких мелочах, как сыр. - Молочная ферма в Анагейме делает такой специально для Ван Влитов.
- Спасибо, папа, - ответил Три-Вэ.
- Наш кузен Франц и его сыновья держат бакалею, - пояснил своей новой невестке Хендрик.
Подняв на него глаза, она произнесла: "О!", давая понять, что на нее это произвело впечатление. Затем опять занялась грушей. Сегодня Юта говорила мало. Она все никак не могла налюбоваться великолепием дома Ван Влитов.
"А она ничего, - подумал Хендрик. - Крупное, налитое тело и круглое, как у кошки, лицо. Правда, одежда!.. Тут искушенный взгляд Хендрика споткнулся. Ярко-красное платье было так тесно, что на швах собралось в морщинки. Под напряженной правой рукой нитки даже чуть-чуть поползли. На воротничке совершенно неподходящая пуговица. Хендрик отвернулся, вспомнив Амелию. Она предпочитала бледные тона, платья свободного покроя, которые отлично сидели на ее миниатюрной, изящной фигурке, а изюминка Амелии заключалась вовсе не в украшениях, которые постоянно покупал ей Бад, а в ее глазах и смехе. И как только два родных брата могли выбрать таких разных женщин? Хендрик отогнал от себя этот вопрос. В конце концов он приличный человек и эта Юта - тоже его невестка. Вырезав клин из красной головки сыра, он положил его на ее тарелку.
- Держи, Юта, - сказал он. - Как тебе Лос-Анджелес?
- Грандиозный город! Настоящий рай!
- Три-Вэ, - сказал Хендрик, - ты слышал?
- Мы только погостить, - ответил Три-Вэ.
- Погостить? - произнес Хендрик. - Что значит "погостить"?
Донья Эсперанца спросила:
- Совсем на чуть-чуть?
- Да, что-то вроде медового месяца, мама.
- Ты уже не мальчик. Пора тебе остепениться, - проговорил Хендрик. - Пойдут дети, а детям нужна школа, постоянный дом.
Донья Эсперанца, очень робкая по душе, думала, что все такие. Увидев, как покраснела невестка при слове "дети", она решила, что Юта смутилась просто потому, что "дети" - это всегда намек на интимную близость между супругами.
- Три-Вэ должен дать тебе больше времени на медовый месяц, - сказала она, обращаясь к Юте.
- Здесь, - настаивал Хендрик, - именно здесь и нужно рожать детей! - Заметив взгляд доньи Эсперанцы, устремленный на него, он добавил: - Со временем, конечно.
Юта отложила ножик с перламутровой рукояткой, прерывисто вздохнула и с трудом произнесла:
- Время пришло. Три-Вэ и я... мы скоро сделаем вас дедом и бабкой.
Наступила тишина. Часы звонко отбили четверть часа. "Зачем? - подумал Три-Вэ. - Зачем?" Он не хотел смущать жену и говорить родителям о ее беременности. Разве что потом, когда уже будет неизбежно, отправить с ближайшей станции телеграмму: "Мама - сын (дочь). Все нормально". Но чтобы Юта сама им сказала!.. Юта, для которой грех был именно грехом, а вечный огонь - реальностью! Странно, но он никогда не видел противоречия в том, что Юта отдалась ему до брака, ибо знал, что сила ее естественного тепла сильнее веры. Но сейчас он почувствовал, как испарина выступила у него на лбу. Он вопросительно уставился на жену. Она не смотрела на него.
Донья Эсперанца выронила из рук нож для фруктов, и он с приглушенным стуком упал на старый, сотканный в Паловерде ковер. Она не нагнулась за ним.
Хендрик неосознанно сорвал салфетку с жилетки, куда она была вставлена между двумя верхними пуговицами.
- Ну что ж, Юта... хорошие новости, - проговорил он. - Это сюрприз, конечно, но хороший!
- Да, очень хороший, - эхом отозвалась донья Эсперанца. Тени под ее окруженными морщинами глазами сделались почти черными.
Хендрик проговорил:
- Вот видишь, Три-Вэ? Я оказался прав.
- Ребенок ничего не меняет, - ответил Три-Вэ.
- Нет, меняет. Ты должен остаться в Лос-Анджелесе, Три-Вэ, вот и все...
- Нет... - попытался прервать его Три-Вэ.
Хендрик говорил, не слушая сына:
- ... У мужчины, когда он становится отцом, должно появляться чувство ответственности.
Хендрик разгорячился, правильные черты его массивного лица исказились от волнения. Напыщенность, свойственная его возрасту, на минуту пропала. Из любви к Баду и доброго расположения к Амелии он никогда не позволял себе распространяться о внуках, но этот вопрос всегда жил в нем, как болтавшийся без узла конец веревки, незаконченная фраза, недосказанная история. Он приехал в эту громадную страну, мечтая основать большую семью. Сыновья - это еще недостаточно для мужчины.
- Дорогая, ты только представь, - сказал он и наклонился через стол к донье Эсперанце, улыбаясь, как ребенок, словно и не было сорока лет, прожитых здесь. - Наш первый внук!
- Да... - прошептала донья Эсперанца, которая подумала о том же. - Да.
Три-Вэ продолжал вопрошающе смотреть на Юту. Она все еще избегала встречаться с ним глазами.
5
Они остались одни в его комнате. Днем сюда втащили для Юты старую железную кровать Бада. Включив свет и ступив на коврик из телячьей шкуры, Три-Вэ вдруг вспомнил старые времена. Он сел на матрас и тут же провалился - кровать была старая, продавленная.
- Зачем ты им сказала? - спросил он в темноте.
- А зачем ты приехал? - с вызовом ответила Юта.
- Повидать родителей.
- Тебя не было дома почти семь лет.
После паузы Три-Вэ ответил:
- Брат наконец уехал.
- При чем тут брат?
- Я же говорю: он владелец квартала, который ты видела, и еще Бог знает чего. - Три-Вэ знал, что Бад владелец не "Бог знает чего", а Амелии. От этой мысли ему стало больно, и он отвернулся от жены. - Проблема в том, что я младший и всегда его догоняю.
- Ты ненавидишь его?
- Нет, я люблю его.
- Тогда просто завидуешь.
Юта сказала это с сочувствием, ибо сама неустанно боролась с этим человеческим грехом - завистью.
- Да, - признался он.
- А он тебе в чем-нибудь завидует?
- Бад? Он даже не знает такого слова. Он просто приходит и берет, что ему хочется.
- Но ты же умнее! - пылко возразила Юта. Она любила Три-Вэ покровительственно и фанатично. - Если бы ты работал в их магазине, у тебя все получалось бы лучше.
- Как бы у меня получалось - этого мы не знаем. Мы не собираемся задерживаться в Лос-Анджелесе.
- Ты же слышал, что говорил твой отец, Три-Вэ. Он хочет, чтобы ты остался. - Она говорила с жаром. - Послушай! Чего тебе беспокоиться из-за какого-то Бада? Он не такой, как ты. А здание... Возможно, он выманил его у твоего отца. И еще эта его жена-француженка. У нее еле-еле душа в теле. - Юта пролистала днем семейный альбом, лежавший на позолоченной подставке на столе в гостиной. - А еще удивляются, почему она не рожает детей.
Это известие Три-Вэ воспринял с громадным внутренним облегчением. Без ребенка Амелия казалась свободной, девственной, без клейма Бада на себе. В мыслях она оставалась его Амелией. И совсем не обязательно видеть ее рядом с Бадом.
- Юта, - твердым голосом проговорил он, - не трать попусту слов. Мы уезжаем домой на следующей неделе, и все.
- Это все из-за твоей зависти к Баду, Три-Вэ. Неужели ты не заметил, как загорелись глаза твоего отца, когда он услыхал про ребенка?! Теперь ты впереди! Ты стал первым сыном и наследником!
- Я?! Наследником?! - фыркнул Три-Вэ. - Бад построил квартал и все благополучие Ван Влитов! Было время, когда мы едва не обанкротились. Он работал днем и ночью, а ему тогда было всего пятнадцать! По воскресеньям он тоже работал. Он бросил школу... - Три-Вэ замолчал. "Как объяснить женщине, которая и года не ходила в школу, что твой брат пожертвовал своим образованием? Все относительно. Возможно, Юта и не поймет, что это была жертва". Он вздохнул и сказал: - Ты вышла замуж за старателя. Прости, если благополучие моего родительского дома расстроило тебя. Но ты вышла за меня такого, какой я есть. За человека с киркой и лопатой. Обещаю тебе, Юта, что придет день, когда у меня будет не только кирка и лопата.
По Бродвею простучала подковами конная упряжка, во тьме послышался звон колокольчиков. Юта заговорила приглушенно:
- Мы жили в Калифорнии три месяца. Мы были банкротами, денег не было даже на то, чтобы застолбить свой участок. Муж получил работу на шахте. - Три-Вэ уже слышал эту историю раньше. - Мы въехали в одну из хижин и, как только я заделала в стенах трещины, повалил снег. Ребенок заболел. Он никогда не был слабеньким, но тут у него поднялся жар. Я брала на губку снег и растирала его тельце. Это должно было сбить жар, но все было напрасно. У него вздулся животик. Такой хороший мальчик... он даже не плакал. Он лежал весь красный от лихорадки, а через три дня у него закатились глазки и были видны только белки. Может, доктор и спас бы его. Может быть... Но что гадать? Доктор находился в двадцати милях от нас. У нас не было денег, чтобы послать за ним. Остальные рабочие на шахте все поголовно были чинки. А чинкам платили еще меньше, так что у них вообще ничего не было. Мой ребенок только один раз вздохнул, только один раз. И умер. Я не выпускала его из рук до тех пор, пока он не закоченел. В следующем месяце ему бы исполнилось два годика...
- Юта...
- Муж напился, поэтому я рыла могилку сама. Земля замерзла, и лопата стучала, словно по камню. Я всю жизнь буду помнить, как она стучала... Священника не было, отпевания не было. А через три недели обвалился нижний уровень шахты. Мужа засыпало. И не думай, что я его упрекаю в чем-нибудь, или...
Три-Вэ встал с постели, но споткнулся о коврик и потерял равновесие. Пружины скрипнули, когда он опять упал на кровать рядом с женой. Лежа поверх одеяла, он похлопал Юту по крепкому плечу.
- Я была замужем за старателем, - продолжала она. - От него тоже были одни обещания. Придет день! Придет день, когда в очередном горном кармане он найдет золото! Придет день, когда я буду жить во дворце, в мехах и бархате! А на деле погиб ребенок, и денег не было ни на доктора, ни на священника.
- Я обещаю, что этого больше не случится! Никогда!
- Ты моешь золото уже семь лет. Ну и много ты намыл? И на двадцать долларов не наберется, - со вздохом проговорила она. - Три-Вэ, дело ведь не только в ребенке. Сегодня впервые в жизни я проехалась в наемном экипаже, впервые в жизни держала в руках нож для фруктов. Раньше мне не приходилось бывать в таких домах даже уборщицей. Дело не только в ребенке, но и во мне.
Три-Вэ провел ладонью по изношенной, кое-где свалявшейся комками ее ночной фланелевой рубашке.
- Хорошо, Юта. Я понял.
- Что ты понял? - шепотом спросила она, прижавшись горячей влажной щекой к его шее. - В этой жизни ты никогда не был ничтожеством.
6
На следующее утро Три-Вэ и Хендрик отправились в ресторан отеля "Аркадия", что на пляже в Санта-Монике. Поезд из Лос-Анджелеса приходил прямо на территорию отеля. Поездка заняла полчаса. Хендрик хотел отметить этот день, все-таки - возвращение блудного сына. Посещение отеля "Аркадия" продлило бы этот день часа на два.
Они поехали не поездом, а в коляске Ван Влита Старшего. Хендрик держал вожжи здоровой рукой. Когда они проезжали мимо апельсиновой рощи, вместе с пылью на Них повеяло сладким ароматом. Хендрик заметил:
- Риверсайдс.
У рощи стояли предупредительные знаки, гарантировавшие пулю каждому, кто осмелился бы переступить запретную границу. Огромный дворовый пес, охранявший рощу, атаковал коляску, рявкая на колеса.
Когда заходившаяся лаем собака осталась позади, Хендрик сказал:
- Во время Великого Бума кое-кто предсказывал, что рощи повырубят. - Он, хихикнув, указал в сторону рощи. - Только представь! Говорили, что там понастроят домов и магазинов! Пророчили, что население Лос-Анджелеса составит миллион человек! Все с ума посходили...
Три-Вэ смотрел на деревья.
- Они похожи на изнеженных знатных вдовушек, увешанных драгоценностями. - Он повернулся к отцу. - Мы ночью поговорили с Ютой. Лос-Анджелес ее поразил.
- Вы собираетесь здесь жить?
- Мы остаемся на несколько месяцев, - сказал Три-Вэ понуро. Он разрывался между искренним сочувствием к Юте и тем, чего требовал от него внутренний голос. "Как я смогу жить здесь вместе с Амелией... и Бадом?!" - думал он.
- Чем станешь заниматься?
- Еще не решил.
- Для тебя найдется местечко в магазине.
- Спасибо, папа, но насчет этого я как раз все решил. Я не собираюсь заниматься бизнесом. У меня ничего не выйдет.
- Ты уже обсуждал это вопрос с женой?
- Юта... Ну, словом, она думает так же, как ты. Что мне нужно идти в магазин.
- Она хорошая, разумная девушка, а здравый смысл у жены - уж можешь мне поверить - самое ценное качество. Мы с матерью были так рады услышать о ребенке!
Глаза у Хендрика заблестели. Он бросил взгляд через рощу, через приближающееся скопление крыш Санта-Моники туда, где на горизонте темно-синей линией лежал Тихий океан. Как только Три-Вэ сказал, что остается в Лос-Анджелесе, Хендрик тут же придумал ему применение. И неважно, что у сына сейчас в голове насчет бизнеса. Он Гарсия и сам не знает, что будет для него лучше. Какую же именно должность ему дать? Стегнув лошадей, Хендрик задумался.
Отель "Аркадия" занимал большую территорию и мог одновременно разместить более двухсот гостей. На восьмиугольной обзорной башне трепетали флаги, у слуховых окон вертелись чайки, привлеченные запахом свежей краски, одетая в белое парочка играла на корте в теннис, налетавший порывами ветер доносил брызги фонтана и радугу до аллеи пальмовых деревьев. Это был недавно появившийся в этих местах курорт, один из тех курортов, что заманивали на зиму жителей восточных штатов - из числа состоятельных, - пытаясь отвлечь их от европейских минеральных вод. Хендрик окинул глазами этот уголок, его взгляд выражал одновременно и восторг, и скепсис. Ему казалось, что отель "Аркадия" воздвигнут за одну ночь сказочным джинном. И вправду, роскошное здание на кромке пляжа, выстроенное рядом с неказистым городком Санта-Моника, казалось сказочным.
Обед, который в меню назывался "вторым завтраком", состоял из шести перемен. Вдобавок Хендрик заказал грушу-авокадо en salade. Струнное трио наигрывало венские вальсы. Солнечные лучи отражались от крыши купален внизу. Вода в бухте искрилась. Хендрик то и дело бросал на Три-Вэ взгляды, выражающие отцовское самодовольство. Он обдумывал будущее своего сына. А Три-Вэ чувствовал, как же все-таки сильно он соскучился по своему упрямому отцу-голландцу.
После еды они прогуливались по открытой всем ветрам обзорной веранде. Отвернувшись от ветра, Хендрик достал коробку с сигарами. Пухлая рука с недостающими тремя пальцами чиркнула серной спичкой. Вспыхнувшее маленькое пламя почти тут же погасло. Он чиркнул снова. На этот раз Три-Вэ подставил свои ладони домиком, и, прикурив, Хендрик благодарно коснулся руки сына. Они улыбнулись друг другу и продолжили прогулку. Короткий, кряжистый Хендрик в сюртуке, попыхивающий гаванской сигарой, и высокий чернобородый Три-Вэ в поношенном плисовом костюме. Такие разные. А походка одна: утиная, солидная.
- Я как раз думаю, куда бы тебя определить в магазине, - проговорил Хендрик.
- Папа, я уже сказал: магазин не для меня.
- Твоя жена хочет, чтобы ты работал в магазине, - возразил Хендрик. - И потом, куда же тебе еще идти?
- Я уже много лет живу самостоятельно. Меня такое положение больше устраивает.
- Мне это известно. На своей должности ты также будешь самостоятелен. - Хендрик выдержал паузу и торжествующе сообщил: - Ты учился в Гарварде! Ты образован! А нам как раз нужен человек, который будет вести учет.
Бухгалтер! Это было настолько нелепо, что Три-Вэ, не удержавшись, рассмеялся.
- Мне всегда требовался репетитор по арифметике, забыл? И потом, разве этим не занимается Бад?
- Его здесь нет. И вообще у него больше нет на это времени. А тебе нужна работа.
Это было чисто отцовским напоминанием сыну. Юта была права. Сама она в то время училась готовить желе из гуавы и пыталась понравиться свекрови, чтобы та поменьше думала о поспешной женитьбе сына. Три-Вэ понял, что несет ответственность за Юту и за ребенка.
Хендрик снова коснулся его руки.
- Я хочу, чтобы ты был рядом. - У него блестели глаза от соленого морского воздуха. - Ты нужен мне, Три-Вэ.
Три-Вэ никогда прежде не ощущал на себе всей силы отцовской любви. С раннего детства привязанность к нему Хендрика всегда скрывалась за фасадом легкого раздражения. Мысль о бухгалтерском учете была абсурдной. Три-Вэ обменивал золотые самородки и песок на различные суммы денег, потом он тратил их, но никогда ничего не регистрировал. Деньги в его понимании были так же мертвы и неподвижны, как камни. Живыми были только его мечты.
И все же он не мог оставить без внимания теплый блеск в глазах отца.
"Слабак я", - подумал он, взяв отца за руку.
- Я никогда не писал, как соскучился по тебе, папа, - проговорил он.