21
Прошел месяц. Люсиль перешла на легальное положение, но всякий раз, когда Антуан, вернувшись с работы, спрашивал, чем она занималась все это время, ей было стыдно отвечать: "Ничем". Нет, он не издевался над ней, он спрашивал машинально. И все-таки спрашивал… Порой в его глазах скользила безысходная грусть, неуверенность. Но что-то изменилось. В минуты любви в нем словно просыпалась ярость. Потом он откидывался на спину, и она склонялась над ним. Он смотрел на нее и не видел. Она превращалась в корабль, исчезающий в море, или облако, тающее в поднебесье. Она словно ускользала от него, убегала… Еще никогда он не любил ее так сильно, и он говорил ей об этом. Тогда она падала рядом на подушку, закрывала глаза и затихала. Говорят, что люди забыли цену словам, но люди так же забыли, сколько безумства и абсурда может быть заключено в молчании. Сквозь прикрытые веки перед Люсиль проплывали обрывки детства, далекие лица знакомых, более четко - лицо Шарля. Она вдруг видела галстук Антуана на полу в спальне Дианы, огромное дерево в Пре-Кателан. Раньше все эти обрывки складывались в ясную картину, которую она называла "Моя жизнь". Это было раньше, когда она была счастлива. Теперь все было не так безоблачно, и воспоминания были подобны груде битого стекла. Антуан был прав: что с ними будет, куда они идут вдвоем?… И эта кровать, которая раньше была прекрасным кораблем, теперь превратилась в хлипкий плотик, брошенный на волю волн. А комната, когда-то такая родная, стала декорацией в чужой, непонятной пьесе. Антуан так много говорил о будущем, так хотел донести до Люсиль это понятие… Наверное, тем самым он и уничтожил его.
Однажды в январе она проснулась от тошноты. Антуан уже ушел на работу. Он теперь редко будил ее уходя, словно она была больна. В ванной ее вырвало. Она не удивилась. На батарее сохли чулки, которые она постирала накануне. Это была ее последняя пара. Она подумала об этом, потом о том, что комната такая же маленькая, как и ванная, что у них нет денег… Нет, ребенка оставлять было нельзя.
У Люсиль оставалось всего сорок тысяч франков, и она была беременна. Долго же она боролась, но жизнь все-таки настигла ее. Как говорится в книгах и как считают люди - те самые, с которыми она ездит в метро, - безнаказанность наказуема. Антуан любит ее и воспримет эту новость так, как она того захочет. Если она скажет: "У меня прекрасная новость", он обрадуется. Она была уверена. Но она не имела права оставлять ребенка. Потому что он окончательно лишит ее свободы и тем самым сделает несчастливой. А потом, она сама довела Антуана до того, что страсть поглотила все: любая неприятность становилась испытанием. Она слишком сильно любила Антуана, или наоборот - слишком мало. Но как бы то ни было, она не желала этого ребенка. Ей был нужен только он, Антуан, счастливый, с золотистыми глазами, светловолосый, свободный в любую минуту покинуть ее. Уж в этом-то, по крайней мере, она была честна: не желая брать на себя ответственность, она и не старалась переложить ее на чужие плечи. Не время было мечтать о маленьком трехлетнем Антуане, бегающем по пляжу. Не время было мечтать о большом Антуане, со строгим лицом исправляющем домашнее задание сына. Настало время открыть глаза: измерить длину комнаты и длину кровати, сравнить зарплату няньки с зарплатой Антуана. Ни то, ни другое не сходились. Да, конечно, есть женщины, которые бы выкрутились. Но она никогда не была такой. Не время строить иллюзии, тем более на счет себя самой.
Когда Антуан вернулся, она сказала, что у нее неприятности. Антуан побледнел, затем обнял ее. Он говорил ей нежные слова, и она почувствовала, что вот-вот заплачет, и сжала челюсти.
- Ты уверена, что не хочешь этого?
- Я хочу только тебя, - ответила она.
Она не стала говорить о материальных трудностях, чтобы не оскорбить его. А он, гладя ее по волосам, подумал, как было бы хорошо, если бы у них был ребенок. Но она подобна кораблю, который уплывает, облаку, которое исчезает. За это он и любил ее и… не мог ни в чем упрекать. И все же он попытался уговорить ее.
- Мы могли бы пожениться и все такое прочее. Переехать.
- Куда!? - воскликнула она. - Я думаю, ты прекрасно понимаешь, что такое ребенок. Столько хлопот… Возвращаясь домой, ты будешь видеть усталую, раздраженную женщину… Это будет… это будет…
- Ну а как же, по твоему, живут остальные люди?
- Они не мы, - сказала она и отошла в сторону.
Это означало: "они не одержимы страстью быть счастливыми". Антуан ничего не ответил. В этот вечер они пошли в бар и много выпили. Он обещал завтра же попросить у друга адрес врача.
22
Врач оказался студентом-практикантом. На его некрасивом плоском лице застыло презрительное выражение. Люсиль так и не поняла, кого он презирал: себя или женщин, которым за скромную сумму восемьдесят тысяч франков вот уже два года оказывал такого рода услуги. Он должен был прийти завтра, и от одной этой мысли ей становилось дурно. Антуан не без труда занял в своем издательстве сорок тысяч франков. Хорошо еще, что он не видал этого лекаря. То ли по моральным соображениям, то ли из страха, тот не желал встречаться с "ухажерами". Был, правда, еще один врач, но он жил в Швейцарии, под Лозанной. У того операция стоила двести тысяч франков. Естественно, не считая дороги. Совершенно невозможно. Она даже не стала говорить о нем Антуану. Это был адрес для избранных. Клиника, медсестры, обезболивание - все это было не для нее. Ей уготовили мясника, а там будь, что будет. Как глупо… Никогда раньше она не жалела о сделанных глупостях, но теперь с горечью вспоминала проданное колье. Она представляла, как, подобно героине романа, умрет от заражения крови, а Антуан сядет в тюрьму. Она ходила взад-вперед по комнате, смотрела в зеркало, с волнением оглядывала свое лицо, худощавое тело и представляла себя подурневшей и больной. Она всегда гордилась своим здоровьем, оно как бы было составной частью ее счастья. Потерять его, означало навеки обречь себя на несчастья. Все эти мысли привели ее в ярость. Она позвонила Антуану. У него был усталый, озабоченный голос. Она не нашла в себе сил поделиться с ним своими страхами. Если бы в этот момент он вновь попросил ее оставить ребенка, она бы уступила. Антуан был таким далеким, чужим. Она почувствовала все его бессилие, а ей так нужна была защита и поддержка… Люсиль пожалела, что у нее не было подруги-женщины, с которой она могла бы поделиться своими страхами и горестями, попросить совета. Она вспомнила о Полин и автоматически подумала о Шарле. Шарле, которого она вычеркнула из памяти как неприятное угрызение совести, как имя, причинявшее боль Антуану. И в эту секунду она поняла, что может попросить у него помощи, что никто не в силах помешать ей сделать это, что он единственный человек на земле, способный развеять весь этот кошмар.
И она позвонила. Вспомнила его рабочий телефон, поздоровалась с секретаршей. Шарль был на месте. Когда она услышала его голос, у нее почему-то перехватило дыхание и несколько мгновений она не могла выдавить из себя ни слова.
- Шарль, - сказала она наконец. - У меня неприятности, я хотела бы поговорить с вами.
- Через час я пришлю за вами машину, - ответил он спокойно. - Хорошо?
- Да, конечно. До скорой встречи.
Она хотела подождать, пока он повесит трубку, но затем вспомнила о его невообразимой вежливости и нажала на рычаг первой. Быстро одевшись, она еще добрых три четверти часа, прижавшись лицом к окну, ждала, когда подъедет машина. Шофер весело поздоровался с ней, она села на такие знакомые сиденья и почувствовала невыразимое облегчение.
Полин открыла дверь и поцеловала ее. Все было как прежде: просторные, теплые комнаты, на полу голубой ковер. Оглянувшись, она подумала, что плохо одета, но потом рассмеялась. Это походило на возвращение блудной дочери, которая сама несла в себе ребенка. Машина отправилась за Шарлем, а Люсиль, как когда-то, села на кухне со стаканом виски напротив Полин. Полин начала ворчать, что Люсиль похудела, что у нее ввалились глаза. Люсиль так растрогалась, что захотела положить голову ей на плечо и все рассказать. Люсиль вспомнила о Шарле: "Какой он милый", - подумала она. Он специально привез ее сюда раньше, чтобы она пришла в себя, почувствовала себя дома. Мысль о том, что это могло быть уловкой, не пришла ей в голову. Когда Шарль вошел и весело крикнул: "Люсиль!", она почувствовала себя так, словно последних шести месяцев не было вовсе.
Он похудел… и постарел. Он взял ее под руку и провел в салон. Не обращая внимания на протесты Полин, он заказал Люсиль еще два скотча, закрыл дверь и сел напротив. Люсиль огляделась и сказала, что в доме ничего не изменилось, и он повторил за ней - действительно ничего, и он тоже. Голос его был так нежен, что Люсиль с ужасом подумала: вдруг он решил, что она вернулась. И тогда она стала говорить, так быстро, что временами он не понимал ее и просил повторить.
- Шарль, я беременна, но не хочу оставлять ребенка. Мне нужно съездить в Швейцарию, но у меня нет денег.
Он пробормотал, что ожидал чего-то в этом духе.
- Вы уверены, что не хотите сохранить ребенка?
- У меня нет на это средств. У "нас" нет на это средств, - краснея, поправилась она. - А потом, я хочу быть свободной.
- Вы абсолютно уверены, что дело не только в деньгах?
- Абсолютно, - ответила она.
Он встал, прошелся по комнате, затем с грустной улыбкой посмотрел на нее.
- Почему жизнь так, по-дурацки, устроена?.. Чего бы я только ни дал, чтобы вы родили мне ребенка. У вас было бы две няньки, все, что угодно… Но даже если бы отцом был я, вы все равно бы не сохранили его, да?
- Да.
- Вы не желаете иметь ничего своего, верно? Ни мужа, ни ребенка, ни дома… Совсем ничего. Как странно.
- Я ничего не хочу иметь, - сказала она, - и вы это знаете.
Шарль прошел к письменному столу, заполнил чек и протянул его Люсиль.
- У меня есть адрес прекрасного врача в Женеве. Я очень хочу, чтобы вы поехали именно к нему. Так мне будет спокойнее. Обещаете?
Люсиль кивнула в ответ. У нее перехватило горло. Ей захотелось крикнуть: "Перестань, не будь таким добрым, надежным, а иначе я разрыдаюсь". Слезы действительно были готовы брызнуть у нее из глаз. Слезы горечи и грусти. Она смотрела на синий ковер, вдыхала запах табака и кожи, которыми пропиталась вся квартира, слушала голос Полин, шутившей внизу с шофером. Она чувствовала себя в безопасности, ей было хорошо и уютно.
- Знайте, - сказал Шарль, - я по-прежнему жду вас. Я ужасно скучаю. С моей стороны не очень-то хорошо говорить вам это сегодня, но мы так редко видимся…
Он попытался улыбнуться, но это было для Люсиль слишком. Пробормотав глухим голосом "спасибо", она бросилась к двери. Она спускалась по лестнице и плакала, как в тот раз, когда впервые уходила от него. Сверху раздался голос Шарля:
- Обязательно дайте о себе знать. Позвоните хотя бы моей секретарше. Я умоляю вас.
Люсиль выскочила прямо под дождь. Ей удалось спастись, и в то же время она чувствовала, что погибла.
- Слышать ничего не желаю об этих деньгах, - сказал Антуан. - Ты хоть на минуту представь себе, что он подумает обо мне. Наверное, он считает меня сутенером. Я беру у него женщину, а потом еще заставляю платить за свои глупости.
- Антуан…
- Нет, это уж слишком, это действительно слишком. Я, конечно, не образец добродетели, но всему есть предел. Ты не хочешь иметь от меня ребенка, ты мне врешь, ты продаешь втихую свое колье, ты делаешь все, что тебе хочется. Только я не желаю, чтобы ты брала деньги у бывшего любовника, чтобы убить ребенка от нынешнего. Нет, это невозможно.
- Значит, ты считаешь, что правильнее будет положить меня под тесак мясника. И только потому, что платишь "ты". Этот будет резать меня безо всяких болеутоляющих и бросит меня подыхать, если попадет инфекция. Ты считаешь это нормальным? Пусть я останусь калекой, только бы Шарль не платил, да?
Они выключили красную лампу, и разговор был столь ужасен, что оба говорили вполголоса. Они впервые презирали один другого и ненавидели друг друга за это презрение.
- У тебя нет мужества, ты трусишь. Ты эгоистка, Люсиль. В пятьдесят лет ты останешься одна, совсем одна. Твое очарование исчезнет, и некому будет тебя согреть.
- Ты такой же трус, как и я. Но ты еще и лицемер к тому же. Тебя беспокоит не то, что я убиваю твоего ребенка, а то, что именно Шарль платит за операцию. Честь для тебя важнее моего здоровья. Ну и зачем она тебе, эта честь? Хочешь сам себе воздвигнуть памятник?
Им было холодно, но они лежали, стараясь не дотрагиваться друг до друга. Когда-то эта кровать спасала их от ужасного бремени бытия, а теперь защита исчезла, и их будто пригвоздили к месту. Перед их глазами проносились мрачные картины: одинокие вечера, безденежье, отвратительные морщины старости. В небо взлетали атомные ракеты - будущее было страшным и неприветливым. Они видели будущее друг без друга, без любви. Он чувствовал, что, если она уедет в Швейцарию, он никогда не простит этого ни себе, ни ей. А это - конец их любви. Но отдавать ее в руки мяснику тоже было опасно. И он это тоже понимал. И еще он чувствовал, что сохрани Люсиль ребенка, она заскучает, увянет и вскоре разлюбит его. Люсиль создана для мужчин, а не для детей. Да и сама она никогда не покинет гавань детства. Сколько раз он повторял себе: "Не может быть. Все женщины когда-нибудь проходят через это: дети, материальные трудности. Это жизнь, она должна, наконец, понять, отбросить свой эгоизм". Но стоило ему увидеть ее беспечное лицо, с этим вечно рассеянным выражением, как он начинал понимать, что вовсе не слабость, а внутренняя, животная сила отрывала ее от обыденной жизни и бросала в объятия природных инстинктов. И он даже начинал уважать то, что еще десять минут назад презирал. Она была просто неуязвима. Такой ее делало непреклонное стремление к счастью. Антуан застонал. Стон шел откуда-то изнутри, из детства, из глубин его мужского естества.
- Люсиль, я прошу тебя, оставь ребенка. Это наш последний шанс.
Она не ответила. Прошла минута. Он протянул руку и коснулся ее лица. По щекам и подбородку Люсиль текли слезы. Антуан неловко вытер их.
- Я попрошу прибавку к жалованью, - снова заговорил он. - Ничего, как-нибудь выкрутимся… Столько студентов готовы по вечерам сидеть с детьми. А днем будем отдавать его в ясли… Не так все страшно… Ему исполнится год, потом два, и он будет наш. Я должен был тебе это сказать еще тогда, когда ты сообщила мне о том, что беременна. И почему я этого не сделал? Надо попытаться, Люсиль.
- Ты прекрасно знаешь, почему ты не сказал. Ты сам не веришь в то, что говоришь. Как и я. - Голос Люсиль был спокойным, а по ее щекам все текли и текли слезы. - С самого начала у нас было все так. Мы долго прятались, обманывали близких нам людей, сделали их несчастными. И правильно: мы созданы для тайной любви, для счастья. Несчастье не для нас. Ты сам это прекрасно понимаешь… Ни ты, ни я, мы не можем жить как все остальные… - Она перевернулась на живот и положила голову ему на плечо. - Солнце, пляж, беспечность и свобода - вот наш удел, Антуан. И изменить тут мы ничего не в силах. Это в нашем мозгу, в нашей крови. Мы с тобой то, что люди обычно называют плесенью. Но лично я чувствую себя такой только тогда, когда делаю вид, что им верю.
Антуан ничего не ответил. Он лежал и смотрел на темное пятно на потолке. Это была люстра. Он вспомнил лицо Люсиль, когда попытался насильно заставить ее танцевать в Пре-Кателан. Вспомнил, как когда-то ему хотелось увидеть ее слезы, чтобы она плакала у него на плече, а он бы утешал ее. И вот она плакала. Он добился своего, только не в его силах было утешить ее. И то правда, зачем обманывать себя. Ему вовсе не нужен этот ребенок. Ему нужна она, единственная, свободная и неуловимая. Что поделать, если изначально их любовь родилась из тревоги, беззаботности и чувственности. Огромная волна нежности захлестнула его. Он обнял это существо - полуженщину, полуребенка, и прошептал на ухо:
- Завтра утром я пойду за билетом в Женеву.
23
Минуло пять недель. Операция прошла удачно, и, вернувшись, Люсиль позвонила Шарлю. Его не оказалось на месте, и она оставила послание секретарше. Ее даже немного расстроило то, что не удалось поговорить с ним. Антуан был очень занят на работе. В издательстве произошли изменения, и он продвинулся по служебной лестнице. Они часто обедали у друзей или сотрудников Антуана. О Женеве не говорили, очевидно, из чувства предосторожности. Да это было и не сложно: она чувствовала себя усталой, а Антуан был так озабочен делами, что теперь ложась спать, они все чаще ограничивались нежным поцелуем перед тем, как повернуться друг к другу спиной. Однажды дождливым днем Люсиль встретила во "Флоре" Джонни. Джонни читал какой-то журнал по искусству. Вернее, даже не читал, а листал, потому что за соседним столиком сидел очень симпатичный молодой человек со светлыми волосами, и Джонни то и дело поглядывал на него. Люсиль хотела незаметно проскользнуть перед самым его носом, но он заметил ее и окликнул. Он пригласил ее за свой столик, и она села напротив него. Джонни был очень загорелым, он с юмором рассказывал о последних приключениях Клер, Люсиль смеялась. Затем он сообщил, что Диана поменяла кубинского дипломата на писателя-англичанина, но Том постоянно изменяет ей с молоденькими женщинами. Это обстоятельство очень забавляло Джонни. Вскользь он спросил ее об Антуане, она что-то ответила, но было видно, что его это не слишком интересовало. Как давно она не смеялась так беззаботно! Знакомые Антуана были по большей части интеллектуалы, люди очень, очень серьезные.
- А вы знаете, Шарль до сих пор ждет вас, - сказал Джонни. - Клер попыталась подложить ему малышку де Клерво, но Шарль не смог выдержать ее больше двух дней. Я еще никогда не видел, чтобы человек так скучал. Он слонялся по отелю от холла к бару и обратно, и нагонял на всех такую тоску… Это было ужас но. Чем вы его так зацепили? Вообще, как вам удается околдовывать мужчин. Уверен, мне пригодятся ваши советы.
Джонни улыбался. Он всегда любил Люсиль, и теперь ему было неприятно смотреть на ее растрепанные волосы и старый костюм. Да, она по-прежнему была обаятельна, похожа на подростка, такая же рассеянная. Только стала бледной, похудела… Он встревоженно спросил:
- Вы счастливы?
Она ответила "да". Ответила быстро, слишком быстро, и Джонни понял, что она скучает. В конце концов Блассан-Линьер всегда был очень любезен с ним… Почему бы не оказать ему услугу, не помочь вернуть Люсиль? Это было бы хорошим поступком. Он и не подумал связать свои действия с той ревностью и завистью, которые испытал восемь месяцев назад, когда заметил на вечеринке, как только ставшие любовниками Антуан и Люсиль не сводят друг с друга горящих, полных желания глаз.
- Вам следовало бы как-нибудь позвонить Шарлю. Он что-то плохо выглядит. Клер считает, что он серьезно болен.
- Что… что вы хотите этим сказать?
- Ну… говорят, что у него рак. Люди вообще болтают бог знает что, но на этот раз я готов поверить.