И все же откуда взялся этот бестелесный голос, в котором был слышен хрипловатый налет шепотка и от которого мурашки бежали по телу? И еще в нем было что-то невероятно знакомое! Тем не менее, он казался неземным. У напуганной Сесилии не хватало сил одеться, она лежала неподвижно и от этого чувствовала себя еще более беспомощной, от ужаса не способной даже пошевелиться.
Вот опять послышался вздох! Глубокий вздох, до боли знакомый и все-таки исторгнутой не из груди смертного.
- Ах, пусть, пусть! Пусть кровоточит сердце! Лучше пусть кровоточит, чем разбивается. Горе мое, горе! Нет, милый, я не виновата. И Роберт мог бы хоть завтра жениться на глупенькой скучной Сисс, если бы хотел. Но он не хочет, так зачем же мне заставлять его?
Голос срывался, временами слышался лишь хриплый шепот. Слушай же ее! Слушай!
У Сесилии чуть не вырвался пронзительный истерический вопль, когда прозвучали две последние, отрезвившие ее фразы. Невесть откуда взявшиеся осторожность и хитрость заставили ее сдержаться. Тетушка Полин! Тетушка Полин занимается чревовещанием… или чем? Черт побери!
Где же она? Скорее всего, внизу, прямо под тем местом, где лежит Сесилия. Или это дьявольский эффект чревовещания, или передача мыслей на расстоянии, каким-то образом выразившихся в звуках. Слова было почти не разобрать. Довольно долго Сесилия не слышала ничего, разве что время от времени до нее доносилось нечто вроде шелеста листьев. Но она внимательно прислушивалась. Потом поняла, что дело не в чревовещании. Нет, это было страшнее, это была некая форма передачи мыслей на расстоянии. Кошмар! Ослабевшая Сесилия лежала неподвижно, от ужаса не смея пошевелиться, однако появившееся подозрение все же успокаивало ее. Очередной адский трюк, придуманный этой невероятной женщиной.
Дьявол, а не женщина! Ей известно даже то, что Сесилия мысленно обвиняла ее в убийстве Генри. Бедняжка Генри был старшим братом Роберта, на двенадцать лет его старше. Он умер внезапно, едва ему исполнилось двадцать два года, не вынес ужасной внутренней борьбы - он был страстно влюблен в молодую и очень красивую актрису, а мать постоянно унижала его и высмеивала за этот роман. Когда же он подхватил вполне безобидную болезнь, то принятый им яд мгновенно достиг мозга, и он умер, не приходя в сознание. Сисс рассказал об этом ее отец. И потом ей часто приходило в голову, что Полин убьет Роберта, как убила Генри. Ведь это было не что иное, как убийство. Мать убивает своих ранимых сыновей, которые заколдованы ею - Цирцея!
- Полагаю, пора вставать, - прошептал неясный, все не умолкавший голос. - Слишком много солнца не лучше, чем слишком мало. Разумное количество солнца, разумное количество любовного волнения, разумное количество здоровой пищи - и женщина может жить вечно. Я в самом деле верю в вечную жизнь, вполне осуществимо, если женщина получает столько же жизненных сил, сколько затрачивает! Или немножко больше!
Ошибки быть не могло - тетушка Полин! Но до чего же ужасно! Ей, Сесилии, довелось услышать мысли тетушки Полин. Отвратительно! Тетушка Полин посылала свои мысли, как радиоволны, и ей, Сесилии, пришлось услышать, что она думала. Отвратительно! Невыносимо! Теперь одной из них придется умереть.
Сесилия повернулась и вновь улеглась, тяжелая, неуклюжая, тупо уставившись в пустоту. Всё бессмысленно! Бессмысленно! Ее невидящий взгляд был устремлен на край железного желоба в углу крыши. Ну и ладно, дыра как дыра. Правда, она пугала Сесилию, не так чтобы уж очень, но все же пугала.
И вдруг из дыры донесся вздох и шепот:
- Ну, хватит, Полин! Поднимайся, на сегодня достаточно!
Господи Всемогущий! Голос доносился как раз из водосточной трубы! Водосточная труба сыграла роль переговорной трубы! Невозможно! Ну почему же? Вполне возможно. Сесилия даже где-то читала об этом. Значит, тетушка Полин, преступная старуха, разговаривала сама с собой. Вот так!
Зловещее торжество охватило Сесилию. Вот почему Полин никого, даже Роберта, не пускала в свою спальню. Вот почему она никогда не дремала в кресле, никогда не присаживалась где-нибудь просто так, машинально, а всегда шла в свою комнату и оставалась там, пока не приводила себя в состояние боевой готовности. Расслабившись, она говорила сама с собой! Тихим сумасшедшим голоском говорила сама с собой. Но ведь она не была сумасшедшей. Просто думала вслух.
Ее грызет совесть из-за несчастного Генри! Наверняка! Сисс не сомневалась, что тетушка Полин любила своего рослого, красивого, умного первенца намного сильнее, чем любила Роберта, и его смерть стала для нее ужасным ударом, большим разочарованием. Бедняжке Роберту исполнилось всего десять лет, когда умер Генри. С тех пор он стал неудачной заменой своего брата, и только.
Ужасно!
Странной женщиной была тетушка Полин. Она бросила мужа, когда Генри был еще совсем маленьким и за несколько лет до рождения Роберта. Никакого скандала! Иногда они с мужем встречались, и вполне дружелюбно, с некоторой долей иронии. Она даже давала ему деньги.
Полин умела зарабатывать деньги. Ее отец состоял консулом на дипломатической службе на Востоке и в Неаполе и был азартным собирателем красивых и необычных вещей. Когда он умер, вскоре после рождения своего внука Генри, его коллекция сокровищ перешла к дочери. И Полин, у которой была настоящая страсть ко всему прекрасному и дар разбираться в прекрасных вещах, в их текстуре, форме, цвете, превратила отцовское собрание в основу своего богатства. Она продолжала собирать, покупая, когда подворачивалась возможность, и продавая некоторые вещицы любителям и музеям. Одной из первых она стала продавать музеям старинные причудливые африканские фигурки и резную слоновую кость из Новой Гвинеи. Стоило ей увидеть картины Ренуара, она тут же начала скупать их. А Руссо не покупала. Да, она сама составила свое состояние.
После смерти мужа она больше не захотела выходить замуж. Если у нее и были любовники, то никто о них не знал. Скорее всего, они не принадлежали к кругу мужчин, обожавших ее, восторженно и открыто ее боготворивших. Для этих поклонников она была "другом".
Сесилия потихоньку оделась, свернула плед и скользнула по лестнице вниз. Спускаясь, она услыхала звучный голос:
- Я закончила, Сисс!
Это означало, что прекрасная дама, приняв солнечную ванну, возвращается в дом. Голос у нее был молодой, звонкий, идеально гармоничный и сдержанный. Совсем не такой, каким она разговаривала сама с собой. Тот больше походил на старушечий.
Сесилия поспешила под вязы, где стоял шезлонг и лежали изысканные ковры. Все, что принадлежало Полин, было высшего качества, вплоть до соломенной циновки. От высоких вязов уже падали длинные тени. Лишь в один угол, где в беспорядке ковры лежали, еще проникали солнечные лучи, и там было жарко.
Свернув ковры и убрав шезлонг, Сесилия нагнулась, чтобы взглянуть на пасть водостока в углу, который был прикрыт кирпичами и почти незаметен под толстым покровом из плюща. Если Полин лежала рядом, лицом к стене, она говорила прямо в трубу. Сесилии стало легче. Она в самом деле слышала мысли своей тетушки, и ничего сверхъестественного в этом не было.
В тот вечер, будто о чем-то догадавшись, Полин ушла к себе раньше обычного, хотя выглядела, как всегда, спокойной и несколько загадочной. Выпив кофе, она сразу же сказала Роберту и Сисс:
- Что-то хочется спать. Наверное, из-за солнца. Я сегодня, как пчела, разомлевшая на солнце. Если не возражаете, я лягу. А вы посидите, поболтайте.
Сесилия бросила быстрый взгляд на кузена.
- Наверно, ты предпочитаешь побыть один?
- Нет-нет. Составь мне компанию, если тебе со мной не скучно.
Окно было открыто, и в гостиную доносились уханье филина и аромат жимолости. Роберт молча курил. От неподвижного, довольно-таки коренастого тела исходило отчаяние. Он был похож на кариатиду с неподъемной тяжестью на плечах.
- Помнишь кузена Генри? - вдруг спросила Сесилия.
Роберт удивленно посмотрел на нее.
- Да, и очень хорошо.
- Каким он был? - спросила Сесилия, глядя в полные тайной тоски глаза, в которых читала убийственную неуверенность в себе.
- О, он был очень красивым, высоким, с ярким цветом лица, с мягкими каштановыми волосами, как у мамы. - У Полин, кстати, волосы были седыми. - Его очень любили женщины, и на танцах он был нарасхват.
- А какой у него был характер?
- О, добрый, веселый. Ему нравилось приятно проводить время. Он был живым, деятельным, умным, как мама, и душой любой компании.
- Он любил маму?
- Очень. Она тоже любила его - сильнее, чем меня, это так. Он гораздо больше соответствовал ее представлению о настоящем мужчине.
- Почему?
- Высокий - красивый - обаятельный, к тому же, душа компании - и еще, насколько я теперь понимаю, очень успешный юрист. Боюсь, ничего этого нельзя сказать обо мне.
Сисс внимательно посмотрела на него ореховыми глазами, в которых отражалось неспешное движение мысли. Она понимала, что он страдает, несмотря на маску безразличия, которой он всегда прикрывался.
- Думаешь, он был лучше тебя?
Роберт сидел, не поднимая головы. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил:
- Моя жизнь точно не удалась.
Сесилия помедлила немного, но все же осмелилась спросить:
- И тебе все равно?
Он не ответил, и у нее упало сердце.
- Понимаешь, я тоже боюсь, что моя жизнь не удалась. Но мне это больше не нравится. Я хочу жить.
Она видела, как задрожала его белая холеная рука.
- Полагаю, - сказал он, не глядя на нее, - на бунт мы обычно решаемся слишком поздно.
Странно было слышать от него про бунт.
- Роберт, я тебе нравлюсь?
От нее не укрылось, что его белое, никогда не меняющееся лицо посерело.
- Ты мне очень нравишься, - прошептал он.
- Поцелуй меня. Меня еще никто не целовал, - взволнованно произнесла Сесилия.
Роберт обернулся к ней, и в его глазах она заметила страх и, как ни странно, высокомерие. Потом он встал, бесшумно подошел к ней и нежно поцеловал в щеку.
- Сисс, мне ужасно стыдно! - тихо проговорил он.
Тогда она схватила его руку и прижала ее к своей груди.
- Пойдем в сад, посидим там, - едва решилась прошептать она. - Пойдем?
- А как же мама?
Сисс едва заметно усмехнулась и заглянула Роберту в глаза. Залившись румянцем, он отвернулся. Зрелище было тягостное.
- Знаю. Я не дамский угодник.
Проговорил он это с ироничным стоицизмом, но даже Сисс не представляла, как ему стыдно.
- Ты и не пытался им стать!
У него мгновенно изменился взгляд.
- Разве надо пытаться?
- Ну конечно! Никогда не узнаешь, кто ты, если не попытаешься узнать.
Роберт побледнел еще сильнее.
- Наверно, ты права.
Спустя несколько минут Сесилия оставила его одного и отправилась к себе. По крайней мере, она попыталась сорвать надоевшую завесу тайны.
Дни стояли солнечные, Полин продолжала принимать солнечные ванны, и Сисс, лежа на крыше, продолжала подслушивать. Однако Полин больше не разговаривала. Из трубы не доносилось ни звука. Скорее всего, Полин лежала, отвернувшись от трубы. Сисс, как могла, напрягала слух. Она не пропустила бы даже самый тихий шепот, но ее усилия были напрасными.
Тогда ночью, когда на небе выступили звезды, Сесилия сидела и ждала, не выпуская из поля зрения окна гостиной и боковую дверь, выходившую в сад. Она видела, как зажегся свет в комнате Полин. Видела, как наконец-то стало темно в гостиной. Она ждала. Но он не пришел. Полночи она просидела в темноте, слушая, как ухает филин. Но так и просидела одна.
Два дня труба молчала, Полин не открывала своих мыслей; и вечерами тоже ничего особенного не происходило. На вторую ночь Сесилия опять с тяжелым безнадежным упорством сидела в саду - и вдруг вздрогнула. Появился он. Сесилия поднялась и, мягко ступая по траве, пошла ему навстречу.
- Молчи, - прошептал он.
Не произнося ни слова, они пошли по темному саду, оставили позади мостик и оказались на пастбище, где недавно скошенная трава была собрана в стог. Звезды сияли над головами двух несчастливых людей.
- Понимаешь, - произнес он, - я не могу просить о любви, раз у меня самого ее нет. Ты должна знать, что я искренне уважаю тебя…
- Какая может быть любовь, если ты вообще ничего не чувствуешь?
- Это правда.
Сесилия ждала.
- Разве я могу жениться? - продолжал Роберт. - Я не способен даже заработать денег. А у мамы я просить не могу.
Она тяжело вздохнула.
- Тогда не думай о женитьбе. Просто люби меня немножко. Ладно?
Он коротко рассмеялся.
- Если я скажу, как трудно начать, это прозвучит отвратительно.
Она опять вздохнула. А он как будто прирос к месту.
- Присядем на минутку, - предложила Сесилия. Они сели на сено. - Можно мне дотронуться до тебя? Ты не против?
- Против! Но делай как знаешь, - ответил он с такой робостью и одновременно с такой прямотой, что мог бы показаться смешным, и он это отлично понимал. В душе он кричал "караул".
Сесилия прикоснулась к его черным, всегда аккуратно причесанным волосам.
- Полагаю, когда-нибудь я взбунтуюсь, - вдруг проговорил он.
Они сидели, пока не замерзли. Он крепко сжимал руку девушки, но так и не обнял ее. В конце концов Сесилия поднялась и, пожелав кузену спокойной ночи, пошла к себе.
На другой день Сесилия, потрясенная и раздосадованная тем, что было накануне, опять принимала солнечную ванну на крыше, и, когда стало слишком жарко, когда солнце стало припекать слишком сильно, по ее телу вдруг пробежала дрожь. Ужас охватил ее, как она ни боролась с ним. Потому что вновь послышался тот голос.
- Caro, caro, tu non I'hai visto! - донесся до нее шепот на языке, которого она не понимала. Сесилия лежала с судорожно сведенными от страха руками и ногами и внимательно прислушивалась к иностранным словам. Тихо, почти шепотом, с беспредельной нежностью и все же с почти неуловимой, вероломной заносчивостью, несмотря на всю его бархатистость, голос шептал по-итальянски. - Bravo, si molto mai!
Именно теперь, когда звучал итальянский язык, Сесилия особенно остро чувствовала ядовитое очарование голоса, такого ласкового, такого нежного, такого мягкого и все же такого недоброго. Она отчаянно ненавидела его, ненавидела вздохи и шепот, шедшие из ниоткуда. Ну почему у нее такой утонченный, такой нежный, такой гибкий, такой потрясающе управляемый голос, а она, Сесилия, нескладная и неуклюжая? Ах, бедняжка Сесилия корчилась на жарком полуденном солнце, стыдясь своей смешной неуклюжести и необходительности, ей ли тягаться с тетушкой.
- Нет, милый Роберт, никогда тебе не стать похожим на отца, хоть ты и перенял его черты. Он был потрясающим любовником, нежным, как цветок, и настойчивым, как колибри. Нет, милый Роберт, тебе никогда не научиться служить женщине, как это делал монсеньор Мауро. Cara, cara mia bellissima. Ti ho aspettato come I'agonizzante aspetta la morte, morte deliziosa, quasi quasi troppo deliziosa per un' anima humana… Он был нежным, как цветок, вездесущим, как колибри. Он отдавал себя женщине, как отдавал себя Богу. Мауро! Мауро! Ты страстно любил меня!
Мечтательный голос стих, подтвердив то, что Сесилия подозревала уже давно - Роберт был сыном некоего итальянца, а не ее дяди Рональда.
- Роберт, ты разочаровал меня. В тебе нет изюминки. Твой отец был иезуитом, и тем не менее он был самым страстным и непостижимым любовником на свете. А ты из тех иезуитов, что как рыбы в аквариуме. И твоя Сисс похожа на кошку, которая ловит эту рыбку. Все это куда менее интересно, даже чем у Генри.
Неожиданно Сесилия приблизила губы к трубе и проговорила низким голосом:
- Оставь Роберта в покое! Не убивай его, как убила Генри.
Наступила мертвая тишина, какая бывает душным июльским днем перед грозой. Сесилия лежала без сил, и только сердце громко билось у нее в груди. Она прислушивалась так, словно все ее существо превратилось в ухо. Наконец до нее донесся шепот:
- Кто-то говорит со мной?
Сесилия опять припала к трубе.
- Не убивай Роберта, как ты убила меня, - тягуче произнесла она низким, но тихим голосом.
- Ах! - послышался короткий испуганный вскрик. - Кто это говорит?
- Генри! - тем же измененным голосом ответила Сесилия.
Опять наступила мертвая тишина. Бедняжка Сесилия была в прострации. Тишину долго не нарушал ни один звук, но в конце концов она услышала:
- Я не убивала Генри. Нет, НЕТ! Генри, ты не должен меня винить! Я любила тебя, милый. Я лишь хотела тебе помочь.
- Ты убила меня! - с осуждением произнес якобы мужской голос. - А теперь отпусти Роберта. Отпусти его! Позволь ему жениться!
Какое-то время было тихо.
- Ужасно, ужасно! - словно в раздумье, пробормотал голос снизу. - Неужели возможно, чтобы тут был твой дух, Генри, и он обвинял меня?
- Да! Я обвиняю тебя!
Всю свою до сих пор сдерживаемую ненависть вложила Сесилия в эти слова, произнесенные в водосточную трубу. И в то же время, она готова была расхохотаться. Это было ужасно.
Сесилия слушала и слушала. Ни звука! Время как будто остановилось, пока она неподвижно лежала под слабеющими лучами солнца. Небо пожелтело. Она торопливо оделась и поспешила вниз, но прежде из осторожности позвала:
- Тетя Полин! Вы слышали гром?
- Да! Я ухожу. Не жди меня, - ответил слабый голос.
Сесилия, поднявшись на чердак, смотрела, как прекрасная дама, завернувшись в великолепный старинный синий шелк, неверными шагами идет к дому.
Небо понемногу темнело. Сесилия торопливо отнесла в дом пледы. Потом разразилась гроза. К чаю тетушка Полин не вышла. Она боялась грома. Роберт тоже приехал лишь после чая, попав под проливной дождь. Сесилия ушла через крытый переход к себе, тщательно оделась к обеду и даже украсила платье белыми цветами.
В гостиной горела затененная лампа. Переодевшись, Роберт ждал и прислушивался к шуму дождя. Странное дело, он тоже как будто нервничал в предчувствии чего-то необычного. Пришла Сесилия, белые цветы у нее на груди кивали головками в такт ее шагам. Роберт с любопытством поглядел на нее, лицо у него было другим, не таким, как всегда. Сесилия подошла к книжному шкафу возле двери, будто хотела найти какую-то книгу, а сама напряженно прислушивалась к каждому звуку. Сначала был шорох, потом почти бесшумно открылась дверь. И в это самое мгновение, стоя у двери, Сисс включила яркую электрическую лампу.
На пороге стояла тетушка в платье из черных кружев на чехле из ткани цвета слоновой кости. Лицо у нее было аккуратно накрашено, но казалось изможденным, да еще на нем отражалось несказанное раздражение, словно долгие годы подавляемой злобы и неприязни к близким мужчинам неожиданно превратили ее в старую ведьму.
- Ой, тетушка! - вскрикнула Сесилия.