Есть мастера, которые в этот момент ловят его сачком. Но таких Бьорн никогда не видел. Рыболовецкая компания Бьорна ловила лосося сетями.
Но в такие дни, как этот, он ехал на реку, чтобы доставить себе удовольствие и понаблюдать, как лосось мечет икру.
Бьорн Торнберг считал себя истовым последователем шведского натуралиста Кейлера и точно так же, как он, устроил себе наблюдательный пункт и смотрел, как происходит размножение лосося. У него получилось нечто вроде ихтиологической обсерватории.
Бьорн соорудил будку из простых деревянных досок с отверстием внизу. Он укрепил ее на одном конце бревна, который нависал над водой, а второй конец закрепил на берегу, чтобы при необходимости передвигать будку. Забравшись в нее, он часами смотрел на воду, чистую, прозрачную, ничем не замутненную. Лосось мечет икру только в такой воде.
Дорога, по которой ехал Бьорн, обрывалась возле огромного замшелого камня, там он обычно ставил машину и дальше шел пешком. Он уже набил едва заметную тропу, за эти весенние дни, под солнцем, она станет совсем твердой, а летом зарастет подорожником и мелким белым клевером. Как обычно.
Дождь перестал, да и пора уже, потому что за предыдущие дни небо достаточно хорошо потрудилось, и вода в реке поднялась на нужный лососю уровень.
Бьорн вышел на берег, запах воды, свежести, серо-синяя даль неба подействовали на него так, как всегда: он ощутил бесконечное, бескрайнее пространство мира и себя, соединенного с этим миром навсегда. Сердце сладко дернулось от предощущения - сейчас он снова будет присутствовать при таинстве рождения новой жизни, которое было всегда и будет всегда…
Бьорн бросил на берег рюкзак, дернул белый шнур и вынул длинные резиновые сапоги. Будку он проверил еще несколько дней назад, поэтому теперь оставалось лишь подвести ее к нужному месту.
В будке пахло отсыревшим деревом, этот привычный запах, смешанный с острым холодным запахом воды, успокоил Бьорна, как всегда успокаивает что-то хорошо знакомое.
Он устроился над водой и посмотрел в отверстие в днище. Вода была прозрачная, глубокая, он ждал.
Они поплыли…
Первой шла самка с изящной маленькой головой и роскошным блестящим телом, покрытым мелкой чешуей. За ней устремились несколько самцов.
Самка остановилась над тем местом, где на дне лежал крупный песок, смешанный с мелкими камешками. Вот сейчас, сейчас это произойдет, сейчас…
Бьорн замер, он не дышал.
Самка повернулась головой против течения и принялась тереться брюхом о дно. Лента розовой икры потянулась по серому песку.
Песок и камешки, которые она сдвигала с места, подхватывало течение и относило чуть дальше, но вскоре они снова оседали на дно, и за рыбиной образовывалось что-то вроде небольшого вала.
Вот у этого вала в ожидании толпились самцы.
Бьорн чувствовал, как напряглось собственное тело, когда они толкались, пихались носами и хвостами, бились не на жизнь, а на смерть за то, чтобы получить право облить своими молоками икру, которую относило течение.
Такие схватки Бьорн наблюдал здесь много весен подряд, ведь лососи возвращаются для нереста в то самое место, где вывелись и метали икру в прежние годы. Выметав икру, истощенные и худые, не пойманные рыбаками, они снова уходили в море.
Сейчас, наблюдая эту сцену, он думал о другом. О том, как похожа жизнь всего живого на земле. Разве не так было в конце той весны и в начале лета в Париже, когда он, участник Марша мира, вел невидимую битву за женщину? Эта битва была невидимой только потому, что в мире воспитанных людей не принято биться так, как это делают лососи.
Разве не был он по своей сути похож на самца-лосося, когда вел сражение с Бернаром Констаном за юную американку Натали Даре?
Что ж, сидя в этой деревянной будке, похожей на деревенский сортир и наблюдая за естественной жизнью, где все обнажено и открыто, Бьорн мог себе признаться. Да, вел.
Впрочем, он давно признался себе в этом, он помнил ту ночь в Булонском лесу до мелочей. Он помнил, что от Натали пахло ананасовым соком - на ее языке, который ворвался в его рот, был этот вкус. Он помнил, что у нее были жесткие черные волосы, они щекотали кожу, когда она спрятала лицо на его груди. Он помнил, как глубоко удалось ему проскользнуть в нее, как жадно ее тело стискивало его плоть и как она кричала и плакала, охваченная экстазом.
Он и сам готов был кричать и вопить на весь Булонский лес, не обращая внимания на то, что рядом стоят другие палатки. Да что там - на весь лес! Он готов был вопить на весь мир, чтобы его голос, настоянный на страсти, улетел далеко-далеко, к мерцающим звездам.
Он взял ее… Он добился. Она с ним в палатке, а не с Бернаром Констаном…
Сладкозвучный Бернар. Человек-оркестр. В ту ночь, одну из последних ночей в Париже, под занавес Марша мира, он ничего не получил, хотя надеялся, в этом нет никакого сомнения. А тому, что он хотел Натали Даре, - можно ли удивляться?
Она была необыкновенная - легкая, тонкая, изящная, юная, манящая. Если бы вокруг нее не вились все эти "тетки мира", эти дородные матроны, Бьорн добился бы ее скорее.
Он увидел ее в самый первый день, когда его колонна маршистов из Северной Европы соединилась в Лондоне в Гайд-парке с колонной американцев. Натали Даре была в голубых джинсах и в белой майке с сизым голубем на груди… Под майкой - ничего, Бьорн заметил, как вздыбились клюв и хвост птицы, они как раз оказались над сосками.
Бьорн не сомневался, что они поднялись ему навстречу, поднялись под его жаждущим взглядом. А разве могло быть иначе? Он узнал ее, незнакомую доселе женщину. Он узнал в ней свою женщину.
Бьорн снова уставился на воду. Она кипела, схватка самцов продолжалась. Вот, кажется, и первые потери - один самец открыл рот и, похоже, жизнь выходит из него навсегда. Но это не так, просто лосось только что совершил то, ради чего жил до сего мгновения. Он оплодотворил икру, ему, ему это удалось… А не кому-то другому.
Он уплывет от нее, отсюда…
Навсегда? Как и он? Бьорн ведь тоже тогда добился своего, он дрался бы за Натали со всеми мужчинами мира, если бы… И он улетел от нее, не простившись, потому что его позвала телеграммой беда. Беда с Шарлоттой.
Та беда закружила его, перевернула весь мир Бьорна, но даже в том хаотичном мире он то и дело слышал голос Натали, просыпался от ее криков, ее смеха. Лежа в постели, он снова и снова чувствовал ее тело, горячее, как тогда. Ему казалось, ее ноги снова обвивают его ноги, а руки жадно шарят по телу…
Бьорн Торнберг видел ее не только во сне. Ее фотографии были везде - в газетах, в журналах, он видел ее по телевизору. Она была все время с ним.
Сколько раз со стоном он отбрасывал одеяло, охлаждая тело, и чувствовал, что сходит с ума. Он шел в ванную, стоял под ледяным душем, успокаивая свои желания.
Не единожды Бьорн пытался написать Натали письмо, оно было уже готово у него в голове, но он вдруг узнал из газет, какой подарок она сделала миру. Натали Даре для него теперь недосягаема, решил Бьорн.
В газетах не писали, чья дочь у Натали, но Бьорн считал, что ему и так ясно. Она наверняка дочь Бернара. Ведь, когда он уехал, Бернар остался. Если бы Мира была его, Бьорна, дочь, то разве Натали не сообщила бы ему? Значит, он не имеет никакого отношения к ее появлению на свет.
От этой мысли его сердце переворачивалось. Он спрашивал себя: если девочка дочь Бернара Констана, то почему Бернар и Натали не поженятся? А потом объяснял себе, что тогда "подарочная" акция Натали и ее женской организации не имела бы той силы, которую имеет сейчас.
Но как Бернар мог с этим согласиться? Он сам, Бьорн Торнберг, никогда не пошел бы на это, будь это его дочь. Он был бы рядом с Натали и Мирой.
Бьорн вышел из будки и выволок ее на берег. Ясный свет утра и голубое небо на горизонте обещали хороший день.
Он расстегнул анорак, ветерок охладил шею и грудь, поворошил светло-золотистые, медовые, как говорила Натали, волоски на груди.
Бьорн снял болотные сапоги, протер их мягкой тряпкой и сунул в рюкзак. Потом затолкал туда и анорак. Бьорн, привыкший к неспешной, размеренной жизни, никогда не суетился.
Он оттащил будку подальше от кромки берега, поближе к кусту ивы, которая вот-вот должна распушиться, и пошел к машине.
Дома Бьорн выбрался из своей рыбацкой одежды, разбросал ее по полу, пошел в кухню и налил себе виски.
Горло обожгло, дыхание перехватило. Он покрутил головой и со стуком поставил стакан на стол.
За окном уже сияло солнце, оно освещало знакомый пейзаж. Дорога… Серая полоса вдали - это лес, еще не одетый в зелень. Двухэтажное здание бордового цвета - школа, в которой Бьорн в свое время преподавал английский, сейчас уже подзабытый им.
Он налил себе еще. Выпил. Горло освоилось с крепостью напитка и больше не отзывалось жжением, а лишь горьковатым теплом.
В голову пришла ясная до отвращения мысль: он до сих пор не женат только потому, что ждет Натали Даре.
Бьорн уставился в окно, чувствуя, как сильно начинает биться сердце. Ждет? А не пора ли прекратить ожидание?
Рука сама собой потянулась к бутылке, но не для того, чтобы налить еще виски в стакан, а для того, чтобы убрать в шкаф.
Глава пятая
"Гоп-хоп-гоу"
- К холоду невозможно привыкнуть. К нему можно только притерпеться, - говорила Агнес Морган, кутаясь в большой воротник дубленки.
Агнес прилетела в Анкоридж, чтобы навестить свою подопечную.
Она никогда не была здесь, в этом штате на северо-западе Северной Америки. Но даже на Аляске, в Анкоридже, работал филиал женской организации, в которую входили представительницы местных народностей - алеутки, индианки, эскимоски.
Сюда же уехал и мужчина, с которым Агнес рассталась после того, как побывала под скальпелем доктора Кокса. Она заставляла себя думать об этом спокойно, уверяя, что все так и должно было случиться.
Если она в какой-то мере старается жить жизнью Натали Даре, то разве это не логично? Но сейчас речь не о том, одернула себя Агнес.
Когда самолет делал заход на посадку, она узнала Бристольский залив Берингова моря, который омывает южный берег Аляски - перед отлетом Агнес хорошо изучила карту. Больше всего ее поразило, что полуостров тянется на семьсот километров, а через него, не уступая по протяженности, проходит Аляскинский хребет, самая высокая точка которого имеет отметку шесть тысяч сто девяносто пять метров. А все остальное - горная тундра.
Выходит, она выбрала это место для Натали Даре в качестве ссылки? Агнес усмехнулась. Да, если можно отправить человека в ссылку к самому себе, чтобы там он понял без постороннего влияния, кто он такой и чего хочет в своей жизни.
- А мне кажется, я уже привыкла к холоду. - Натали улыбнулась, натягивая капюшон, отделанный мехом белого песца, до самых глаз.
Они сияли из глубины, словно черные глаза самого песца, который с любопытством выглядывал из снежного сугроба. Изо рта Натали вырвалось облачко пара.
- Не могу поверить, - отозвалась Агнес, ёжась в тонкой дубленке.
- Спроси Миру, она подтвердит…
Натали повернулась к дочери, которая, усевшись в снег, пыталась расстегнуть ошейник на баске - рослой собаке с белой мордой и с удивительными, совершенно невероятными для собаки голубыми глазами.
- Я люблю холод! - заявила Мира, обнимая обеими руками собаку за шею.
- Какая большая девочка, - заметила Агнес. - Впрочем, есть в кого. - Она усмехнулась и вопросительно посмотрела на Натали. - Ты… так и не сообщила ему?
Темные глаза Натали замерли на секунду, в них не было никакой настороженности. Натали словно опустила жалюзи - свет виден, но яркости никакой.
- Что ж, тебе виднее, - проронила Агнес. - Только поверь моему опыту… Я работаю с женщинами слишком давно и должна сказать тебе… - Она шумно втянула морозный воздух. - А вот дышится здесь необыкновенно. Хотя это и город, верно? Это ведь город?
- Анкоридж? - обрадовалась перемене темы Натали. - Да, это город, самый настоящий, причем довольно большой для Аляски. В нем почти двести тысяч обитателей. Со мной, Мирой и нашей Долли. - Она наклонилась и потрепала собаку по шее.
- Ясно, - проворчала Агнес. - Но ты не думай, что собьешь меня с мысли.
Широкое лицо Агнес расплылось в насмешливой улыбке, и, глядя на нее, Натали в который раз подумала, насколько обманчивы такие лица. Их обладательницы - не само добродушие, как может показаться, они бывают куда жестче, чем остролицые, которые на вид прирожденные злючки.
- Тебе все равно не удастся вычеркнуть его из своего прошлого, Натали. Разве ты еще не поняла, что прошлое - непременное условие нашей нынешней игры? Ты не забыла о том, что я тебе говорила: всю жизнь мы играем в игры и всегда хотим играть до победного?
Натали вздохнула.
Агнес никак не исключишь из условий моей нынешней игры, подумала Натали, это уж точно. Если бы не она - кто знает, что произошло бы со мной - наивной, экзальтированной юной девочкой, подогретой словами опытных женщин, выполнявших свою задачу, а во мне усмотревших инструмент для исполнения этой задачи?
- Ты ведь знаешь, ничто в мире не происходит просто так. И то, что ты совершаешь, может отозваться в твоей жизни через много лет, - сказала Агнес.
Странное дело, сейчас Натали воспринимала ее слова по-новому.
- Ну, если тебя послушать, Агнес, - фыркнула Натали, сопротивляясь неожиданно нахлынувшему волнению, - то я должна думать, что произойдет через сто лет, да?
Она быстро отбросила капюшон, торопясь прийти на помощь Мире. На морозе детские пальчики никак не могли справиться с ошейником Долли.
Но Агнес подняла руку и остановила ее.
- Через сто лет. - Она вздохнула. - Эта цифра выдает твою незрелость, дорогая. - Агнес покачала головой. - Все еще - незрелость. Неужели ты до сих пор не поняла, что ничего в этом мире нет случайного? Что все имеет свое продолжение?
- Значит, мне незачем думать о том, что будет. - Натали легкомысленно засмеялась, но внезапно почувствовала неловкость. - Мне нравится здесь, нравится эта дикая природа, и Мире тоже. У нас милый, теплый, уютный домик. Приятно работать с местными женщинами, я хорошо понимаю эскимосский язык. А Мира понимает и говорит даже лучше меня. Мы живем другой жизнью. Почему же нельзя прошлое оставить в прошлом?
Натали повернулась к Агнес, которая смотрела на Миру, засунув руки в широкие рукава дубленки.
- Все о'кей! - радостно завопила Мира. - Все о'кей! - Я справилась! Тебе нравится, Долли? Нравится? Тебе больше не жмет ошейник?
Долли пританцовывала на белом снегу и, казалось, ее острая мордочка расплылась в улыбке.
- Ей нравится, Мира, - с улыбкой заверила Агнес и повернулась к Натали. - Мира ведь тоже из твоего прошлого. Она сейчас здесь, с тобой, почему же ты думаешь, что ее отец остался в прошлом?
- Отцы часто остаются в прошлом. - Натали поджала губы.
- Я понимаю, о чем ты говоришь, - тихо сказала Агнес. - Я знала твоего отца. Он очень хотел встречаться с тобой, но твоя мать отсекла его от своей и от твоей жизни. - Она вздохнула. - Скажи, разве тебе хорошо, что ты не знакома с ним - почти?
- Я… я не знаю. - Натали пожала плечами.
- А я знаю. Женщина, даже совсем маленькая, должна научиться общаться с мужчинами. Это так же важно, как научиться пользоваться ножом и вилкой.
Натали засмеялась.
- Мира уже учится…
- Не сомневаюсь, дорогая. Но это уроки… на уровне знания. А я говорю - о подсознании. Между прочим, будь ты обучена иметь дело с мужчинами, сейчас твоя жизнь сложилась бы иначе.
- Ты хочешь сказать, что я… что у меня не было бы Миры?
Нет-нет-нет. Она не думает и никогда не думала о том, что Мира помеха в жизни. Натали любит свою дочь страстно, но, действительно, ее жизнь сложилась бы совершенно иначе, если бы она тогда не сделала в палатке с Бьорном то, что сделала. С Бьорном, который до сих пор не знает, что у него есть дочь.
- Нет, я не о том. Во-первых, ты не попала бы в нашу организацию.
- Но чем она плоха? Было так интересно…
- Да, идеи мы выдвигали хорошие. Но ты знаешь, что плохо?
Натали напряглась. Агнес - одна из руководителей организации, можно ли представить, что она чем-то недовольна? Красавица Агнес Морган, одаренная от природы искусством оратора, всегда способная добиться всего, чего ей хотелось…
- Что же плохо?
- Мы превратились из организации в секту. Это опасно. Мы стали считать себя истиной в последней инстанции. Мы слишком самоуверенно распоряжаемся не только мыслями своих членов, внушаем им свою точку зрения, но и распоряжаемся их жизнью. Как, например, было с твоей жизнью, Натали.
- И… и ты потому выгнала меня… сюда?
Натали почувствовала, как сердце тоскливо заныло, точно так же, как оно ныло в тот день, когда Агнес Морган, произнеся все те ужасные слова в ресторане, вышла из-за столика. Но она успела ей сказать, куда ехать - сюда, на край света.
- Агнес… Почему ты отправила меня сюда?
- Потому что для тебя нет места лучше. После всей твоей славы. - Агнес усмехнулась.
Глаза Натали расширились, она не мигая смотрела на красиво увядающую женщину. Она напоминала ей о странных цветах - герберах, у которых идеальный стебель без листьев, гладкий настолько, что глазу не за что зацепиться, и он скользит, наслаждаясь совершенной упругостью этого стебля, на который насажены плоские лепестки бледно-оранжевого цвета. Они чем-то напоминают лицо Агнес, искусственное и рукотворное…
- Ты сама выбрала Бьорна Торнберга. Я знаю, потому что всегда выбирает женщина, кому быть отцом ее ребенка, даже если мужчине так не кажется. Понимаешь?
- Да, но… не совсем.
- А чего ты не понимаешь, Натали? Если говорить прямо, открыто, как и следует говорить о прошлом, мы с твоей помощью совершили рекламную акцию, которая привлекла в нашу организацию немыслимое число членов по всей стране. Она помогла нам из маленькой городской организации превратиться в мощную, с представительствами во многих штатах, в организацию, которая может теперь добиваться от властей того, о чем никогда не помышляла. Я считаю себя твоим должником, я не хотела, чтобы тебя выбросили, как выжатый лимон. Я хочу, чтобы у тебя была полноценная жизнь. А что это такое, ты должна почувствовать сама, вот почему я выдворила тебя из золоченой клетки, в которой ты могла просидеть слишком долго и совсем разучилась бы летать.
Натали смотрела на Миру, которая обнимала хаску за шею и тихо напевала:
- Долли, Долли, хэллоу, Долли.
- Эй! Э-ге-ге-ей! - послышалось издали.
Обе женщины повернулись на голос, только Мира продолжала обнимать Долли. Прямо на них летела собачья упряжка, ее-то они и ждали.