– У нас в Тирене женщина не видит ничего зазорного в том, чтобы предстать перед мужчиной обнаженной, – рассказывала Лавиния. – К этому мы привыкаем с детства. Конечно, мы знаем своих матерей, однако отцом может оказаться любой тиренец, ведь женщина отдается тому, кому пожелает – и кто пожелает ее. Мы рано привыкаем сидеть рядом с мужчинами на пирах, пить вино, много вина, и это обычно заканчивается общим совокуплением.
Девушки, пересмеивались, переглядывались. Кто смущался, кто только изображал смущение, но все слушали с любопытством. На этой матиоме каждая из аулетрид рассказывала об обычаях своей родины и обрядах разрушения девственности. Это было настолько интересно, что даже верховная жрица явилась на матиому и села рядом с наставницей, слушая так же внимательно, как аулетриды. Рассказ Лавинии, завершающий матиому, изобиловал непристойностями, как никакой другой!
– У нас в Тирене, – гордо продолжала та, – не видят ничего зазорного и в том, что какая-нибудь пара даже во время пирушки вдруг начинает любострастничать прямо около стола, и неважно, это мужчина и женщина или двое мужчин. Если гость приходит в дом, ему предлагают на выбор женщин, девушек или юношей, и никому в голову не придет устыдиться или отказать. Я и сама даже не припомню, когда развязала свой пояс, да и не знаю, был ли он у меня. – Лавиния хихикнула. – У нас в Тирене больше всего почитается Афродита Филомедея , а она стыдливости не терпит. У нас, можно сказать, всякая женщина и жена – порна, однако мне хотелось как-то выделиться из них, хотелось стать самой лучшей, а потому я и отправилась в школу гетер. Однако, да простит меня великая жрица, – Лавиния отвесила в сторону Никареты не слишком почтительный, а довольно издевательский поклон, – некоторые порядки в славном городе Коринфе меня огорчили. Здесь, например, нет ни одного куреаса , который держал бы лавку для уничтожения волос на теле. Ах, если бы вы только знали, сколько таких лавок в Тирене! – Лавиния восторженно всплеснула руками. – Люди заходят туда и позволяют мастерам обрабатывать любую часть своего тела любым способом, ничуть не стесняясь прохожих. Можно сжигать волосы с помощью тлеющего трута, можно выщипывать пинцетом, можно смазывать особой пастой…
– Вы все это научитесь делать сами и научите своих рабынь и служанок, перебила ее Никарета. – Кстати, девушки, когда начнутся матиомы по удалению волос, непременно позовите на них своих прислужниц: они должны все уметь делать так же хорошо, как вы сами. Между прочим, лавки куреасов в Коринфе тоже есть, но открыты они только в базарные дни с западной стороны агоры. Ты плохо искала, Лавиния!
– Слушай, Тимандра, а где Эфимия? – тихонько шепнула Адония. – Я ее уже третий день не вижу…
– Она отпросилась к родным – ее тетушка заболела, – чуть слышно ответила Тимандра. – Правда, она собиралась отсутствовать только день, да вот что-то задержалась. Наверное, тетушка тяжело больна.
Тимандра вздохнула. Она очень скучала по Эфимии. Она была скромна, услужлива – и очень умна. С ней рядом Тимандра чувствовала себя словно около родной сестры. Правда, иногда Эфимия вела себя довольно странно. Когда разгневанная Тимандра принялась рассказывать ей о ссоре с этим ужасным человеком, Хоресом Евпаптридом, Эфимия почему-то заплакала.
– Что ты? – удивилась Тимандра. – Меня совершенно не волнуют ни он, ни его обвинения!
– Но он волнует твое сердце, – всхлипнула Эфимия. – Я вижу это!
– Перестань, Эфимия! – рассердилась тогда Тимандра. – Ты слишком ненавидишь мужчин, вот и сходишь с ума, стоит только упомянуть кого-нибудь из них.
– Все беды женщин – от мужчин, – убежденно сказала Эфимия. – И лучше бы тебе не думать про Хореса Евпатрида!..
– Может быть, надо навестить ее родственников? – перебил мысли Тимандры шепот Адонии.
– Я уже думала об этом, – кивнула в ответ Тимандра. – Спрошу разрешения у верховной жрицы…
– Хватит болтать, критянка! – послышался резкий окрик Лавинии. – Наставница и верховная жрица, почему вы ее не наказываете? Я-то ведь молчала, слушая ее скучнейший рассказ о том, как девственниц ан Крите сажают на восковой Фаллу! Хотя мне очень хотелось тебя прервать и заявить, что это – воистину! – дурацкий обычай. Как можно что-то почувствовать на восковом фаллосе?! Теперь понятно, почему Тимандра страдает психротитой!
– Откуда тебе знать, чем страдает Тимандра?! – изумилась Никарета. – Это предстоит выяснить только на матиомах по любовному искусству. На днях приезжает новая наставница – ее зовут Аспазия.
– Аспазия? – недоверчиво переспросила Тимандра, однако, похоже, больше никого это имя не удивило. Впрочем, понятно, почему: ведь никто из девушек, кроме Тимандры, не бывал в Афинах, а значит, не слышал о блистательной гетере, которая стала возлюбленной Перикла, афинского политика. Она равно славилась своим умом и любовной изощренностью и была воистину гордостью школы гетер, в которой обучалась с десяток лет назад. В ту пору они дружили с Кимоун, и та, сделавшись верховной жрицей, охотно пригласила бывшую подругу немного побыть наставницей аулетрид в самом любовном искусстве – владению губами и лоном.
– Аспазия очаровательна, очень добра и вам понравится, – сообщила Никарета. – А теперь вы все идите на ужин – и спать! И той, которая после наступления темноты выйдет из доматио, не поздоровится.
– А что, верховная жрица, ты уже нашла нового смотрителя наказаний? – самым что ни есть невинным голоском спросила Лавиния, и ее ближайшая подруга Деспоина, которая внимала каждому слову прекрасной тиренийки с таким восторгом, словно оно было исторгнуто пифией, ехидно хихикнула.
– Придержи язык, девчонка, – холодно бросила Никарета, смерив Лавинию уничтожающим взглядом, и махнула рукой: – Немедленно всем в трапезарию!
Тимандра и Адония переглянулись. Они обе не выносили Лавинию и с удовольствием одернули бы ее, однако старались не ссориться с ней и не навлекать на себя гнев верховной жрицы, которая ненавидела перебранки и свары между аулетридами, не уставая повторять, что они должны быть добры друг к другу. К тому же, Тимандра чувствовала себя виноватой – ведь Титос был убит, спасая ее, а значит, именно из-за нее школа осталась без смотрителя наказаний!
Стоило Тимандре вспомнить о гибели Титоса, как в памяти тотчас возникли черные глаза Сардора, сверкающее ненавистью, грозящие смертью, а потом – серые глаза этого человека, который оказался братом Алкивиада.
Тимандра со слабой, нежной улыбкой начала вспоминать две короткие встречи с великолепным афинянином, которые составляли две самые большие радости ее жизни. Однако тотчас с раздражением мотнула головой – раньше прекрасные черты Алкивиада мгновенно возникали в памяти, стоило мысленно назвать его имя, но с некоторых пор их словно бы перечеркнули насупленные брови и угрюмые серые глаза Хореса Евпатрида, брата Алкивиада, который был похож на него так же, как сумерки похожи на рассвет, а молния, перечеркнувшая небо, – на мирный солнечный луч.
"Если я буду часто о нем вспоминать, у меня никогда ничего не получится! – твердила себе Тимандра. – Права была Эфимия – он меня слишком уж взволновал! Вернее, напугал. Да-да! Он так напугал меня, что я начинаю бояться вообще всех мужчин. А ведь вот-вот начнутся самые основные матиомы! И если я не смогу сделать то, чему нас будет учить Аспазия, окажется, что Лавиния права, и я в самом деле никуда не годная психротита! А я должна, должна стать лучшей из лучших, чтобы потом, когда мы снова встретимся с Хоресом, он понял, что не зря написал обо мне такие прекрасные слова на глиняном черепке! – Она замерла и стукнула себя по лбу: – Что я несу??? Эти слова написал не Хорес, а Алкивиад! Алкивиад, Алкивиад! Почему я никак не могу выбросить Хореса из головы?! Да он по сравнению со своим великолепным братом – просто урод! Ну, не урод, конечно, а… Он тоже очень красивый, но до Алкивиада ему далеко, как до луны!"
Уже закончилась вечерняя трапеза, уже настала ночь, уже Адония крепко спала, а Тимандра, полуспя, полубодрствуя, все еще продолжала мысленно сравнивать двух братьев. Но, что она ни делала, как ни старалась, серые мрачные глаза Хореса по-прежнему смотрели на нее, а Алкивиад отступал все дальше и дальше, и черты его блекли и расплывались. Тимандра силилась его задержать, тянулась к нему, однако он уходил, уходил, и она даже слышала его легкие торопливые шаги…
Шаги?!
Тимандра резко села на своем тюфяке. Шаги прозвучали наяву, а не во сне. Кто-то стремительно и легко, едва касаясь пола, пробежал по коридору мимо ее доматио, а потом легкое шлепанье босых ног донеслось с крыльца.
Тимандра покачала головой. Которая же из девушек оказалась настолько неразумна, что решилась выйти среди ночи из здания школы, несмотря на предупреждение верховной жрицы?! Даже если она пройдет только по внутреннему двору, но будет поймана, накажут ее так же строго, как если бы она отправилась на прогулку за пределы храма!
Но кто эта самая "она"?
"Я только взгляну и немедленно вернусь, – пообещала сама себе Тимандра. – Одним глазком! Я просто не смогу заснуть, если не узнаю!"
Оглядевшись и удостоверившись, что во всех доматио царит полная тишина, Адония и другие девушки спят, Тимандра, едва касаясь ногами пола, полетела к выходу во двор.
Ночной ветерок коснулся обнаженного тела, и Тимандра, стуча зубами, распустила плексиду, которую обычно заплетала на ночь. Когда волосы укрыли ее, словно покрывало, стало немного теплее.
Потирая нос, чтобы не чихнуть и не поднять лишнего шума, Тимандра всматривалась в темноту. Собственно, в храмовых дворах было никогда не было кромешной, непроглядной тьмы, потому что свет волшебного венца Афродиты, который возлежал на башне храма, был довольно ярок; к тому же, в светцах по стенам кое-где горели факелы. Двор перед главными воротами был пуст. Тогда Тимандра решилась сделать несколько бесшумных шагов в обход его – и вскоре увидела, что на каменных плитах, около вторых ворот, ведущих во внтуренние дворы храма, что-то шевелится.
Она присмотрелась – и вытаращила глаза, обнаружив, что это исступленно, торопливо совокупляются страж-охранник и… Лавиния!
Тиренийке явно не терпелось, И, как только охранник удовлетворенно застонал, она оттолкнула его, вскочила на ноги и отряхнула спину:
– Отпирай ворота, да поживей!
– Ну что ж, выход ты оплатила, – ухмыльнулся охранник, поправляя одежду. – Теперь иди, развлекайся, малышка, да не задерживайся!
Он снял с пояса один из ключей и отпер большой замок, который висел на воротах, отделявший этот двор от какого-то другого. Отодвинул засов, отворил калитку.
Лавиния скользнула в приоткрывшуюся щель и исчезла, а привратник вновь заложил засов и, ухмыляясь, побрел куда-то за угол здания.
Тимандра, обуянная любопытством, перелетела через двор и припала к забору, за которым скрылась Лавиния.
Однако ей не удалось не найти ни одной щелки между плотно сбитыми досками. Острое, почти болезненное любопытство не позволило, впрочем, уйти ни с чем. Поперек калитки там и сям шли планки, набитые для ее укрепления, и Тимандра с решимостью отчаяния легко взобралась по ним и осторожно подняла голову, всматриваясь в полумрак.
Перед ней открылся довольно просторный двор, посередине которого находился большой каменный водоем, какие были во всех внутренних двориках храма. Водоем со всех сторон был огорожен прочными деревянными решетками, за которыми стояло десятка полтора мужчин. Здесь было гораздо темнее, чем на главном дворе, и Тимандра изо всех сил напрягала глаза. Все же ей удалось разглядеть, что мужчины молоды. Все были или обнажены, или едва прикрыты набедренными повязками. Каждый находился в своей отдельной клетке. Неуклюжие, тяжелые колодки сковывали их ноги. Это были рабы.
"Рабский двор! – вспомнила Тимандра слова Никареты. – Это и есть рабский двор! Но почему они скованы? Почему их держат в клетках? И вообще – зачем они здесь?"
В то же мгновение она получила ответ на свой вопрос. Глаза достаточно привыкли к темноте, и Тимандра увидела… Лавинию, которая стояла на четвереньках около одной из клеток, плотно прижавшись к решетке ягодицами. А раб, содержавшийся в этой клетке, так же плотно приник к решетке со своей стороны. Да ведь… да ведь они с Лавинией совокупляются!
Громкий стон удовлетворенного мужчины слился с протяжным стоном Лавинии. Она бодро вскочила и перебежала к другой клетке. А потом к другой…
Оцепеневшая Тимандра смотрела, не веря глазам! Пятнадцать раз Лавиния опустилась на четвереньки перед клетками, и пятнадцать раз выслушала Тимандра блаженные стоны рабов и аулетриды. Правда, в конце Лавиния уже не бегала так быстро от клетки к клетке, а еле тащилась, однако все же ни один из рабов не был обделен ее вниманием.
– Эй, давай начнем сначала! – позвал тот, кто имел ее первым, но девушка слабо махнула рукой:
– С ума сошел, Фарос? – простонала Лавиния. – Вы меня замучили! Вы что, хотите, чтобы я к вам больше никогда не смогла придти?
– О нет, приходи поскорей опять, и да благословят боги твою колпу! – громким шепотом ответил Фарос, а остальные так же шепотом подхватили.
Лавиния потащилась к калитке, и Тимандра поняла, что пора бежать. Она соскользнула вниз – и тотчас услышала шаги приближающегося привратника. Тимандра метнулась к стене и скорчилась в ее тени.
Привратник подошел к калитке и стукнул в нее дважды. В ответ раздался глухой стук трижды. Очевидно, это был условный знак, потому что привратник отодвинул засов.
Лавиния, цепляясь за стены, вышла вон – и покачнулась. Привратник, впрочем, не стал помогать ей удержаться на ногах а, наоборот, осторожно опустил на каменные плиты и, громко прошептав:
– А теперь пора заплатить и за выход! – навалился на нее.
Тимандра едва сдержала смех, когда Лавиния проворчала:
– Как же ты мне надоел, Панкрат! Дорого берешь! Ну, давай скорей!
Наконец привратник, довольный, поднялся на ноги и помог встать шатающейся Лавинии. Поддерживая и заодно похотливо лапая, он довел ее небольшого водоема и помог залезть туда. Девушка омылась, стараясь не забрызгать волосы, вылезла и утомленно привалилась к стенке водоема, вяло отираясь какой-то тряпицей, поданной привратником.
– Ох и шалая ты девка, Лавиния! – сказал он одобрительно.
– Я просто добрая, – ухмыльнулась тиренийка. – Ведь наши матиомы по любовным искусствам еще не начались. Неужто этим красавцам постоянно рукоблудствовать?! Вот я и прихожу их пожалеть.
– А заодно и свой блуд почесать, – понимающе продолжил привратник. – Но до чего же ты смелая! Ведь если верховная жрица когда-нибудь застанет тебя здесь, тебе ох как не поздоровится!
– Ну и что ж, если она начнет меня упрекать, я расскажу ей то, что мне рассказывал ты, – дерзко ответила Лавиния. – Про того красивого эфиопа, которого ты ей иногда приводишь в привратницкую… Что и говорить, он хорош, мне он тоже ну очень по нраву!
Стражник едва не упал, услышав эти слова.
– Безумная дура! – прошипел он. – Расскажи, расскажи – и увидишь, что будет потом! Разве не знаешь, какое наказание полагается за оскорбление верховной жрицы?! Неужели ты хочешь увидеть свой язык вырванным изо рта, а заодно и мой?! А потом нам запихают эти языки в глотку, чтобы мы задохнулись! Так что лучше помалкивай и будь поосторожней!
– Ладно, ладно, Панкрат, – пробормотала Лавиния, зевая. – Я просто пошутила. А теперь пойду, я уже обсохла.
И Лавиния, нетвердо ступая, двинулась к ступеням, ведущим к помещениям школы гетер.
Тимандра же оставалась, скорчившись, в своем укрытии до тех пор, пока привратник не ушел и ей не стало ясно, что он крепко уснул, охраняя покой школы.
Только тогда она, дрожа от холода и возбуждения, осмелилась прокрасться в свой доматио.
Адония по-прежнему мирно спала, а Тимандра еще долго не могла уснуть. Она свернулась клубком, закутавшись в покрывала свое и Адонии (та никогда не мерзла!), кое-как согрелась, однако сон все не приходил.
Те картины, которые она видела, по-прежнему тревожили ее воображение.
Значит, вот для чего предназначены эти молодые рабы! Они будут служить фронтистиос на занятиях по любовному искусству! Кто-то из них достанется в любовники самой Тимандре. Она будет учиться раззадоривать его желание, доводить до исступления, принимать разные позы…
Бедняжка Лавиния перед всеми стояла на четвереньках, но, уж наверное, во время матиом клетки откроют, чтобы аулетриды научились играть с мужчинами как следует.
Интересно, красивы ли они, эти рабы?
Девушка улыбнулась, глядя в темноту. Впервые она без страха и раздражения думала о тех искусствах, которые преподаст им Аспазия. О, Тимандра будет самой прилежной ученицей! Когда-нибудь – она истово верила в это! – боги вновь сведут ее с Алкивиадом, и он узнает, какой обольстительницей стала бывшая Идомена. Ах, как же хочется увидеть, как затуманятся от страсти его серые глаза, прижаться губами к его губам, запустить руки в его вьющиеся темные волосы…
Тимандра резко села, отбросив покрывала.
Да что это такое?! Вот наваждение! Какие серые глаза? Какие темные волосы?! Опять она вместо Алкивиада представляет рядом с собой Хореса!
– Что б он провалился! – пробормотала Тимандра в гневе. – Век бы его не видеть! Никогда я не будут ему принадлежать, даже если он на коленях станет меня об этом молить!
Она снова легла, угрюмо глядя в темноту. В самом деле, никогда не будет она принадлежать Хоресу, потому что никогда не станет он молить ее об этом. Ведь он ее ненавидит!
– Я тоже его ненавижу! – зло прошипела Тимандра и даже расплакалась от этой злости. Так она и уснула в слезах, чувствуя себя отчаянно несчастной и даже самой себе не признаваясь, почему.
Коринф, дом Таусы близ Северных ворот
Родоклея никак не могла забыть ту скромную девушку, которую она сманила близ агоры, рядом с тележкой фармакопиоса, продававшего лечебные растения, как сухие, так и свежие. Поначалу Родоклея нацеливалась не на нее, а на другую беднягу, которая прятала лицо под покрывалом и спрашивала у фармакопиоса какое-нибудь средство от синяков.
Тот посоветовал ей делать примочки из сока свежего селино.
– Но сейчас еще ранняя весна, селино еще не выросли! – со слезами в голосе воскликнула бедняжка.
Тогда стоявшая рядом девушка, на которую Родоклея сначала не обратила внимания, сказала, что ей в свое время помогали и примочки из сока редьки, а еще она прикладывала медные пластины.