– Нет, ты только посмотри, Афродита, как жестока со мной эта девка! Я усыпал лестницу храма – каждую ступеньку – цветами, а она все не выходит ко мне. Я уложил прическу у наилучшего и самого дорого мастера, вылил на себя несколько флаконов благовоний, а складки моего гиматия способны удручить изысканностью даже изваяние Гермеса! Но девчонка не идет ко мне! Тимандра! Тимандра! Иди сюда, осчастливь Анатолия! Отдайся мне и, клянусь, я озолочу тебя!
Никарета лишилась дара речи. Пожалуй, эти вековые стены еще не слышали ничего подобного! Когда она, еще начиная свой путь гетеры, поселилась в Проастио Наос, Предместье Храма, где издревле жили жрицы продажной любви, ей случалось, конечно, слышать и наблюдать скандалы, которые устраивали отвергнутые обожатели той или иной красавицы под окнами ее дома, но врата храма такой пьяной глупостью никто никогда не осквернял, тем паче – аристократы вроде этого Анатолия Паисия.
И вот вам, пожалуйста!
Никарета прислушалась, пытаясь понять, не проснулся ли кто-то из аулетрид, а главное, не переполошились ли наставницы. В бытность свою гетерами они все были яростными соперницами и со временем, чем больше старели, тем сильней враждовали. Приглашение вести матиомы в школе при храме Афродиты поднимало избранных на недосягаемую для прочих гетер высоту. Здесь они могли быть уверены в своем благополучии – но, разумеется, оно впрямую зависело от благополучия и процветания школы! И сейчас, когда дела шли не слишком-то хорошо, Никарета порою слышала за спиной ехидный и недовольный шепоток наставниц, каждая из которых была убеждена, что могла бы сделаться гораздо лучшей верховной жрицей, чем нынешняя.
Возможно, зло думала Никарета. Но только коллегия храмовых жрецов могла снять с нее венец верховной жрицы! Нет, еще смерть… Но пока до того и до другого еще далеко! Пока еще не все потеряно. Если она сейчас прогонит этого молодого избалованного аристократа, который думает, что ему все на свете дозволено, даже тревожить покой служителей Афродиты Пандемос, – все и уладится. Она покажет свою власть и волю, все замолкнут, даже самые недоброжелательные наставницы, которые сейчас, небось, злорадно похихикивают, не осмеливаясь носа высунуть из своих доматио!
Никарета ринулась к воротам, около которых топтался страж, чувствовавший себя очень неуверенно и явно боявшийся прогнать Анатолия. Только храмовые жрецы были в чести у коринфян, а стражников набирали из рабов, которых за любую провинность можно было засечь плетьми или послать на городскую стену, где распинали особо опасных преступников. Понятно, что бедняга трусил и даже пикнуть не смел против разбушевавшегося гостя!
– Господин, время позднее, – сладким голосом, хотя внутри все так и кипело от злости, начала Никарета. – Отчего бы тебе не вспомнить о приличиях и не отправиться домой? Если тебе угодно пригласить на симпосий кого-то из моих аулетрид, приходи утром – и мы об этом поговорим. Ты же знаешь, правила школы дозволяют это. Думаю, мы сможем поладить…
– По-ла-дить? – заплетающимся голосом вскричал Анатолий. – Я хочу поладить с Тимандрой, а не с тобой, вредная старуха! Поладить! Ишь, разошлась! Иди вон поладь с прикованными к своим клеткам рабами, а я хочу Тимандру! И если ты ее сию же минуту не пришлешь ко мне, я… я… я тут все разнесу! Я подожгу храм! Тимандра! Тимандра! Хочу Тимандру! Хочу…
Внезапно вопли Анатолия прервались, и Никарета в полутьме разглядела какую-то высокую фигуру, которая метнулась к разошедшемуся крикуну и сильным ударом свалила его наземь. Анатолий покатился по ступенькам, наконец замер.
– Огня! – крикнула Никарета.
Страж дрожащей рукой выхватил из светца факел, освещавший внутренность двора, и подал ей.
Никарета просунула факел через звенья ворот, пытаясь разглядеть человека, который склонялся над неподвижным Анатолием.
– Пусть хранят тебя боги, господин мой, не убил ли ты его?! – шепотом позвала она, и человек, подняв голову, сверкнул на нее глазами, в которых играли злые искры:
– Не тревожься, верховная жрица, я его всего лишь успокоил. Хотелось бы приложить покрепче, чтобы он навеки забыл имя, которое тут выкрикивал, но, думаю, пока с него довольно. Однако я ему еще добавлю, если не одумается в тому времени, когда очнется!
– Благодарю тебя, друг мой, – вздохнула Никарета, которая тотчас узнала своего заступника. – С тех пор, как у меня нет Титоса, мне стало куда труднее следить за безопасностью школы и аулетрид. Стражники не ведают страха и совсем распустились. Вообрази, у одной из моих девушек пропала служанка, возможно, ее убили, и девушка волнуется. Она хотела поискать ее. И я была вынуждена призвать скифов нашего архонта, чтобы охраняли ее во время поисков на агоре! Разумеется, они ничего не узнали и ничего не нашли, ведь от стражников все разбегались. А был у нас евнух, они с Тимандрой могли бы всех потихоньку расспросить, глядишь, кое-что и узнали бы о бедной Эфимии.
– Тимандра? – пробормотал Хорес Евпатрид… а это был именно он.
Некоторое время Хорес задумчиво молчал, а потом сказал с усмешкой:
– Ты упрекаешь меня в смерти своего евнуха, верховная жрица? И ты права, поскольку его убил мой раб… Значит, я перед тобой в долгу. Постараюсь тебе помочь. Но прежде всего мне нужно убрать отсюда вот этого безобразника.
Он небрежно тронул ногой лежащего у его ног Анатолия, однако тот не пошевелился.
– Уж не выбил ли ты из него разум, господин мой? – забеспокоилась Никарета, но в это мгновение Анатолий вздрогнул, открыл глаза и простонал, глядя на склонившегося над ним человека:
– Где я? Что со мной?… Хорес, это ты? О, помоги мне, друг мой! Какой-то разбойник набросился на меня и выбил из меня всякое соображение! А как я сюда попал?
– Вставай, Анатолий, – насмешливо проговорил Хорес Евпатрид, помогая ему подняться. – Вставай, вставай! И пойдем отсюда. Если архонт узнает, как ты богохульствовал на ступенях храма Афродиты, уплатой одной только пени храму ты не отделаешься! Как бы не пришлось тебе быть поротым на этих же ступенях, подобно жалкому рабу!
– Я богохульствовал?! – в ужасе простонал Анатолий, неудержимо трезвея и цепляясь за приятеля, как за спасительную соломинку. – Не может быть! Нет! Ты никому не скажешь, Хорес? Клянусь, что я больше никогда… никогда…
Голоса и шаги Анатолия и поддерживающего его Хореса какое-то время еще слышались, потом затихли.
Никарета перевела дух, огляделась, высоко поднимая факел.
Двор был пуст. На ступенях, которые вели к спальням аулетрид и наставниц, никого.
Кругом тишина. Кажется, вопли Анатолия никого не успели разбудить.
– Тем лучше, – пробормотала верховная жрица. – Все останется тайной.
Она вернула факел стражнику и сурово сказала:
– Посмеешь кому-нибудь пикнуть о том, что тут приключилось, – клянусь, что велю тебе отрезать язык – и не только! Понял?!
Бедняга бухнулся на колени, в ужасе клянясь, что не обмолвится ни словом, что уже все забыл, да и вообще – он совершенно ничего не видел и не слышал!
– Прекрасно, – пробормотала довольная Никарета. – Кажется, это дело мы все же уладили. Одного я понять не могу: как здесь среди ночи оказался Хорес Евпатрид?! Он-то что здесь делал?!
На самом деле она отлично знала ответ на этот вопрос, а потому тихонько засмеялась, глядя в темноту.
Коринф, школа гетер
– Вчера, как вы помните, у нас была матиома по владению мышцами лона, – сказала Аспазия. – А сегодня мы займемся искусством, которое называется пиапиласмос и способно доставить мужчине особенное, утонченное наслаждение. В простонародье это называется просто пипа – труба, однако вы должны знать и название, которое употребляют аристократы. Впрочем, сие искусство я бы сравнила с игрой не на трубе, а на аулосе. Играть на нем вы уже обучены, Не зря же учениц школы гетер называют аулетридами – флейтистками! Первой вас так назвала Никарета, основательница этой школы, а мысль об этом ей была внушена самой Афродитой, так же, как и мысль о создании школы гетер. Никарета была великой мастерицей в нашем ремесле и прекрасно знала все тонкости любовного искусства. Уж не знаю, первой ли ей пришло в голову, что игра на аулосе и на уде мужском схожи, думаю, что эти смелые ласки применяли и прежде многие порны, однако они вряд добивались того успеха, которого добивалась Никарета. Вы не сможете играть на аулосе без помощи губ: вы просто не сможете извлечь ни одного звука, будете попусту перебирать пальцами по ее стволу, а прощу сказать, рукоблудствовать. Впрочем, если вы станете играть, не перебирая пальцами отверстия на стволе аулоса, получится пустой и однообразный свист.
Аспазия поднесла аулос ко рту и, проворно перебирая пальцами, заиграла красивую мелодию. Тимандра так и встрепенулась! Ведь это был один из гимнов Великой Богине, который она помнила с давних времен!
Тимандра едва удержалась, чтобы не запеть:
– О легконогая дева,
Твой танец угоден богине!
Но все же проворней кружись,
Быстрее беги,
А то не догонишь того,
Кого ловит твой взгляд!Но кружись не кружись,
Беги не беги,
Все равно ты его не догонишь…
Но Тимандра не стала петь, боясь помешать наставнице.
Откуда может знать эту мелодию Аспазия?.. Но тотчас Тимандра вспомнила многочисленные рассказы о том, что подруга Перикла – не только одна из искуснейших и красивейших гетер своего времени, но также и одна из самых образованных и умных женщин Эллады, – и перестала удивляться, а принялась с прежним вниманием слушать прекрасную мелодию.
Аспазия отложила инструмент, снисходительно улыбнулась в ответ на восторженные рукоплескания девушек и показала им большой и очень натурально изготовленный лоури, обтянутый тщательно выделанной кожей.
– Вот и для игры на этом "аулосе" вам понадобится непременно работать и ртом, и пальцами: только тогда вам удастся заставить мужчину спеть прекрасную песнь восторга! Взгляните, как это нужно делать.
Она хлопнула в ладоши, и появилась Никарета. Вслед за ней храмовые стражники вели, вернее, втащили нескольких обнаженных юношей, закованных в цепи. Голова их была опущена, они еле передвигали ноги и вообще, создавалось впечатление, будто незнакомцы идут во сне. Все они были чисты, коротко стриженые волосы красиво уложены, и горьковатый, манящий женщин аромат амигдалы показывал, что юношей тщательно подготовили к встрече с аулетридами.
Девушки изумленно вскрикивали, смеялись – одна только Лавиния сидела, словно оцепенев, красная с опущенными глазами. Тимандра покосилась на нее – и догадалась, кто эти люди, еще прежде, чем Никарета сказала:
– Это несколько храмовых рабов, которых мы держим здесь в качестве фронтистириос. У каждой из верховных жриц нашей школы свои взгляды на то, как должна аулетрида обучаться основам своего ремесла. Многие мои предшественницы предпочитали матиомы с лоури или, на крайний случай, ласкать фаллосы мраморных изваяний богов, которые в изобилии стоят в нашем храме. Однако мы с Аспазией согласны во мнении, что живую плоть не заменит никакая подделка. Сейчас ваша наставница покажет вам, как надо работать с фаллосом мужчины, чтобы доставить ему удовольствие. Потом некоторые из вас попробуют проделать это. ну а затем мы все вместе пойдем на рабский двор, чтобы попрактиковаться во владении мышцами лона.
– Да они все какие-то сонные, – подала голос Мема. – Может быть, привести кого-нибудь пободрей, поживей?
– О нет! – усмехнулась Никарета. – Пока вы учитесь, вы будете иметь дело только с теми рабами, которые выпили особое зелье. На плоть оно не оказывает воздействия, однако заставляет дремать разум и вселяет в сознание доброту и миролюбие. Все эти рабы сильны и молоды, поэтому допускать вам к ним, пока не одурманены, небезопасно. Желание может сделать их неуемными, неуправляемыми, лишить рассудка! Итак, Аспазия…
Стражники заставили рабов лечь на пол и удалились, оглядываясь на полусонных юношей с нескрываемой завистью.
Аспазия подошла к одному из рабов – черноволосому, черноглазому, смуглому – и устроилась между его раздвинутых ног. Она была обнажена, как и прочие аулетриды, и талия ее была так же стянута тонким пояском, однако не кожаным, а золотым. Это был особый знак, которым награждали особо выдающихся аулетрид при окончании школы, и можно было только диву даваться, что за десять лет, минувших с этого дня, талия Аспазии не увеличилась ни на дактиль и поясок не врезался в кожу.
Кажется, ее зрелая красота обладала такой силой, что раб начал возбуждаться даже в том оцепенении, в которое он был погружен. Однако Аспазия не намерена была спешить. Неторопливо, чтобы все аулетриды успели разглядеть любовное действо, Аспазия показала им свои умения играть на мужском аулосе. Наконец юноша издал блаженный стон и, чудилось, лишился сознания от восторга.
Девушки зааплодировали.
– Теперь, – сказала Аспазия, поднявшись и прополоскав рот заранее приготовленной розовой водой, – посмотрим, на что способны вы. Кто хочет попытаться?
Лавиния шагнула вперед. Тимандра в эту же самую минуту шагнула назад и попыталась спрятаться за спинами девушек. Поскольку в этот миг все смотрели на Лавинию, Тимандра надеялась, что ее отступления никто не заметил, однако, покосившись на Никарету, увидела, как та нахмурилась.
Тимандра и сама не могла понять, что заставило ее попятиться. Нет, она не чувствовала брезгливости, тела молодых рабов были прекрасны, однако… она вдруг сообразила, что не в силах коснуться их губами! Не может заставить себя прижаться к ним. Почему?! Да не потому ли, что вновь всплыли в памяти недобрые серые глаза?..
Давно пора забыть об этом человеке, который жестоко оскорбил ее после того, как насладился ею!
Не думать о нем. Не думать. Что бы там ни рассказывали про Алкивиада, каким бы распутником он ни был, Хорес Евпатрид не стоит и ногтя своего брата, который дважды спас жизнь Тимандры! Она обожает Алкивиада… ради него она должна стать самой блестящей гетерой на свете!
"Я должна выйти вперед и проделать это! – твердила себе Тимандра. – Ну! У Лавинии получилось отлично – получится и у меня!"
Однако она так и не смогла заставить себя выйти вперед.
Тем временем свои силы в "игре на аулосе" попробовали, вслед за Лавинией, Мема, Деспоина и даже скромница Адония. У всех получилась прекрасная "музыка", и теперь еще четыре молодых раба лежали, раскинувшись на полу в блаженной полудреме.
– Наверное, им чудится, что они в Элизиуме, – усмехнулась Аспазия. – Мне приходилось читать записи путешественников, которые побывали в Персиде, и там рассказывалось, будто жители этой страны мечтают после смерти оказаться в некоем прекрасном саду, где их встретят объятия и поцелуи прекрасных дев – гурий. Очень может быть, нашим юношам сейчас кажется, что они попали именно в такие восхитительные сады блаженства!
– Госпожа, – робко подала голос Адония, – скажи, что будет потом с этими юношами? Неужели они всю жизнь так и будут служить фронтистириос для аулетрид?
Аспазия заметно смутилась и перевела взгляд на Никарету.
Верховная жрица выступила вперед:
– Не волнуйся о них, добрая ты девочка. Этим рабам редко удается бодрствовать, а такой жизни – между сном и почти невыносимым блаженством – долго не выдержать. Дремотное зелье слишком сильно влияет на них. Рано или поздно они засыпают, чтобы не проснуться. Однако не стоит их жалеть! Такая счастливая смерть гораздо лучше чем медленное старение и гибель в неволе или под плеткой злобного надсмотрщика, поверь! И если бы мы спросили их, какую смерть они предпочитают, они, без сомнения, выбрали бы именно такую участь, какую приготовили для них мы.
Адония кивнула.
– Ну а теперь, девушки, – сказала Никарета, – мы идем на рабский двор, и те из вас, которые не практиковались в искусстве владения мышцами рта, покажут, на что способны мышцы их лона.
– А те, которые "играли на флейте", разве не смогут показать себя? – с явным неудовольствием спросила Лавиния, жадно поглядывая на спящих рабов.
– Думаю, фронтистириос в рабском дворе хватит всем желающим, – с трудом сдерживая смех, ответила Никарета, и, возглавляя оживленных девушке, повела их на рабский двор.
Тимандра сама не знала, почему ей не хочется туда идти, однако она ощущала что-то вроде тошноты при одной только мысли о том, что надо будет отдаться какому-то мужчине. Вернее, самой овладеть им…
"Что со мной происходит?! – думала она смятенно. – Что со мной?! О богиня наша Афродита, и ты, о Великая Богиня, я готова была служить вам всем телом, сердцем и существом, но что, скажите, что со мной произошло? Какую порчу навел на меня этот распропроклятый Евпатрид, что я все время думаю о нем и о том, как мои ноги обвивали его спину, а он целовал меня?!"
– Идем, идем, Тимандра, – подтолкнула ее Аспазия, заметившая, что девушка медлит. – Никарета очень хвалит тебя. Она говорит, что ты имела неистовый успех на симпосии несколько дней назад. Ты танцевала один из танцев критских жриц? Я бы очень хотела его узнать… это магия, которая может придать гетере особое очарование.
– Ты, госпожа, и без того наделена очарованием сверх всякой меры, – с восхищением взглянула на нее Тимандра. – Очарованием и знаниями! Я была просто поражена, услышав, как ты наигрываешь критский гимн Великой Богине! С трудом удержалась, чтобы не подпеть тебе!
– О, я буду просто счастлива услышать, как ты поешь, и увидеть, как ты танцуешь, – сказала Аспазия. – И я выучу слова этого гимна. Надо будет непременно отыскать для этого время, прежде чем я вернусь в Афины.
– О госпожа, почему бы нам не заняться этим прямо сейчас? – с воодушевлением воскликнула Тимандра, которая искала любой повод, чтобы не идти на рабский двор, однако Аспазия покачала головой:
– Ты забываешь, что я – наставница, которая должна провести матиому.
И поспешила вперед, увлекая за собой Тимандру.
И вот она снова вошла в рабский двор, снова увидела клетки, в которых содержали фронтистириос… На сей раз клетки были открыты, юноши полулежали на полу, и Лавиния уже сидела верхом на одном их них, подпрыгивая и издавая сладострастные вопли. Однако, когда она поднялась на дрожащих ногах, все сразу увидели, что главной цели – доставить наслаждение рабу, – Лавиния не достигла.