Ни Тимандра, ни Хорес не двигались с места, замерев, однако почему-то Никарете показалось, что они обнялись и слились в поцелуе.
Никарета и Аспазия быстро переглянулись. В глазах Аспазии был вопрос, и Никарета кивнула, усмехаясь. Однако Аспазия почему-то вздохнула…
– Хорес привел к нам нового смотрителя наказаний, – объявила Никарета. – Его имя – Джудас.
Девушки с любопытством таращились на евнуха. Однако Лавиния вдруг растолкала их и, смерив Джудаса презрительным взглядом, подошла к Хоресу.
– Рада видеть тебя, господин! – воскликнула она, играя глазами. – Я танцевала для гостей на симпосионе у Тритона, помнишь? Ты там был и ты тогда выбрал Тимандру… и был совершенно прав, господин! Она оказалась самой страстной и пылкой из нас! О, если бы ты видел, как эта очаровательная критянка только что обслуживала храмового раба на матиоме по любовному искусству, и если бы ты слышал, как она орала от восторга, прыгая на его фаллосе!
Никогда в жизни не видела Никарета, чтобы лицо у человека помертвело так мгновенно, как это случилось с лицом Хореса Евпатрида!..
Впрочем, он и не взглянул на Лавинию.
– Я был рад служить тебе, госпожа, – сказал Хорес Никарете, потом кивнул на прощанье Джудасу и пошел вниз по ступеням.
Скоро его высокая фигура исчезла за поворотом.
Никарета подняла голову. Тимандры на лестнице не было.
– Джудас… – начала было верховная жрица – и осеклась.
Ей хотелось крикнуть, что прежде, чем наказать привратника, Джудас должен как следует выпороть Лавинию. Да как следует! Чтобы ни сесть, ни лечь не могла!
Однако в самую последнюю минуту Никарета остановила себя.
Ни Хоресу, ни Тимандре она уже не поможет. Зачем попусту уродовать красоту Лавинии? Из нее получится хорошая гетера! Во всяком случае, эта красотка твердо усвоила тот самый урок, который только что преподала всем аулетридам сама Никарета: у гетеры нет права любить! И если Лавиния вовремя напомнила об этом Тимандре, то ей надо спасибо сказать, а не пороть ее. Тимандра же просто глупа с этой своей любовью! Да и он тоже хорош… разве не знает, насколько это глупо – любить женщину, которая принадлежит кому попало?!
Верховная жрица знала, что сегодня ее аулетриды должны будут танцевать для гостей архонта. Она была намерена взять с собой трех лучших: Лавинию, Мнемо и, конечно, Тимандру. Но сейчас решила, что достаточно и двух.
Тимандра не пойдет. Чем меньше она будет видеться с Хоресом, тем быстрее у нее исчезнет эта блажь!
– Джудас, – повторила Никарета совершенно спокойно, – пойдем, я покажу тебе кнут смотрителя наказаний и столб, возле которого ты будешь пороть этого труса-привратника.
И она двинулась наверх, сопровождаемая евнухом и оживленно болтающими аулетридами.
Аспазия печально молчала, однако Никарета знала, что подруга на нее стороне.
Коринф, дом Таусы в Северном предместье
Наверху раздался грохот отодвигаемой щеколды, крышка подпола резко откинулась, и Родоклея испуганно зажмурила привыкшие к темноте и заболевшие от света глаза.
– Жива еще? – раздалось рычанье, и Родоклея, с усилием раздвинув веки, увидела раскрасневшееся лицо Фирио, склонившей над подполом.
Рука Фирио протянулась вниз и вцепилась в волосы Родоклеи. Какое-то мгновение несчастная сводня думала, что сейчас будет извлечена из подпола и задушена, однако Фирио только сдернула с нее парик – и снова захлопнула крышку.
Наверху слышались шаги Фирио и какой-то грохот, словно та металась из угла в угол и заодно что-то искала в сундуках с одеждой, которыми, стараниями Алепо, была уставлена комната.
– Ага, вот оно! – вдруг крикнула Фирио. – Ну, я ему покажу, этому проклятому Евпатриду! Привел какого-то мерзкого евнуха! Спас от меня эту глупую трусливую жрицу, которой я пришлась не по нраву! Не дал мне проникнуть в школу! Вырвал у меня плетку! Да пусть проклянут его все силы Аида! Думал, напугал меня? Думал, я убежала? Не тут-то было! Я слышала каждое его слово! Пир в доме архонта? Все туда приглашены? Мне не нужны все, но тебя, Евпатрид, я там найду! Найду! И твоя жена вернется ко мне!
Опять что-то загрохотало, раздались тяжелые шаги, а потом все стихло. Родоклея поняла, что Фирио куда-то убежала. Из ее отрывочных слов можно было понять, что она отправилась разыскивать мужа Алепо, чтобы отомстить ему и, как она надеялась, вернуть себе расположение любовницы, однако Родоклея не собиралась ждать, пока это произойдет. Ей так же было совершенно не интересно, зачем Фирио сорвала с нее парик. Все, чего Родоклея хотела, это выбраться из подпола, который остался незапертым.
Да-да! Фирио так спешила, была так разъярена, что забыла задвинуть засов.
Родоклея попыталась оттолкнуть крышку головой, но только чуть не пришибла сама себя, когда приподнятая крышка с грохотом рухнула обратно. Она взвыла от боли и разочарования так громко, что чуть не подавилась кляпом. Судорожно закашлялась – и, к своей неописуемой радости, вдруг выпихнула его изо рта!
Она взвыла, заорала, зовя на помощь, но тут же испуганно замолкла – в доме раздались шаги.
Но нет, тут же приободрилась Родоклея, это не были шаги Фирио – громкие, резкие, уверенные. Это кто-то еле плелся на подгибающихся ногах.
Может быть, старуха Тауса, хозяйка?
Родоклея принялась кричать еще громче, и вот наконец чьи-то слабые руки откинули крышку, и свет снова проник в ее тюрьму.
Взглянув на этого человека, Родоклея почти без чувств рухнула на дно погреба, ибо ей показалось, что она уже умерла и угодила прямиком в Аид, где встретилась с тенью… Эфимии! Той самой женщины, которую она сманила с агоры и которая умерла в объятиях неистовой Фирио!
– Ты мертва! – закричала Родоклея. – Ты мертва! Пусть твоя тень смилуется надо мной, Эфимия! Или нет? – завизжала она в припадке ужаса. – Ты не Эфимия? Но кто? Ламия, Эмпуса, Мормо?! Сжалься надо мной! Я не хотела твоей смерти… это все Фирио, проклятая Фирио!
Она билась в рыданиях.
Между тем "тень Эфимии" кое-как помогла Родоклее выбраться из подвала и развязала веревку, которая спутывала ее руки и ноги.
– Я жива, – тихо сказала девушка. – Я не умерла, а только лишилась сознания. Я долго лежала в расщелине, куда меня сбросила Фирио, а потом, кое-как выбравшись, совершенно без сил, упала на поле у подножия Акрокоринфа. Здесь нашла меня добрая женщина, которая утром привела пастись свою козу. Я ничего не соображала, ничего не понимала. Женщина привела меня в свой дом и уложила в постель. Когда я пришла в себя и вспомнила, что произошло, я, к своему ужасу, поняла, что снова попала в том же самый дом, где меня едва не погубили! Я умолила Таусу молчать, чтобы Фирио не нашла меня и не убила. Но я все же боялась, что она проболтается своей хозяйке, и решила потихоньку сбежать. И вдруг я услышала твои стоны, подумала, что это мучается еще одна жертва Фирио – и не смогла просто так уйти.
– Пусть благословят тебя все боги Олимпа! – взвыла, рыдая от счастья, Родоклея. – Прости, прости меня! Я помогала им, но с этим кончено! Кончено! Я… хотела рассказать все властям, но боялась, что Фирио сбежит, а меня распнут на городской стене за пособничество! А теперь Фиори хочет отомстить Хоресу Евпатриду, мужу Алепо, и она так спешила убить его, что не закрыла крышку подвала, и ты спасла меня, и… я, клянусь, я хочу только одного – уйти отсюда!
Бледное лицо Эфимии чуть порозовело.
– Что ты говоришь? – пробормотала она. – Фирио хочет убить Хореса Евпатрида?! Но моя госпожа… Но Тимандра…
Она осеклась:
– Мы должны остановить Фирио! Где она замыслила совершить это убийство?
– Она что-то бормотала про пир, который устраивает вечером архонт, – с трудом вспомнила Родоклея. – И про жрицу, которая не позволила ей проникнуть в школу гетер…
– Мы должны идти в школу гетер, – решительно сказала Эфимия. – Помоги мне! Мы расскажем все Тимандре, она придумает, что надо сделать!
– Ох, – захныкала Родоклея, – да меня Тимандра и слушать не станет.
– Почему? – удивилась Эфимия и вдруг всплеснула руками: – Не может быть… как же я не догадалась раньше?.. Неужели?.. Скажи, как твое имя?
– Родоклея, – прохныкала сводня. – Неужели Тимандра говорила обо мне? Я ведь знала ее еще в те времена, когда она звалась Идоменой…
– Говорила, – кивнула Эфимия. – Но она не держала на тебя зла. Пойдем! У меня слишком мало сил, я не дойду сама, а ждать нельзя! Если ты поможешь Тимандре спасти Хореса, она простит тебя, я уверена!
– В ответ я попрошу только дать мне приют, укрыть меня от Фирио! – взмолилась Родоклея.
– Думаю, верховная жрица даст тебе приют – ведь Хорес Евпартрид ее давний друг, мне говорила Тимандра, – слабо улыбнулась Эфимия. – А теперь пора идти!
Это было легче сказать, чем сделать. Эфимия еле передвигала ноги, и Родоклея то и дело останавливалась, чтобы прислонить ее к какой-нибудь ограде и освежить водой, которую они, на счастье, догадались прихватить с собой из дома Таусы в тыквенной бутылке.
Казалось, они целый век бредут из Северного предместья к площади Храма! Но вот наконец показались знакомые высокие ступени, и обе женщины радостно переглянулись. Однако Родоклея тут же тяжко вздохнула, представив, каким мучением станет для них подъем к вратам храма, который возвышался над городом.
Силы Эфимии кончились уже на третьей ступени. Она поникла на каменную плиту и простонала:
– Родоклея, ты должна идти одна. Я больше не могу!
– Я не пойду! – взвизгнула Родоклея. – Тимандра меня и слушать не станет! Она мне не поверит! Она…
– О Великая Богиня! – вдруг раздался рядом с ними изумленный девичий крик, и Родоклея, оглянувшись, увидела двух девушек в серых хитонах и плащах, а рядом с ним – осанистого евнуха в белом одеянии.
– Тимандра! Адония! – простонала Эфимия, протягивая к ним руки.
– Ты вернулась! – закричали девушки и бросились к ней. – А мы так беспокоились! Мы оплакивали тебя!
– Я вчера искала тебя по городу в сопровождении стражников архонта! – рассказывала Тимандра, усаживая измученную подругу поудобнее. – А сегодня верховная жрицы велела новому евнуху сопровождать нас к твоим родным. Мы надеялись узнать, вдруг ты подала о себе весть. Но где ты была? Что с тобой случилось?
– Это очень долго рассказывать, – прошелестела Эфимия. – Меня помогла Родоклея.
– Родоклея?! – Тимандра так резко повернулась к сводне, что чуть не упала.
Зато упала та – на колени. И молящее сложила руки:
– Идомена, девочка моя… Кора… Прости…
Тимандра протянула руку и погладила Родоклею по седой голове:
– Мне не за что прощать тебя. А за спасение Эфимии я сама встану перед тобой на колени – в знак благодарности!
– Я буду молить о приюте при школе гетер! – захныкала старая сводня. – Я вам пригожусь!
– Думаю, верховная жрица тебе поможет, – улыбнулась Тимандра. – Ведь она знакома с тобой еще по Афинам. Она рассказывала, что с твоей помощью нашла жену одному человеку… Хоресу Евпатриду…
– Хорес Евпатрид! – слабым голосом вскричала Эфимия. – Мы чуть не забыли, Родоклея! Мы чуть не забыли, что Фирио хочет его убить!
Коринф, Южная окраина, булевтерий
Слугам архонта пришлось потрудиться, чтобы вместить в не слишком большой внутренний двор булевтерия столько гостей, да еще устроить поудобнее, тем более, что это был тот редкий случай, когда вместе собирались и мужчины, и женщины. В театрах было гораздо проще: народ вперемежку садился на скамьях амфитеатра, – а здесь все же предполагалось задать небольшой пир. Весь двор был поделен на три части: первая – помост для выступлений танцоров, актеров и музыкантов, справа – столы для мужчин с апоклинтрами вокруг них, слева – это была самая маленькая часть – столы для женщин и стулья, на которых предстояло сидеть жрицам и избранным супругам самых именитых горожан.
Все приглашенные женщины были столь почтенных лет, что верховная жрица храма Афродиты среди них казалась просто юной девушкой! Однако мужчины, которых, как всегда, раззадорило вино, прекрасно знали, что, если верховная жрица отдается кому попало на ступенях своего храма во дни Афродиты, то сейчас она не менее неприкосновенна, чем прабабушка архонта, а потому даже взглядом, исполненным похоти, ее нельзя оскорбить. И мужчины с нетерпением ждали, когда начнется представление, чтобы хоть немного повеселиться.
Однако сначала отзвучали все пылкие речи, которыми обычно напутствуются люди, решившие выступить в военный поход. Пока не было высказано ни слова о том, что Коринф, скорее всего, примет сторону Спарты против Афин, чтобы потеснить этих гордецов. Сейчас главное было – собрать боеспособное войско… которому пока еще безразлично, на чьей стороне сражаться, лишь бы победа принесла больше выгод великому городу Коринфу!
Наконец пир закончился, рабы убрали со стола еду, оставив только кратеры с вином.
Помост заполнили актеры театра Диониса, которые разыграли короткое представление из истории Коринфа. Речь в нем шла о том, как синевласый Посейдон и сияющий Гелиос, бог солнца, перессорились из-за власти над Истмом. Рассудить свой спор они позвали гекатонхейра Эгеона по прозвищу Бриарей, то есть Могучий.
Бриарей славился не только силой, но и умом. Он присудил Посейдону Истм с омывающими его морями, а Гелиосу – Акрокоринф. Все остались довольны. Впрочем, Гелиос вскоре подарил Акрокоринф Афродите – в знак своей любви, на которую Афродита охотно ответила.
Переложил эту историю в стихи один из известнейших поэтов, Аристодемус Коринфский, и, когда его пэзо ставили на сцене театра Диониса, она выглядела весьма внушительно, потому что каждый хорег считал своим долгом соорудить достоверный наряд для актера, которому предстояло играть сторукого и пятидесятиглавого Бриарея, а также подобрать на роль Афродиты самого изящного и женственного актера с нежным голосом. Однако помост, воздвигнутый в булевтерии, был гораздо меньше, чем сцена театра Диониса, поэтому актеры вышли без грима и костюмов, чтобы только прочесть прекрасные стихи Аристодемуса Коринфского.
Зрители, впрочем, остались вполне довольны и теперь с нетерпением ждали выступления музыкантов и юных аулетрид.
Чтобы гости, выпившие уже немало, не шумели слишком громко и не заглушали музыку и речь актеров, за порядном следили общественные рабы, стражники архонта. Полсотни их было отряжено сюда. Часть стояла вдоль стен, часть расхаживала по залу, держа руку у пояса, на которых висели их короткие широкие ножи. Вокруг булевтерия, конечно, тоже была выставлена небольшая охрана.
Сумерки еще не наступили, солнце только-только начало клониться к закату. Вокруг булевтерия бродили и любопытные, и уже успевшие весело подгулять мореходы и их девки (по виду – портовые порны самого низменного пошиба). Сводни так и шныряли близ главного входа, надеясь увлечь гостей архонта, когда закончится пир, прелестями гетер, которым служили. Кое-какие зеваки пытались прорваться на пир, но были отправлены прочь весьма бесцеремонно.
Тимандра обошла здание со всех сторон и, заметив приоткрытую калитку, попыталась в нее проскользнуть, однако была небрежно отброшена могучим стражником. Вообще-то он толкнул девушку лишь слегка и пошел дальше, в обход булевтерия, но Тимандре этого оказалось вполне достаточно, чтобы улететь в кусты, окружавшие ограду. Наверное, она крепко ушиблась бы о землю, однако угодила на что-то мягкое. Это был человек, который, видимо, решил поспать под едва расцветающей глицинией, хотя весна еще только начиналась и ночи стояли довольно прохладные.
Тимандра начала было выбираться из кустов, как вдруг почувствовала, что у нее мокрая рука. Брезгливо взглянула на нее – и отчетливо различила что-то темное. Поднесла ладонь к носу… да ведь это кровь! У человека была перерезано горло!
Городская охрана каждую ночь подбирала в закоулках и на берегу моря трупы, к этому все привыкли, однако Тимандра все же вернулась к мертвому человеку и, испуганно расширив глаза, всмотрелась в него.
На его мощном мускулистом теле была только набедренная повязка. Ни хитона, ни плаща, ноги босые… Рядом валялся большой кусок черной, жесткой, криво обрезанной кожи.
У мужчины были гладко причесанные волосы до плеч с челкой до самых бровей. И… девушка тихо ахнула, увидев татуировку в виде буквы каппа на руке!
Да это же один из общественных рабов, стражников архонта!
Тимандра громко всхлипнула от страха и выбралась из кустов. Она хотела закричать и кликнуть стражника, однако именно сейчас рядом не было ни одного из них! Зато боковая калитка, от которой ее только что отшвырнули, уже никем не охранялась.
И Тимандра, отважившись, проскользнула в эту калитку.
Шум, смех, рукоплескания, звуки музыки оглушили ее! Тимандра было отпрянула, съежилась, зажмурилась, но, решившись приоткрыть глаза, обнаружила, что она притулилась около помоста, на котором разместились музыканты. Они играли, а перед ними танцевала Лавиния.
Тоже мне, танец, с презрением подумала Тимандра. Впрочем, ничему другому аулетриды пока не успели научиться, а кордак – почти непристойный танец – у Лавинии получался куда лучше, чем у других, потому что она обладала роскошными формами. Тело ее волнующе сотрясалось, мужчины были в восторге, а женщины поглядывали на них со снисходительным терпением. Сегодня, в такой знаменательный день, многое можно было простить!
Впрочем, Тимандра пришла сюда не Лавинией любоваться. Она изо всех сил всматривалась в лица гостей, скользнула взглядом по Никарете, сидевшей слева от помоста, посмотрела правей – и наконец увидела Хореса!
Только теперь, глядя на него, живого, рассеянно подносящего к губам килик с вином и хмуро глядящего куда-то в пустоту, Тимандра ощутила, какой ужас сковывал ее, стискивал горло и мешал толком вздохнуть с тех самых пор, как она узнала, что замыслила Фирио. Девушка хотела бы броситься к Хоресу, оплести его бедра ногами и слиться с ним. Она хотела бы подойти и встать с ним рядом, глядя снизу вверх в его серые, всегда мрачные глаза. Она хотела бы навеки остаться вот здесь, у помоста, чтобы Хорес не видел ее, а она могла бы ласкать взглядом его лицо, плечи, руки, которые небрежно поигрывали киликом. Красное вино выплеснулось на его нарядный белый гиматий с синей каймой, а он словно бы и не заметил ничего!
Красное, как кровь, вино…
Красное, как кровь убитого стражника!
Тимандра очнулась от своих мечтаний.