По дороге в Кентербери мы остановились в местечке под названием Бахам Даунз. Там были разбиты шатры, и нас ждал обед. Среди приветствовавших нас людей находилось несколько женщин, которых король представил мне в качестве моих будущих придворных дам.
Я отнеслась к ним несколько надменно, поскольку привезла с собой своих фрейлин и не понимала, зачем мне еще и другие. Но, слава Богу, я была уже достаточно опытной и поняла, что для вопросов пока не время. Для одного дня вполне достаточно ссоры из-за Мами. Поэтому я заулыбалась и стала изображать из себя любезную королеву; лицо моего мужа сразу стало менее напряженным. Я была голодна и отдала должное тем блюдам, которыми нас потчевали. Я и правда чувствовала себя хорошо, сидя в чистом поле и наблюдая за трепещущими на легком ветерке флагами. Я думала о том, что и флаги, и шатры на зеленой траве – все это ради меня!
И вот показался старинный город Кентербери. Мое настроение улучшалось с каждой минутой, так как город с возвышавшейся над крышами домов башней собора был издали очень красив.
Мы приехали в сумерках, и нас ожидал роскошный пир. Король, казалось, снова обрел хорошее настроение. Он улыбался и милостиво беседовал со мной, собственноручно отрезав мне кусок мяса, что являлось великой честью.
Отец Санси, мой духовник, наблюдал за мной. Я знала, что в постный день не должна есть мяса, – но я была голодна и в душе моей зрел бунт против всех и вся. К тому же я ликовала после одержанной в карете победы и, с аппетитом поедая мясо, что, по-видимому, нравилось королю, старательно избегала взгляда своего духовника. У меня уже были готовы извинения; когда он сделает мне выговор – а он его, несомненно, сделает, – я объясню отцу Санси, что раз я приехала жить в эту страну, то должна уважать ее обычаи. Я надеялась, что мой духовник не слышал про историю с каретой.
После пира король сообщил мне, что устроит небольшую церемонию венчания. Мы были женаты, это правда, но только по доверенности, а он хотел лично присутствовать на собственной свадьбе. Церемония будет скромной и недолгой… но все равно это будет свадьба.
Нас обвенчали в огромном здании, и все могли убедиться, что мы лично связали себя брачными узами.
Я была в ужасе от состояния своей комнаты, и кровать в ней определенно была не лучше той, на которой я спала прошлой ночью. Казалось странным, что это – мое брачное ложе, которое я разделю с королем. Неужели англичане – и впрямь дикари? Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть жить в таких условиях?
Мами помогла мне раздеться и отпустила остальных женщин, так что мы смогли ненадолго остаться одни. Я видела, что ее все еще трясет после инцидента в экипаже.
– Вы поступили неправильно, – сказала она. – Вам не следовало настаивать…
– Я настаиваю и буду продолжать настаивать, чтобы ты ездила со мной в карете, как во Франции, – решительно заявила я.
– Мы сейчас не во Франции, – напомнила Мами. – Вы должны приспособиться к обычаям той страны, в которой живете… Особенно если вы королева.
– Я не собираюсь ни к чему приспосабливаться… и буду вести себя так, как мне нравится, – упрямилась я. – Я тебе скажу, почему в Англии все так странно. Ведь все эти люди – еретики… и, значит, они немногим лучше дикарей.
– Будьте осторожны, – покачала головой Мами.
– Королева я или нет?! – негодовала я.
– Вы – супруга короля, что делает вас королевой, но титулом своим вы обязаны мужу, – проговорила Мами.
– Слушая тебя, можно подумать, будто ты на их стороне, – обиделась я.
– Я всегда на вашей стороне. И вы это прекрасно знаете, – ответила Мами.
Тут мы бросились друг к другу и крепко обнялись.
Мами была очень серьезна.
– Нынче ночью вы разделите ложе с королем, – напомнила она. – Вам известно, что от вас требуется?
Я кивнула.
Я заметила беспокойство в ее глазах.
– Вам придется любить вашего мужа, – сказала Мами.
– Не уверена, что собираюсь это делать. Сегодня днем, в экипаже, я ненавидела его, – ответила я.
– О, моя маленькая королева, если не научитесь обуздывать гнев и сдерживать свою ярость, то вам придется плохо! – встревожилась Мами.
– Но ведь сегодня моя ярость принесла нам победу, не так ли? Я настояла на своем, и ты поехала в карете, – возгордилась я.
– Думаю, было бы куда лучше, если бы я тихонечко вышла из экипажа и извинилась за незнание английских обычаев. Король бы все понял, и на том дело бы закончилось, – сказала Мами.
– Дело закончилось моим триумфом! – возразила я.
– Будем надеяться, что оно действительно закончилось, – прошептала Мами.
– Что с тобой? Почему ты сегодня какая-то не такая? В прежние времена ты всегда смеялась, – упрекнула я свою любимую фрейлину.
– Прежние времена кончились, – грустно проговорила она. – Попытайтесь не забывать, что мы с вами в другой стране… и что теперь страна эта стала нашей.
– Я изменю ее, – уверенно заявила я.
– Вы говорите, как дитя, – сказала Мами.
Я прищурила глаза.
– Разве? Моя мать и сам папа сказали, что я должна ее изменить. Они что, тоже дети? – съязвила я.
– О, будьте осторожны, девочка моя, будьте осторожны! – предостерегла меня Мами.
Я так и не смогла рассеять тревог Мами, столь для нее необычных. Я бы рассердилась, если бы не понимала, что такая перемена в настроении Мами вызвана лишь заботой обо мне.
Но Мами не могла отнять у меня моего триумфа. Ведь в карете я победила! Этого нельзя было отрицать. Хотя я отлично помнила, что моя собственная мать относилась к моим выходкам – вроде сегодняшней – отнюдь не так снисходительно, как Карл. Если бы такое произошло во Франции, меня бы отчитали, наказали и не подумали бы обращать внимания на мои капризы.
Но сейчас меня волновала предстоящая ночь.
Как все это отличалось от королевского отхода ко сну в Лувре! Здесь монарха раздевали лишь двое дворян, и по французским меркам такой образ жизни казался весьма странным и совсем не королевским.
Потом король вошел в ту жалкую, безобразную комнату, где я ждала его, и огляделся. Я было подумала, что он собирается сказать что-то о ее убогости – и, возможно, извиниться, – но, по-видимому, он лишь хотел убедиться, что мы остались одни.
Затем он подошел к двери и запер ее на ключ.
В своем ночном одеянии Карл выглядел совсем другим – он потерял ту внушительность, которая так напугала меня в карете. Впрочем, он, кажется, забыл про всю эту историю. Да и днем он разозлился не на меня, а на Мами, что поразило меня своей чудовищной несправедливостью.
Карл лег на кровать и уложил меня рядом с собой; затем обнял меня и стал говорить, как он счастлив моему приезду, как я ему нравлюсь… И еще он напомнил мне, что наша обязанность – иметь детей.
Я слушала и ждала.
Я была покорной в его объятиях. Помня о своем долге, я решила, что, собравшись с духом, смогу выдержать все…
А потом я лежала, сбитая с толку, и удивлялась, почему люди вроде мадам де Шеврез, герцога Бэкингема и графа Голланда в таком восторге от подобных сцен.
Король же казался вполне довольным. А я… Утомленная всеми переживаниями минувшего дня, я быстро уснула.
Утром, когда я открыла глаза, дверь нашей опочивальни была отперта, а короля на ложе не было. Мои дамы вошли, чтобы помочь мне с туалетом, а Мами вопросительно посмотрела на меня.
Я кивнула.
– Да. Это случилось.
– И вы?..
Я пожала плечами.
– Могло быть хуже…
– Я знаю, король добр, – сказала Мами.
Но она все еще держалась как-то неловко, и я решила, что она никак не может забыть об истории с каретой.
– Не нравится мне эта Англия, – сердито завила я. – И король мне не нравится. Я хочу домой!
– Тш-ш, – прошипела Мами. – Не дай Бог кто-нибудь услышит!..
Я бросилась к ней и уткнулась лицом ей в грудь, а Мами укачивала меня, как ребенка. Мне хотелось поведать Мами, что только благодаря ей я способна находиться в этой ужасной стране, что я устала быть королевой Англии и хочу снова стать просто французской принцессой.
– Хочу домой, – плакала я.
– Тш-ш, – успокаивала она. – Не будьте ребенком.
Мы провели в Кентербери еще одну ночь, похожую на первую, и я была рада покинуть грязные обшарпанные комнаты и оказаться на свежем воздухе, среди лесов и полей. Мы проезжали мимо зеленых лугов и величественных деревьев – и надо признать, места эти были очень красивы. Когда Кентербери остался позади, я почувствовала себя лучше. Мне не очень нравился мой муж, но я надеялась, что буду видеться с ним не слишком часто. Днем я буду проводить время с Мами и моими придворными дамами; мы сможем вместе танцевать, петь, шутить и презирать нашу новую страну, тоскуя по далекой родине. И тогда я смогу вынести жизнь с английским монархом.
Мы прибыли в Грейвсенд, где должны были остановиться в гостях у графини Леннокс. Она дожидалась нас – и приветствовала короля с величайшим почтением. Затем повернулась ко мне и низко склонилась передо мной. Она сказала, что для нее великая честь принимать нас, и добавила, что у нее есть важные новости, которые она должна немедленно сообщить государю.
Графиня очень серьезно посмотрела на нас и продолжила:
– Чума, Ваше Величество. Вам и королеве очень опасно проезжать по улицам Лондона.
– Но народ ждет нас, – возразил мой муж. – Люди хотят увидеть королевский кортеж и насладиться великолепными зрелищами, которые мы намеревались устроить в честь приезда моей супруги.
– Однако дела обстоят так, что в Лондоне вам появляться нельзя, милорд. Вам еще многие скажут об этом, но я сочла своим долгом доложить вам о чуме без промедления.
Как серьезен был король! Казалось, он вообще никогда не смеется. Может, именно поэтому мне было так трудно полюбить его.
И вот, вместо того чтобы устроить нам радушный прием, на который я надеялась, озабоченные люди сгрудились вокруг короля, решая, как поступить.
Меня проводили в покои, где я могла отдохнуть, и Мами пошла вместе со мной. Не успели мы присесть, как явился отец Санси и сказал, что хочет со мной поговорить. Мами ушла и оставила меня наедине с духовником, чего мне сейчас хотелось меньше всего на свете.
Отец Санси начал упрекать меня за то, что я ела мясо в Кентербери, а я ответила заготовленной фразой: я, дескать, всего лишь следовала обычаям своей новой страны.
– Следовать обычаям еретиков! – загремел отец Санси. – Прекрасное начало! И что же вы собираетесь делать дальше? Отречься от истинной веры, потому что таков обычай дикарей, среди которых вы живете?
– Есть мясо и отречься от веры – это разные вещи, отец мой! – возразила я.
– Вы согрешили!.. Вы выказали неуважение к святой церкви! – негодовал он. – Больше этого не повторится, отец мой! – смиренно пообещала я.
Он, казалось, немного успокоился, однако глаза у него по-прежнему горели и весь он был исполнен религиозного рвения. Оглядевшись вокруг, он презрительно изругал комнату, хотя она была намного лучше, чем в Дувре или в Кентербери.
– А сейчас, – продолжил отец Санси, – они боятся провезти вас по улицам Лондона. Чума, говорят они. Позвольте заметить, миледи, что в этой проклятой стране всегда свирепствует чума, и так будет до тех пор, пока сей заблудший народ не встанет на путь истинный! Чума – это кара Божья! Будь проклят тот день, когда мы ступили на эту землю!
– Моя мать так не считала. Как и Его Святейшество, – напомнила я.
Отец Санси погрозил мне пальцем.
– Папа с большой неохотой выдал разрешение на этот брак, но у Его Святейшества были свои соображения. – Он приблизил свое лицо к моему. – Нужно начинать без промедления. Вы избраны для великой цели, миледи, – вернуть этот народ в лоно святой католической церкви!
Я старалась выглядеть серьезной, но жаждала, чтобы отец Санси ушел. Мне так много нужно было рассказать Мами! Я опустила глаза и скромно сложила руки. "В каком же платье мне лучше всего въехать в Лондон?" – спрашивала я себя, глядя в пол.
– Но, – продолжил отец Санси, возвышая голос, – вы ничего не достигнете, если будете есть мясо в постный день.
Самым простым способом отделаться от него было не спорить, хотя удержаться было ужасно трудно! Я прочла вместе с духовником молитву, и наконец он ушел.
В комнату вбежала Мами.
– Я слышала, что мы отправимся в Лондон на барке, чтобы не ехать по зачумленным улицам города, – поторопилась сообщить она. – И вы наденете зеленое платье. Король тоже будет в зеленом наряде. Полагаю, это должно символизировать весну.
Затем я оделась. Мы посмеялись над моим рассказом про отца Санси, и я добавила:
– Я хочу есть мясо и буду есть мясо. Мами, я никому не позволю собой командовать – ни священнику, ни мужу.
– Вы дикое, мятежное создание, – сказала Мами. – И, – добавила она, – всегда такой были.
– И всегда буду, – заверила я ее.
– Поживем – увидим, – подытожила Мами. Мы засмеялись, поскольку она часто говаривала это, когда я была еще совсем крошкой.
На следующее утро я вместе с мужем и придворными поднялась на великолепную барку. Река, казалось, была запружена судами всех форм и размеров, поскольку многие знатные дворяне присоединились к нашему эскорту. Когда мы ступили на палубу, раздался залп из орудий, чуть не оглушивший нас.
Я наслаждалась плаванием по реке. Король, стоя рядом со мной, казался очень ласковым, хотя и серьезным. Интересно, слышал ли кто-нибудь когда-нибудь его смех? Мне следовало бы научить Карла смеяться, однако эта задача казалась столь же трудновыполнимой, как и превращение протестантской Англии в католическую страну.
Мне понравились большие морские военные корабли, на которые мне с гордостью указывал король. Я никогда не видела таких судов во Франции, и когда мы проплывали мимо них, а они отсалютовывали нам из своих пушек, это был самый волнующий момент со времени моего прибытия в Англию.
Уже вечером перед нами возникли очертания лондонского Тауэра – не столь красивого, как наши здания, но весьма внушительного и оставляющего неизгладимое впечатление. Яркие флаги, развевавшиеся на его башнях, выглядели, правда, довольно нелепо, а когда наша барка приблизилась, орудия дали такой громкий залп, что я едва не закричала от ужаса и восторга.
Короля это развеселило. Он чуть улыбнулся – и большего от него ждать не приходилось. Берега реки были запружены народом, выкрикивавшим: "Да здравствует маленькая королева!" Мой муж перевел мне их приветствия, и мне это так понравилось, что я в знак признательности помахала рукой. Народу, по-видимому, это тоже понравилось, а поскольку с лица короля не исчезла вымученная улыбка, то я решила, что сделала все как надо.
Плывя по реке, мы попали прямо в город, а там народу собралось еще больше. Люди не только облепили берега, но и взбирались на стоявшие у причалов суда и оттуда кричали и махали руками. Конечно, это едва не кончилось бедой. Как раз тогда, когда мы проплывали мимо одного такого судна, оно внезапно перевернулось. Полагаю, туда набилось слишком много людей. Судно ушло под воду, а позже я узнала, что на борту было более сотни человек.
Я услышала крики и вопли ужаса. Внимание толпы сразу переключилось на несчастных, барахтавшихся в воде. К счастью, спасателей оказалось много, и в конце концов все тонущие были благополучно извлечены из воды, успев лишь изрядно промокнуть и перепугаться.
Мы плыли по реке, пока не достигли места назначения – Сомерсет-Хауса. В этом месте берег полого спускался к воде. Там мы высадились, и меня торжественно провели в дом. Он был больше, чем те здания, в которых я останавливалась до сих пор, но ему не хватало элегантности наших французских дворцов. Однако плавание по реке освежило меня, а приветственные крики народа – который, казалось, сразу полюбил меня – все еще звучали у меня в ушах, и поэтому я почувствовала себя немного счастливей.
Здесь мы провели ночь. Спали мы на ложе, показавшемся мне очень странным, поскольку раньше я никогда ничего подобного не видела. Однако предполагалось, что я буду взирать на него с благоговением: это ложе когда-то принадлежало королеве Елизавете и она не раз изволила на нем почивать.
Королева Елизавета была лукавой еретичкой, так что я определенно не испытывала почтения к принадлежавшим ей вещам. Более того, спать на ее ложе казалось мне просто омерзительным, и я даже не стала скрывать своих чувств. Но Карл проигнорировал мои намеки и вел себя так, словно я была всем довольна и совершенно счастлива.
Сомерсет-Хаус, однако, стоял слишком близко к городу, поэтому, опасаясь заразы, мы пробыли в этом доме всего несколько дней. Но за это время король успел побывать в парламенте и произнести там свою тронную речь. Я поняла, что речь не имела большого успеха, хотя мне Карл этого не сообщил. Он не заводил со мной серьезных разговоров. В ту пору его вряд ли тянуло вести со мной доверительные беседы. Должно быть, он считал меня легкомысленной и довольно бестолковой девицей – каковой я, по-видимому, и являлась.
Мами рассказала мне, что король просил у парламента денег. Это означало введение новых налогов, а люди ненавидят, когда их обирают.
– Они многого не любят, – говорила Мами. – Например, они не в восторге от герцога Бэкингема.
– Я их за это не осуждаю, – отпарировала я. – Но почему они его не любят? Неужто им известно, как гадко он вел себя с женой моего брата?
– О, это их не заботит. Кому какое дело до нравов вельмож? Высокопоставленные особы ведут себя в этом отношении как им заблагорассудится. Прежний король любил его до безумия… своего Стини, как он его называл, считая похожим на святого Стефана. Вокруг короля было множество молодых людей, и все-таки любимцем Якова был именно Стини. Однако герцог Бэкингем слишком честолюбив. Он воображает себя государственным деятелем и правителем, не соглашаясь на роль комнатной собачки… хотя большинство смазливых молодых людей удовольствовалось бы и этим. Ладно, старый король умер, но ведь говорят, что Бэкингем влияет и на молодого.
– Влияет на Карла! – вознегодовала я.
– Ну, король прислушивается к нему. Бэкингем его ближайший друг. Разве не отправились они вместе в Испанию, когда Карл собирался свататься к инфанте? – напомнила Мами. – А затем, когда дело касалось вас, во Францию приехал опять-таки Бэкингем.
– Значит, народ его не любит. Знаешь, думаю, что я не слишком нравлюсь герцогу… – задумчиво проговорила я.
– Пустяки. Нравитесь вы ему или нет, это никого не волнует, – успокоила меня Мами. – Брак короля Карла с вами – это альянс Англии и Франции, и Бэкингем сделал все, чтобы этот союз состоялся. Разве нет?
– О, я рада, что англичане не любят Бэкингема. Это говорит о том, что они не лишены здравого смысла… хоть и еретики, – заключила я.
Мами рассмеялась и посоветовала мне повзрослеть.
Чума все свирепствовала, и было решено покинуть Сомерсет-Хаус и перебраться в Хэмптон-Корт.
Хэмптон-Корт восхитил меня с первого взгляда. Вот это была настоящая королевская резиденция! Подплывая к ней по реке, нельзя было не оценить всю эту внушительную роскошь. Ступив на берег и пройдясь по великолепнейшему саду, раскинувшемуся перед входом во дворец, я наконец-то почувствовала себя королевой великой страны.