Полуприкрыв веки, сквозь бахрому длинных ресниц Джоанна наблюдала, как напряженно смотрит на нее аль-Адиль, слышала его учащенное дыхание. Он был так близко, что ей захотелось его коснуться, погладить по смуглой щеке, притронуться к сильной выпуклой груди, видимой в вырезе распахнутого халата. Но она сдержалась.
- Вы были в Багдаде, Малик?
- Ты так решила, потому что я сказал, что зелье из Багдада?
- Нет, я видела, с какой стороны вы приехали в Монреаль. Это отнюдь не та дорога, какая ведет от Иерусалима.
Аль-Адиль удивился: она не просто тосковала и вынашивала дитя в Монреале, она присматривалась, даже определяла направление. Кто знает, что таится в красивой головке этой выглядевшей такой покладистой пленницы. О, она способна на изощренное коварство! Ему всегда надо помнить об этом.
Эмир откинулся на софу, заложив руки за голову, и стал рассказывать о сказочном Багдаде, в котором и впрямь побывал. Этот город стоит того, чтобы на него посмотреть. Белые дворцы и пышные кроны пальм, изгиб реки Тигр, ароматы роз и специй…
- Когда-нибудь я отвезу туда тебя, моя дивная пери, - говорил он, прикрыв глаза. - Ты увидишь дворец халифа, стены которого украшены серебряной и золотой плиткой. Среди розовых колонн внутреннего двора есть изысканная мраморная чаша, наполненная ртутью, и отражающийся в ней солнечный свет просто ослепляет, разбрасывая вокруг яркое сияние. Во дворце слышится шум фонтанов и искусственных ручьев, текущих из зала в зал. Именно там, среди роскоши и блеска, восседает на троне великий повелитель мусульманского мира - халиф Ахмад ан-Насир Лидиниллах, к которому я ездил за благословением.
- Разве вам, брату великого султана Салах ад-Дина, так необходимо благоволение багдадского халифа? - спросила Джоанна. - Хотя, припоминаю, он не всегда поддерживал его. Но так ли это важно для султана?
Аль-Адиль медленно повернулся на бок, подпер голову рукой. Ох уж эта англичанка! Ее не прельстишь описанием дивных красот, она хочет понимать. Но почему бы ему и не объяснить ей? Эмиру всегда нравились неглупые женщины, а эта, бесспорно, разумна и любознательна. Ему доставляло удовольствие беседовать с ней.
- Халифы Багдада происходят из древней династии Аббасидов, и они являются потомками пророка Мухаммада. Поэтому все правоверные сунниты почитают багдадского калифа своим духовным главой.
Джоанна только слегка кивнула. У нее кружилась голова, и ей очень хотелось прилечь подле эмира. Она уже не ощущала смятения, она была покорна и жаждала его прикосновений.
Эмир наблюдал, как она поправила одну из завитых и напомаженных прядей у виска. Ее ногти были выкрашены в цвет лосося, ажурные подвески на браслетах издавали мелодичный звон. Она опять взяла кусочек арбуза и, откусив белыми зубами немного розовой мякоти, облизала пальцы, коснувшись ими губ. Аль-Адиль возбужденно следил за движениями кончика ее языка. У него появилось ощущение, что она специально дразнит его.
- Иди ко мне, - глухо произнес Малик, протянув руку.
Она игриво отклонилась и поглядела на него почти с вызовом.
- Я обязана повиноваться? Я ваша рабыня?
- Ты моя мечта, - шепнул он и поцеловал ее руку у сгиба локтя.
Джоанна почувствовала, как по коже пошли мурашки.
Аль-Адиль стал покрывать ее руку поцелуями, медленно поднимаясь к обнаженному плечу.
- Я мечтал о тебе, я готов целовать следы твоих ног, благоухающих, словно розы. Разве можно остаться равнодушным, узрев твою красоту? Черны как ночь твои волосы, и втянут живот, и бедра - холмы песка, и стан, точно ветвь ивы…
Он уже целовал ее шею, ласково, медленно, жадно. Голова Джоанны непроизвольно откинулась назад, будто увлекаемая потоком тяжелых волос. Малик едва касался ее, но Джоанна слышала его бурное дыхание и сама дышала так же тяжело.
Постепенно тело англичанки расслабилось, она чувствовала нежные касания горячего языка Малика и, довольная, даже застонала, когда его губы прильнули к ее груди. Ах, как же хочется полностью довериться, просто отдаться ему и ни о чем не думать! Но ей надо было… Мысли разлетались. И когда губы эмира сомкнулись вокруг его соска и принялись нежно сосать, тело Джоанны выгнулось в его руках, она поддалась, и он уложил ее на пятнистый мех барса.
Какой-то звук заставил аль-Адиля отвлечься - звук рога снаружи, гортанные выкрики, приказывающие отворить ворота, топот бегущих ног. Кто бы ни прибыл в крепость, его не посмеют побеспокоить в этот миг… такой миг!
Однако Джоанна тоже услышала сторонний шум и заставила себя очнуться. Она мягко отстранилась и отошла. Длинная золотистая вуаль сползла с нее, оставшись лежать подле эмира.
- Я покорена вашей… нежностью… и добротой, Малик, - произнесла она, теребя подвески на браслетах. - И вы милы мне. Но есть нечто, что не позволяет мне полностью отдаться вам. Вы можете завлечь меня, можете заставить мой разум подчиниться зову плоти, но я бы хотела любить вас. А для этого мне нужно знать, что с моей дочерью. Малышка, какую я родила…
- Да, да, я знаю. - Аль-Адиль потянулся к ней, поймал ее руку и вновь заставил опуститься на софу подле себя. - У тебя родилась очаровательная светленькая малышка, которую тебе было позволено крестить и наречь именем Хильда. Видишь, роза моя, я ни в чем не причинил зла ни тебе, ни твоему ребенку.
Он умолк и опять вслушался во внешние звуки - громкие голоса, скрип поднимаемого засова. О, пусть шайтан заберет любого, кто осмелится их побеспокоить!
Джоанна старалась сдерживать волнение. Сейчас или никогда… О, она готова на все, если эмир вернет ей дитя!
Она видела, что его волнуют эти сторонние звуки, но по-прежнему тихая музыка наполняла покой, плавная и одновременно дикая мелодия без начала и конца, звучащая, словно вздох тоскующего сердца.
- О, мой Малик, я прошу…
- О чем, услада моей души? Ах да, о своей малышке. Дочь. Это тоже неплохо, но благословение Божье на сыновьях. Когда рождается девочка, мать у нас утешают старинной восточной поговоркой: "Родила девочку, родишь и мальчика".
И опять Джоанна оказалась в его сильных ласковых руках, он усадил ее к себе на колени, гладил ее обнаженные руки, коснулся груди, нежно ее сжал. Каждое его прикосновение отдавалось в ее теле горячей волной, она страстно желала его, но сдержала порыв и не обняла Малика, а только слушала, что он говорил ей сквозь прерывистое дыхание:
- В Коране сказано: "Женщины - ваше поле. Это ваше дело, как вы его засеете". Да, твоя дочь не с тобой, но я засею твое лоно своими соками, как дождь наполняет землю животворящей силой. Ты сама хочешь этого. И это естественно, как сама жизнь. Ибо сказано в суре "Стол": "Половые сношения нужны человеку так же, как и еда".
О, эти его прикосновения, поцелуи на ее пылающей коже! В какой-то миг из горла молодой женщины вырвался звук, похожий на мурлыканье. Малик довольно рассмеялся.
- Ты родишь мне много прекрасных сыновей, моя неуловимая, гордая христианка. Моя мечта, свет моей любви, - шептал аль-Адиль между поцелуями.
Джоанна задыхалась. У нее все сильнее билось сердце, внизу живота стало горячо. Она сама обняла аль-Адиля, запустила пальцы в его жесткие напомаженные волосы. Голос разума становился все глуше, все сильнее подступало желание. Тем не менее она не забыла, почему решилась на это.
- Я рожу вам много прекрасных и сильных сыновей, Малик. Но разве вам так трудно избавить меня от печали, что царит в моем сердце, и вернуть мне мою маленькую Хильду?
Он не ответил, снова стал целовать ее, однако в какой-то миг Джоанна заставила себя выскользнуть из его объятий.
- Господин Малик…
Она задыхалась.
- Я буду ваша, вы мне нравитесь, и я… я хочу вас. Но мое счастье не будет полным, пока я ничего не знаю о судьбе моей Хильды.
Теперь она начала пятиться от него, пока не уперлась спиной в пестрый ковер на стене. Все, дальше ходу не было. Эмир мог снова приманить ее, и она не знала, как тогда поступит. Разбуженное им желание и одновременно боль и тревога за дочь переполняли молодую женщину. Но сейчас либо все решится, либо… Она боялась представить, что будет, если эмир ей откажет.
- Вы добрый и великодушный человек, Малик. Разве вы не понимаете, что все эти дни я провела в печали о моей малышке? О, сжальтесь, скажите, где она? Что с ней? Ибо как бы мне ни хотелось любить вас, но тревога за мою дочь…
- С ней все в порядке. - Аль-Адиль резко сел на софе.
По-прежнему звучала долгая нескончаемая мелодия, заглушая его бурное дыхание. Но теперь не от страсти. Похоже, он был раздражен. Однако Джоанна не желала уступать, пока не добьется своего. Если он только скажет, что вернет Хильду… О, она готова сама броситься ему в объятия, ласкать и целовать его, лечь под него, сплести с ним ноги… Но если эмир откажет…
Аль-Адиль заговорил, на этот раз несколько сухо:
- Неужели ты, моя дивная пери, думаешь, что я пришел бы к тебе, если бы причинил зло твоей малютке? Нет, я позаботился о ней. И одновременно убрал с нашего пути. О, не хмурь свои лукообразные брови, моя красавица. Твоя дочь в добром здравии, и о ней заботятся преданные люди.
- Но она так нужна мне! Она не помешает мне любить вас, Малик. Без нее же мое сердце разрывается!..
Джоанна умоляюще сложила руки. Глаза блестели от подступивших слез, она часто дышала, грудь ее вздымалась. В этот миг Джоанна даже не представляла, как она прекрасна. Будто сияя неким внезапно вспыхнувшим в душе солнцем, она поражала своей красотой.
Эмир неотрывно смотрел на нее. "А этот глупец Фазиль даже уверял, что она из тех женщин, которые равнодушны к своим детям", - подумал он с досадой.
- Успокойся, Джоанна. Маленькая Хильда ныне находится среди твоих единоверцев. Мои верные люди отвезли ее в Яффу и передали твоему супругу Обри де Ринелю. Причем приложили записку, что это его дочь. Видишь, я просто вернул ребенка отцу. Теперь он позаботится о малютке.
Джоанна ошеломленно молчала. У нее в душе словно случился обвал - так стало больно и страшно. Ее маленькая Хильда у Обри? У человека, который знает, что это не его дитя? У Обри, для которого нет ничего святого? Который не чтит ни родственных, ни божеских законов? О Господи, что же он сделает с ее крошкой?
- Вы отдали ребенка Обри? - как будто со стороны услышала Джоанна свой голос, показавшийся ей чужим. От напряжения у нее перехватило дыхание и она едва могла вдохнуть.
- Да, - невозмутимо ответил эмир. - Вы жили с рыцарем Обри как супруги, он ее отец. Я поступил, как и положено. Теперь можешь больше не волноваться о ребенке.
Не волноваться? О, святые угодники! Она даже не может ничего объяснить! Да и зачем? Обри теперь распоряжается жизнью подброшенного ему ребенка… Джоанне страшно было и думать, что ждет маленькую Хильду!
Кулаки ее невольно сжались. Она на миг закрыла глаза, а когда открыла… Если бы ее взгляд обладал смертоносной силой, аль-Адиль был бы просто испепелен.
- Я ненавижу вас, Малик! Не считаясь со мной, ничего не зная, вы поступили как злейший мой враг. Будьте же вы прокляты! Будь проклята и я, которая…
Она не договорила, задыхаясь от ужаса и безысходности.
Но эмиру уже стала надоедать ее настойчивость.
- Успокойся, женщина, и не испытывай больше моего терпения. Твои требования и упреки чрезмерны. У нас говорят: лишняя соломинка может и верблюду спину сломать. А твое поведение…
Но Джоанна уже не слышала его слов. Ее мысли разлетелись, все заполнили боль и ярость.
Она поняла одно - из-за бесцеремонной выходки аль-Адиля, не посчитавшегося с волей матери, она навсегда потеряла свое дитя. Более того, своим решением он просто погубил ее дочь.
Больше Джоанна не владела собой. Сосуд кальяна первым попался ей под руку, и она запустила им в пораженного эмира. Потом, будто силы ее удесятерились, она опрокинула на него столик со всеми яствами и кувшинами с напитками и сама кинулась на него, будто намеревалась выцарапать ему глаза.
- Вы убили мое дитя, вы убили…
Эмир отбросил ее с неожиданной силой, так что Джоанна буквально покатилась по ковру, но в следующий миг была уже на ногах и, крича, рыдая и не помня себя от гнева, вновь кинулась на этого человека, который обращался с ней как с рабыней, который не считался с ней и ломал ее жизнь…
Аль-Адиль был ловок и силен, ему не составило труда скрутить ее, но она продолжала биться, кричать и вырываться, не слыша его слов, которые вскоре тоже перешли в крик.
- Угомонись, бесноватая кошка! - тряс ее эмир. - Иначе я прикажу тебя выпороть! Как ты смеешь!..
Он повалил Джоанну на кровать, затрещала ткань ее одежды, разметались волосы, она извивалась под ним.
- Вы погубили моего ребенка! - забывшись, рычала она сквозь стиснутые зубы.
Теперь Джоанна совсем уже не напоминала нежную гурию, какая еще недавно мило заигрывала с эмиром, теперь это была злобная фурия… рыдающая, ругающаяся, даже опасная, ибо силы ее многократно умножились.
Аль-Адиль охнул, когда она расцарапала ему лицо, и, поймав и заломив ей руку, навалился сверху. А потом вдруг стремительно раздвинул коленом ее ноги, стал срывать удерживающий шаровары тонкий поясок. Англичанка не хочет подчиниться? Ну, тогда он поступит с ней так, как поступают воины с пленницами на войне.
Откуда у нее столько сил? Аль-Адиль задыхался, порой шикал, будто это могло успокоить потерявшую рассудок женщину, но охнул, когда Джоанна сильно боднула его головой в лицо. Удар пришелся в нос, боль ослепила. Тогда он схватил ее за волосы и отшвырнул на разбросанные по покою подушки. Она продолжала рыдать, сотрясаясь всем телом.
- Вы погубили мое дитя! - кричала Джоанна. - Я ненавижу вас! Я скорее умру, чем стану вашей!..
Все еще тяжело дыша, аль-Адиль приблизился, посмотрел на нее сверху вниз. Ни разу с ним не случалось подобного. О, Аллах, что он не так сделал, почему вызвал в ней такую ярость?
В дверь стучали, но он не сразу обратил на это внимание.
- Благородный Малик, к вам прибыли. Это срочно!
Аль-Адиль провел руками по лицу, убирая со лба разметавшиеся волосы, оправил халат. К нему прибыли? Это даже кстати. Ибо сейчас он и помыслить не мог, чтобы продолжить подобное… гм… подобное свидание с женщиной, которую еще недавно так желал.
Абу Хасан склонился, когда Малик показался на пороге.
- О, господин? - только и вымолвил он, увидев исцарапанное лицо эмира.
Аль-Адиль резко захлопнул за собой дверь, где уже не звучала музыка, а раздавались только горестные рыдания англичанки.
- Как ты посмел меня побеспокоить?
У Абу Хасана чуть дернулся уголок рта, но он произнес вполне спокойно:
- Я бы не дерзнул, господин, но прибыл советник вашего брата Баха аль-Дин с повелением от султана, да пребудет на много лет с ним милость Аллаха! Бахе аль-Дину поручено разыскать вас, дабы вы немедленно спешили в Иерусалим. - И добавил уже тише: - Мелек Рик выступил в новый поход.
Аль-Адиль замер. Он был поражен. А как же все эти вести о том, что крестоносцам ныне не до войны? Что Мелек Рик собирается отбыть, дабы сохранить собственный престол?
Эмир был слишком ошеломлен, чтобы сразу собраться с мыслями, поэтому велел передать для Бахи аль-Дина, чтобы сей почтенный муж ожидал, пока он соизволит его принять. Сам же отправился в свои покои, велел привести себя в порядок. И когда аль-Адиль вышел к посланцу султана, одетый в строгий темно-зеленый кафтан и малиновую чалму, он уже полностью взял себя в руки и выглядел как должно. Только царапины на его щеке багровели да переносица была слегка опухшей.
Ученый муж и друг Саладина Баха аль-Дин говорил неспешно, все время поглаживая свои пышные завитые усы.
- Хвала Аллаху, позволившему мне так скоро разыскать вас. Ибо меня послал наш султан и повелитель Юсуф ибн Айюб, да пребудет с ним вечно милость небес! Султану необходимо, чтобы его прославленный военачальник и брат как можно скорее оказался подле него в Иерусалиме. Ибо стало известно, что этот неугомонный Мелек Рик отказался от своих планов вернуться в Европу и направляется с войском кафиров по яффской дороге к Эль-Кудс. Пару дней назад он был уже в Бланш-Гарде и со дня на день может бросить свои основные силы на Святой Град. Султан Салах ад-Дин пребывает в крайнем волнении и требует вас к себе незамедлительно! Вы должны поспешить, благородный Малик, и да просветит Аллах ваше сердце!
Ричард на пути к Иерусалиму? Весть стоила того, чтобы немедленно выехать и забыть об этой бесноватой кошке Джоанне де Ринель.
- Что повелел владыка, то свято! - только и отозвался аль-Адиль и велел готовиться к скорейшему отъезду.
Когда он уже садился в седло, Абу Хасан посмел коснуться его стремени.
- Как господин прикажет поступить с невольницей? Может, на хлопчатник ее продать? Или солдатам - пусть развлекаются?
Абу Хасан совершил ошибку, дав понять аль-Адилю, что прекрасно понимает, чем закончилось свидание его господина с англичанкой. Малик почувствовал себя уязвленным. К тому же он все еще был заинтригован и не понимал, как вышло, что эта женщина не оценила его доброе намерение передать дочь ее мужу и отцу ребенка. С Джоанной следовало переговорить… если у него еще возникнет такое желание. В любом случае Джоанна де Ринель из-за нового наступления крестоносцев вновь становилась ценной заложницей. Поэтому, уже разворачивая к воротам скакуна, аль-Адиль только и бросил через плечо:
- Пусть все остается, как и ранее. Охраняй ее для меня. Головой отвечаешь за эту пленницу, Абу Хасан!
Глава 5
Караван, как огромная гусеница, медленно передвигался по Дороге Царей под палящими лучами солнца. В длинной веренице насчитывалось больше трехсот груженых верблюдов, примерно столько же лошадей, больше двухсот ослов и мулов, а еще гнали целое стадо баранов и овец, часть из которых предназначалась для пропитания тысячи двигавшихся в караване людей - торговцев, охранников, паломников, рабов.
После того как они миновали холмистые земли вокруг прежней столицы Заиорданских земель Керака Моавского, местность стала плоской, однообразной, унылой - взгляду не за что зацепиться. Зато охранники каравана как будто повеселели: среди этих открытых, опаленных солнцем пространств уже не нужно было следить за каждым холмом и оврагом, откуда могли появиться бедуины-разбойники, привлеченные богатством каравана, как ос привлекает мед. Теперь можно было и расслабиться, даже подремать, покачиваясь в седле, если кто-то был способен на это в такую жару.
Мартин ехал от самого Дамаска в качестве одного из охранников направляющихся в Аравию испанских евреев сафардов. И если сперва своим обликом мавали он и обращал на себя внимание людей в караване, то за долгие дни путешествия уже ни у кого не вызывал интереса - просто один из назареян-ренегатов, нанявшийся на службу за плату. Какой-то персидский торговец лошадьми даже попытался выменять у Мартина его гнедого белоногого коня Незерби на трех верблюдов.
- Это хорошая сделка, соглашайся, - причмокивал губами торговец, но Мартин не собирался отдавать доставшегося ему от маршала де Шампера скакуна.