Но тут англичане обложили весь город. Наполеон был послан туда и в течение короткого времени взял Тулон приступом. Англичане были изгнаны. За это он получил чин бригадного генерала.
Этьен, конечно, стал расспрашивать, как все это было, и Наполеон вкратце рассказал ему, что вопрос был лишь в артиллерии, и он хорошо сумел расставить пушки там, где это было нужно, и столько, сколько нужно, чтобы взять город штурмом.
После победы под Тулоном Наполеон решил заинтересовать Робеспьера планами наступательной войны в Италии. Робеспьер - самый могущественный человек в Республике. Дорога к Большому Робеспьеру ведет через Маленького Робеспьера - младшего брата знаменитого вождя Революции. А с Маленьким Наполеон дружен.
Большой Робеспьер нашел планы Наполеона очень заманчивыми и предложил военному министру Карно заняться этим вопросом. Карно не любит, когда вмешиваются в его дела, но противоречить Робеспьеру он не осмеливается. Стоит тому подписать мандат, и голова Карно слетит на гильотине. Таким образом, Карно взял у Наполеона проект, но весьма вероятно, что бумаги до сих пор маринуются где-нибудь в ящиках военного министра. Для начала он, с санкции Робеспьера, послал Наполеона инспектировать наши южные форты.
Этьен и все наши знакомые ненавидят Робеспьера, но никто не говорит этого вслух. Говорят, что Робеспьер создал огромную шпионскую сеть внутри страны, что он обязал своих сотрудников ежедневно доносить ему о настроениях в трибунале и других департаментах. Говорят также, что ему известно все о частной жизни руководителей Республики и даже простых смертных.
Он проповедует высокую мораль и приказал закрыть все публичные дома в Париже. Запрещено танцевать на улицах, запрещены карнавалы и веселье отменено. Но Этьен строго наказал нам не говорить о Робеспьере, так как это может стоить жизни. И ни в коем случае не говорить ничего при братьях Буонапарт. Он беседует с Наполеоном исключительно о его планах завоевания Италии.
- На нас возложена миссия - вдолбить всем народам Европы слова о свободе и равенстве. И мы это сделаем, даже если эти слова придется вдалбливать пушками, - говорит Наполеон.
Я слушаю эти разговоры только потому, что хочу быть с Наполеоном, но, конечно, страшно скучаю. Самое ужасное, когда Наполеон принимается читать моему брату артиллерийский устав. Этьен делает вид, что понимает там что-то. Возможно, Наполеон уже научил Этьена чему-то, но, оставаясь со мной, Наполеон никогда не говорит о пушках. А мы частенько бываем вдвоем. Потому что после ужина Жюли всегда говорит:
- Мы пройдемся немного по саду с нашими гостями. Ты не возражаешь, мама?
И мама отвечает:
- Идите, дети мои!
И мы четверо: Жозеф, Наполеон, Жюли и я, мы исчезаем в направлении беседки. Но еще не доходя до беседки, Наполеон предлагает:
- Эжени, что вы думаете о том, чтобы пробежаться? Посмотрим, кто скорее добежит до того забора?
Я подбираю подол юбки, а Жюли кричит:
- Внимание! Приготовились! Бегите!
Мы срываемся с места, Наполеон и я, и бежим к дальнему забору. Когда я подбегаю к забору, мои волосы в беспорядке, сердце бешено бьется в груди, а Жозеф и Жюли в это время скрываются в беседке.
Иногда выигрывает Наполеон, иногда - я. Но когда прибегаю первой я, я знаю, что Наполеон уступил мне.
Забор мне по грудь. Обычно мы облокачиваемся на него, стоя рядом, близко друг к другу. Я кладу локти на каменный парапет, увитый плющем, и смотрю на звезды. Потом мы разговариваем. Иногда о страданиях молодого Вертера, романе немецкого поэта по фамилии Гете, который лежит почти на всех ночных столиках (конечно не поэт, а роман). Мне случилось потихоньку прочесть эту книгу, так как мама не разрешает мне читать романы. Но мне этот роман не понравился. Это непередаваемо грустная история о любви молодого человека. Наполеону книга понравилась.
Я спросила его, мог бы он застрелиться из-за несчастной любви?
- Нет. Потому что девушка, которую я люблю, не выйдет замуж за другого, как это написано в романе, - ответил он смеясь.
Я быстро переменила тему.
Часто мы подолгу стоим молча, облокотившись о забор, глядя в темные поля и почти прижавшись друг к другу. Чем дольше мы молчим, тем ближе чувствуем себя к этим полям и друг к другу.
Мне начинает казаться, что я слышу, как вздыхают цветы и трава. Время от времени доносится легкий свист ночной птицы. Луна висит в темном небе, как лампада, заливая своим желтым светом заснувшие поля.
В такие минуты я думаю: "Великий Боже, сделай так, чтобы этот вечер не кончился, сделай так, чтобы я всегда была рядом с ним!"
Хотя я читала, что Бога нет, хотя Конвент разъяснял гражданам, что верить в Бога бессмысленно, все-таки, когда мне очень грустно или очень хорошо, я всегда обращаюсь к Богу "Великий Боже!"
- Ты не боишься своего будущего, Эжени? - неожиданно Наполеон. Когда мы стоим у забора и смотрим в поля, он говорит мне "ты".
- Бояться своего будущего? - Я покачала головой. - Нет, не боюсь. Мы не знаем, что оно нам сулит. К чему же бояться того, чего не знаешь?
- Удивительно, что люди не хотят узнать свое будущее, - сказал он. Он был очень бледен при свете луны. Взгляд его был обращен вдаль. - Я, например, знаю мое будущее, мое призвание.
- И вы его боитесь? - спросила я, очень удивившись.
- Нет. Я знаю, что призван совершать большие дела. Мое призвание и руководить государством. Я из тех, кто творит мировую историю.
Я растерянно смотрела на него. Я никогда не думала, что человек может так говорить о себе. Потом я засмеялась.
Услышав мой смех, он сморщился как от боли и резко повернулся ко мне.
- Ты смеешься, Эжени? Ты смеешься? - прошептал он.
- Простите меня, о, простите! Это потому, что я увидела ваше лицо при свете луны, оно было таким бледным и… таким чужим. Когда мне страшно, я всегда смеюсь.
- Я не хотел испугать тебя, Эжени. А мне показалось, что ты испугалась моего большого предназначения.
Мне пришла в голову одна мысль, и я тотчас же ее высказала:
- А я тоже буду творить историю, Наполеон!
Он удивленно посмотрел на меня. Но я продолжала:
- Историю творят люди, не правда ли? Не только люди, которые могут послать на смерть других людей или знают, как расставить пушки, чтобы взять город приступом. Другие, я хочу сказать - маленькие люди, даже те, против кого направлены пушки, все мужчины и женщины, которые живут, надеются и умирают. Все они творят историю.
Он согласился и сказал медленно:
- Ты права, маленькая Эжени, ты права. Но я поднимусь над этими миллионами людей, о которых ты говоришь.
- Это удивительно!
- Не правда ли? Удивительно видеть перед собой человека таких огромных возможностей.
- Нет. Я хочу сказать удивительно, что вы мечтаете об этом для себя, Наполеон! - Вдруг я поняла, что совершенно его не знаю. Но он улыбнулся и вновь стал знакомым и… любимым.
- Ты веришь мне, Эжени? Веришь? Верь, девочка, что бы ни случилось! - Его лицо было так близко. Так близко, что я закрыла глаза. И я почувствовала прикосновение его жестких губ к моим губам.
Мои губы раскрылись, но я сжала их, вспомнив, что Жюли меня постоянно ругает, когда я сильно чмокаю, целуя ее. Мне хотелось поцеловать его так, чтобы ему было приятно, но его губы были так жестки и властны, и я сама не знаю как, но мои губы опять раскрылись навстречу этому жесткому, властному поцелую.
Ночью, когда Жюли уже погасила свечу, я долго не могла заснуть. В темноте я услышала голос Жюли:
- Ты тоже не спишь, моя маленькая?
- Нет. Очень душно, - прошептала я.
- Я хочу тебе кое-что рассказать. Большой секрет! Не рассказывай никому. До завтра, обещаешь?
- Клянусь маминым и своим здоровьем, - сказала я быстро.
- Завтра днем м-сье Жозеф будет говорить с мамой.
- О чем?
Жюли рассердилась:
- Господи! Какая ты наивная! О нас, конечно, обо мне и о нем. Он хочет… Господи, какая ты еще дурочка… Он будет просить моей руки.
- Жюли, значит… Значит ты уже невеста?
- Тихо! Не кричи! Завтра я стану невестой. Если мама даст согласие. Завтра…
Я выскочила из постели и прыгнула к ней. По дороге я налетела на стул.
- Ой, ой… - Я зашибла палец на ноге.
- Тише, Эжени. Ты разбудишь весь дом!
Но я уже юркнула к ней в постель. Быстро я скользнула под одеяло и спрятала голову под мышку Жюли, не зная как показать ей свою радость.
- Ты невеста! Ты уже настоящая невеста! Вы целовались?
- Не задавай таких вопросов, - рассерженно сказала Жюли. Потом она не удержалась, чтобы не прочесть мне лекцию:
- Запомни! Молодая девушка не позволяет целовать себя, пока ее мать не дала согласие на свадьбу. Хотя ты еще слишком молода, чтобы понимать подобные вещи.
В комнате было темно и мы не могли видеть друг друга. Конечно, они целовались! Они были вдвоем почти каждый вечер в беседке. Они были там только вдвоем. Остальные, как, например, ее сестра, которая имеет несчастье быть на четыре года моложе, и обыкновенный генерал в это время должны подпирать забор сада…
Но мы на это согласны, так как понимаем, что это нужно им, Жюли и Жозефу.
"Конечно, они целовались", - решила я и сказала об этом Жюли. Она уже засыпала и в полусне ответила:
- Может быть.
"Как трудно держать губы сжатыми, когда тебя целуют", - подумала я.
Потом я примостила голову на плечо Жюли и тоже заснула.
Я немножко пьяна. Легко, приятно пьяна легким, очень приятным опьянением. Жюли стала невестой Жозефа, и мама послала Этьена достать из погреба шампанское, которое папа купил уже давно и которое хранилось ко дню помолвки Жюли.
Они сидят на террасе и обсуждают вопрос будущего жилища Жюли и Жозефа. Наполеон ушел, чтобы сообщить матери. Мама пригласила м-м Летицию Буонапарт и всех детей на завтрашний вечер. Завтра мы познакомимся с новой семьей Жюли. Мне хочется понравиться м-м Летиции Буонапарт, так как я надеюсь…
Нет! Не буду писать, иначе это не сбудется. Нужно молиться и верить, но никому, никому не говорить!
Хорошо бы почаще пить шампанское! Оно щиплет язык крошечными уколами булавок и такое сладкое! После первого же бокала мне хотелось смеяться без всякой причины. Когда я пила третий бокал, мама сказала:
- Не наливайте больше девочке.
Сегодня утром мне пришлось встать очень рано, и у меня не было ни минутки, чтобы остаться со своими мыслями. Как только Наполеон ушел, я побежала в свою комнату и сейчас пишу дневник, но мысли бегут, бегут как муравьи и каждая, как муравей, несет маленькую ношу. Я никак не могу собраться с мыслями, потому что я выпила шампанского и мои мысли разбегаются в разные стороны.
Я не знаю, как случилось, но я совершенно забыла, что наш швед, наш м-сье Персон должен сегодня уехать. С тех пор, как в доме появились Буонапарты, я совсем не уделяла ему внимания. Я думала, что он не очень этим огорчен. Когда я однажды спросила его, что он думает о наших новых друзьях, он ответил, что почти не понимает, что они говорят, так как они говорят слишком быстро и их произношение отличается от нашего.
А я перестала замечать акцент Жозефа и Наполеона!
Вчера вечером мне сказали, что Персон упаковал чемоданы и уедет девятичасовым дилижансом сегодня. Конечно, я решила проводить его. Во-первых, потому что я полюбила его лошадиное лицо и, во-вторых, потому что я люблю ходить к дилижансу. Там можно узнать новости и увидеть дам в парижских туалетах.
А забыла я Персона потому еще, что мне пришлось очень много думать о первом поцелуе… Правда сегодня утром, проснувшись, я сразу вспомнила, что Персон уезжает. Я выскочила из кровати, быстро натянула сорочку и две юбки, надела первое попавшееся платье, слегка подвила локоны и бегом спустилась в столовую.
Персон уже завтракал перед отъездом. Мама и Этьен хлопотали вокруг него и упрашивали его кушать побольше. Ведь ему предстоит такая дорога! Сначала до Рейна, потом через Германию до Любека и дальше кораблем до Швеции. Я не представляю даже, сколько раз он должен будет сменить дилижанс, пока доберется до Любека.
Мари приготовила ему нашу большую корзину для пикников, набитую всякой снедью. Там были две бутылки вина, жареный цыпленок, вареные яйца и вишни.
После завтрака Этьен и я пошли проводить Персона. Этьен нес чемодан, Персон - чемодан и корзину с едой, а я взяла сверток, в котором, как сказал мне Персон, была упакована очень ценная для него вещь.
- Там самый прекрасный шелк, какой я когда-либо видел. Шелк, купленный вашим покойным отцом и предназначавшийся королеве. Но обстоятельства помешали королеве…
- Да, это парча - королевский шелк, - сказал Этьен. - Папа всегда говорил, что он подойдет только для придворного туалета.
- Но парижские дамы еще ходят в элегантных туалетах, - заметила я.
Этьен перебил раздраженно:
- Парижские дамы больше не дамы. Нет… Эта парча неуместна в нынешней Франции.
- Я позволил себе купить этот шелк. Я счастлив, что купил его. Это - сувенир… - Персон проглотил слюну. - Сувенир о вашем покойном отце и о доме Клари.
Я мысленно похвалила Этьена. Не имея возможности продать во Франции этот отрез парчи, он сбыл ее Персону и, вероятно, за хорошие деньги. Дом Клари не потерял на этой операции…
- Мне жаль было расстаться с этим шелком, - сказал Этьен, - но на родине м-сье Персона есть королевский двор, и будем надеяться, что Ее величеству, королеве Швеции понадобится новый придворный туалет, а купив эту парчу, она может назначить м-сье Персона придворным поставщиком.
- Не следует хранить парчу долго. Шелк может посечься, - сказала я, почувствовал себя до кончиков ногтей дочерью торговца шелком.
- Только не этот шелк, - заявил Этьен. - Он очень плотно заткан золотыми нитями.
Пакет был очень тяжелый, и я прижимала его к груди обеими руками. Было еще рано, и солнце пекло не сильно, но по моим щекам катился пот. Мы немного опоздали, и это помешало нам попрощаться по всей форме. Все пассажиры были уже на местах. Этьен со вздохом облегчения опустил чуть не на колени какой-то дамы тяжеленный чемодан, а Персон, желая пожать руку Этьена, уронил корзинку с провизией. Потом дилижанс тронулся, и Персон все пытался выглянуть из окна, чтобы удостовериться, хорошо ли кучер привязал на крыше его драгоценный сверток.
Последней фразой Персона было:
- Я буду очень хранить его, м-ль Эжени.
Этьен спросил, о чем он говорит, и я ответила:
- О Декларации Прав человека, о том листке, который принес папа. - И я почувствовала, что мои глаза вдруг защипало. Но тут же я подумала, что родители Персона будут очень рады вновь увидеть его лошадиное лицо, и еще подумала, что в этот момент кто-то навсегда ушел из моей жизни…
Этьен пошел в магазин, и я пошла с ним. В магазине я себя чувствовала, как дома. Папа часто брал меня с собой и всегда объяснял мне все, что касалось торговли шелком. Я хорошо умею различать сорта, даже умею отмеривать и делать свертки. Папа говорил, что это у меня в крови, так как я истинная дочь торговца шелком.
Несмотря на ранний час, в магазине уже были покупатели. Мы вежливо поздоровались с ними, но я сразу поняла, что крупных покупок не будет, так как здесь были гражданки, которые покупали кусочек муслина на косынку или дешевую тафту на юбку.
Теперь уже не увидишь в нашем магазине шикарных дам из окрестных замков, которые делали большие заказы для предстоящей охоты или праздника в Версале. Некоторые казнены, многие бежали в Англию, некоторые скрываются под чужим именем и живут там, где их не знают.
Этьен часто жалеет, что при Республике прекратились балы и приемы. Дело, конечно, в ужасной скаредности и морализме Робеспьера.
Я некоторое время толкалась в магазине и помогала клиентам выбирать подходящий материал или ленты дли своих девочек - работа, которую терпеть не мог Этьен и которую он охотно возлагал на меня. Потом я вернулась домой, думая, как всегда, о Наполеоне, и я спрашивала себя, наденет ли он новую форму в день помолвки Жюли.
Дома я застала маму в большом волнении, так как Жюли предупредила, что после полудня придет Жозеф и будет просить ее руки. Мама чувствовала себя растерянной, потом она ушла в город, чтобы посоветоваться с Этьеном. Когда она вернулась, у нее болела голова от жары, она легла на диван и сказала, чтобы ее позвали, когда придет гражданин Жозеф.
Жюли вела себя совсем как сумасшедшая. Она бегала взад и вперед по гостиной и стонала. Она была зеленого цвета, и я видела, что ей совсем плохо. Ведь у нее всегда болит сердце, когда она волнуется. Тогда я взяла ее с собой, и мы сели в беседке. Пчелы гудели вокруг ползучих роз, и я чувствовала, что дремлю и мне очень хорошо и спокойно.
"Как проста и прекрасна делается жизнь, если любишь кого-нибудь, - думала я. - Тогда знаешь, что принадлежишь только ему. Если мне запретят выйти за Наполеона замуж, я сбегу с ним, не сказав никому".
В пять часов показался огромный букет, сзади которого не было видно Жозефа. Мари приняла букет, а Жозеф закрылся с мамой в гостиной. Я приникла к замочной скважине, чтобы подслушать, о чем они говорят. Но я не могла понять ни слова.
- Сто пятьдесят тысяч франков золотом, - сказала я Жюли, которая стояла подле меня у двери. Она вздрогнула.
- Что? Что ты говоришь?
- Я говорю о ста пятидесяти тысячах франков золотом, которые папа оставил тебе в приданое, и столько же - мне. Разве ты не помнишь, что нотариус читал нам все это, когда вскрыли папино завещание?
- Мне это совершенно безразлично сейчас, - сказала Жюли, перебивая меня. Она достала платок и вытерла мокрый лоб. Господи, когда девушка становится невестой, она так забавно ведет себя!
- Ну, уже можно поздравлять? - сказал кто-то сзади нас.
Наполеон! Подошел неслышно и теперь стоял рядом с нами у двери.
- Могу ли я, в качестве будущего родственника, разделить с вами тяготы ожидания?
Жюли потеряла терпение.
- Делайте, что хотите, но оставьте меня в покое, - сказала она, всхлипывая.
После этого мы с Наполеоном на цыпочках пошли к дивану и тихонько уселись. Я боролась со смехом, так все было забавно. Наполеон незаметно толкнул меня.
- Немного выдержки, Эжени. Буду тебе очень благодарен, - прошептал он, делая серьезное лицо.
Наконец, мама показалась на пороге и сказала дрожащим голосом:
- Жюли, войди, прошу тебя!
Жюли вошла в гостиную. Она едва владела собой. Дверь за ними захлопнулась.
А я… Я обвила руками шею Наполеона и смеялась, смеялась не в силах остановиться.
- Перестаньте целовать меня, - сказала я, наконец, задыхаясь, потому что Наполеон, конечно же, использовал создавшееся положение. Я откинулась к спинке дивана и оглядела Наполеона. Он был в своем старом мундире с лоснящейся спиной.
- Вы могли бы надеть сегодня свою парадную форму, дорогой мой генерал, - заметила я.
- У меня ее нет, Эжени, - ответил он. - У меня нет пока денег, чтобы купить новую форму, а Республика нас не одевает. У меня просто нет денег.
- Ну конечно, вам ведь нужно содержать мать и младших братьев и сестер, - начала я.
- Дети мои, я хочу сообщить вам огромную новость… - мама стояла перед нами, смеясь и плача одновременно.
- Жюли и Жозеф… - ее голос задрожал. Потом она продолжала: - Эжени, позови скорее Сюзан и посмотри, вернулся ли уже Этьен. Он обещал мне вернуться сегодня в пять часов.