Он зевнул. У него была чрезвычайно удобная кровать, и он планировал хорошо ею воспользоваться. Возможно до полудня.
Когда он вошел, Белгрэйв был тих. Слуги давно легли спать, и его бабушка, очевидно, тоже.
Слава Богу.
Он полагал, что любит ее. Это была чистая теория, потому что на самом деле она ему не нравилась. Но с другой стороны, кому она вообще нравилась. И он полагал, что должен проявлять по отношению к ней некую верность вассала феодалу. Она выносила сына, который потом женился на женщине, родившей его. Стоило быть признательным хотя бы за собственное существование, если больше было не за что.
Впрочем он и не искал других причин для привязанности. Августа Элизабет Кандида Дэбенхем Кэвендиш была, мягко выражаясь, не очень хорошим человеком.
Он слышал от людей, которые знали ее очень давно, что когда–то она, даже если и не была дружелюбной, то, по крайней мере, была не настолько недружелюбной. Но это было задолго до того, как он родился, до того, как двое из трех ее сыновей умерли. Самый старший умер из–за той же лихорадки, которая унесла ее мужа, а второй утонул в результате кораблекрушении недалеко от берегов Ирландии.
Отец Томаса никогда и не надеялся, что станет герцогом, имея двух совершенно здоровых старших братьев. Действительно, судьба - штука непредсказуемая.
Томас зевнул, не потрудившись прикрыть рот, спокойно идя через холл к лестнице. Вдруг, к его большому удивлению, он увидел…
- Грейс?
Она вскрикнула от удивления и споткнулась на последней ступеньке. Рефлекторно он прыгнул вперед, чтобы подхватить ее, его руки крепко держали ее за предплечья, пока она не нашла опору.
- Ваша милость, - сказала она устало.
Он отступил, с любопытством наблюдая за ней. Они давно обходились без формальностей с титулами, когда были дома. Она, фактически, была одной из тех немногих людей, которые звали его по имени.
- Почему, черт возьми, вы все еще не спите? - спросил он, - уже более двух часов ночи.
- На самом деле более трех, - вздохнула она.
Некоторое время Томас наблюдал за ней, пытаясь вообразить, что же потребовалось его бабушке, что ее компаньонка оказалась здесь в такое время. Он почти боялся даже подумать об этом; один дьявол знал, что она могла придумать.
- Грейс? - мягко спросил он, поскольку бедная девочка выглядела совершенно измученной.
Она моргнула, слегка тряхнув головой.
- Прошу прощения, что вы сказали?
- Почему вы блуждаете по дому?
- Ваша бабушка нехорошо себя чувствует, - сказала она с жалкой улыбкой. И затем быстро добавила: - Вы поздно вернулись.
- У меня были дела в Стамфорде, - сказал он резко. Он считал Грейс одной из его немногих настоящих друзей, но все же она была леди, и он никогда не оскорбит ее, упомянув Селесту в ее присутствии.
Кроме того, он все еще был раздражен своей нерешительностью. Какого дьявола, он проделал такую дорогу до Стамфорда и вернулся?
Грейс откашлялась.
- У нас был … волнующий вечер, - сказала она и почти неохотно добавила: - На нас напали разбойники.
- Боже милостивый! - воскликнул он, всматриваясь в нее более внимательно. - С вами все в порядке? Моя бабушка хорошо себя чувствует?
- Мы обе целы и невредимы, - заверила она его, - хотя наш кучер получил удар по голове. Я взяла на себя смелость предоставить ему три дня, чтобы поправиться.
- Конечно, - сказал он, внутренне ругая себя. Он не должен был позволить им ехать одним. Он должен был предвидеть, что возвращаться они будут поздно. А что с Уиллоуби? Маловероятно, что напали и на их карету, поскольку они поехали в противоположном направлении. Но, тем не менее, лучше ему от этого не стало.
- Я должен принести извинения, - сказал он. - Я должен был настоять, чтобы вы взяли в сопровождение еще кого–нибудь.
- Не будьте глупы, - ответила Грейс. - Это не ваша ошибка. Кто бы подумал… - она покачала головой. - Мы невредимы. Это - все, что имеет значение.
- Что они взяли? - задал он очевидный вопрос.
- Немного, - сказала Грейс так, как будто пыталась преуменшить значение случившегося. - У меня вообще ничего. Я предполагаю, что было очевидно, что я женщина несостоятельная.
- Бабушка должно быть безумно зла.
- Она немного расстроена, - согласилась Грейс.
Он почти рассмеялся. Он знал, что это выглядело неуместно и неподоброму, но он всегда обожал преуменьшения.
- На ней были изумруды, не так ли? - он покачал головой. - Старая летучая мышь до смешного любит эти камни.
- На ней действительно были изумруды, - ответила Грейс, и он понял, что она должно быть совершенно измучена, раз не ругает его за то, что он назвал свою бабушку старой летучей мышью. - Она спрятала их под подушками сиденья.
Он был поражен.
- Она?
- Я, - поправилась Грейс. - Она кинула их мне прежде, чем они ворвались в карету.
Он улыбнулся ее изобретательности, и затем, после мгновения неловкой тишины, произнес:
- Вы не упомянули, почему вы здесь в столь поздний час. Несомненно, вы тоже заслужили отдых.
Она замялась, заставляя его задуматься над вопросом, что заставило ее так смутиться. Наконец она призналась:
- У вашей бабушки странное желание.
- Все ее желания странные, - немедленно ответил он.
- Нет, это… хорошо… - она раздраженно вздохнула. - Я полагаю, что вы захотите помочь мне вынести картину из галереи.
Этого он не ожидал.
- Картину, - отозвался он эхом.
Она кивнула.
- Из галереи.
Она снова кивнула.
Он попытался предположить… но сдался.
- Я полагаю, что она просит один из тех небольших квадратных натюрмортов.
Она посмотрела на него так, как если бы у нее хватило сил улыбнуться.
- С фруктами в вазе?
Он кивнул.
- Нет.
О господи, его бабушка, наконец, сошла с ума. Это была хорошая новость, в самом деле. Вероятно, он сможет поместиь ее в приют. Он не мог представить, что кто–то станет возражать.
- Она хочет портрет вашего дяди.
- Моего дяди? Которого?
- Джона.
Томас кивнул, задаваясь вопросом, почему он спросил. Конечно, он никогда не знал своего дядю; Джон Кэвендиш погиб за год до того, как он родился. Но в Белгрейве вечно будет его тень. Вдова всегда любила своего среднего сына больше всех, и все знали это, особенно другие ее сыновья.
- Он всегда был ее любимцем, - пробормотал он.
Грейс вопросительно на него посмотрела.
- Но вы никогда не знали его.
- Нет, конечно, нет, - сказал он резко. - Он умер до моего рождения. Но мой отец говорил о нем.
Весьма часто. И никогда с нежностью.
Однако он посчитал, что должен помочь Грейс снять картину со стены. Бедная девочка не справится с этим самостоятельно. Он покачал головой.
- Тот портрет, что в натуральную величину?
- Боюсь, что так.
Господи. Прихоти его бабушки… Ну нет, он не собирается этого делать.
Он посмотрел Грейс прямо в глаза.
- Нет, - сказал он. - Сейчас вы не станете этого делать. Если она хочет в свою комнату эту чертову картину, утром она сможет попросить об этом лакея.
- Уверяю вас, я ничего так не хочу, как прямо сейчас удалиться к себе, но проще будет сделать так, как она хочет.
- Категорически нет, - ответил Томас. О господи, его бабушка действительно тяжелый человек. Он повернулся и пошел вверх по лестнице, но на полпути понял, что остался один.
Что это случилось с женщинами Линкольншира этим вечером?
- Грейс! - рявкнул он.
И затем, когда она немедленно не материализовалась на ступенях лестницы, он сбежал вниз и крикнул еще громче:
- Грейс!
- Да, здесь я, - выпалила она, поспешно выбегая из–за угла. - Ради Бога, вы перебудете весь дом.
Он пропустил это мимо ушей.
- Не говорите мне, что вы собираетесь идти за картиной.
- Если я не этого сделаю, то она будет звонить мне всю ночь, и мне не удасться поспать.
Он сузил глаза.
- Подождите меня.
Она выглядела встревоженной.
- Подождать вас, зачем?
- Сорву шнур ее звонка, - сказал он, возобновляя движение вверх по лестнице с новой целью.
- Сорвете шнур… Томас!
Он не потрудился остановиться. Он слышал, как она стремительно рванула вперед позади него, почти способная продолжать в том же темпе.
- Томас, вы не можете, - она часто дышала, запыхавшись, поскольку, мчась за ним, перескакивала через ступеньку.
Он остановился и повернулся. И даже усмехнулся. Действительно, это было почти забавно.
- Дом принадлежит мне, - сказал он. - Я могу делать все, что захочу.
Он быстро пересек длинный ковер, сделав паузу у двери своей бабушки, удачно приоткрытой, чтобы легче было войти.
- Что вы надумали сделать? - рявкунул он, добравшись до ее кровати.
Но его бабушка выглядела так…
Необычно.
Ее глазам недоставало ее обычной твердости, и по правде сказать, она не вполне походила на ведьму, чтобы напоминать ту Августу Кэвендиш, которую он знал и совсем не любил.
- О боже, - вырвалось у него, - вы в порядке?
- Где мисс Эверсли? - спросила его бабушка, а ее глаза отчаянно забегали по комнате в поисках компаньонки.
- Я здесь, - сказала Грейс, скользнув через комнату к другой стороне ее кровати.
- Вы принесли? Где картина? Я хочу видеть моего сына.
- Мэм, уже поздно, - попыталась объяснить Грейс. Она подалась вперед, внимательно посмотрела на вдову, после чего повторила: - Мэм?
- Вы можете приказать лакею сделать это утром, - сказал Томас, удивляясь, почему ему показалось, что что–то невысказанное только что промелькнуло между этими двумя женщинами. Он был совершенно уверен, что его бабушка не посвящала Грейс в свои секреты, и он знал, что Грейс не делала никаких жестов. Он откашлялся.
- Мисс Эверсли не станет выполнять такую серьезную физическую работу, и уж конечно не в середине ночи.
- Мне нужна эта картина, Томас, - сказала вдова, но не своим обычным трескучим голосом. Был в нем какой–то надлом, некая слабость, что лишала силы и твердости. Затем она добавила: - Пожалуйста.
Томас закрыл глаза. Его бабушка никогда не говорила "пожалуйста".
- Завтра, - сказал он, приходя в себя. - Первым делом, если вы пожелаете.
- Но…
- Нет, - прервал он. - Я сожалею, что побеспокоил вас этим вечером, и я, конечно, сделаю все, что необходимо - в пределах разумного - чтобы обеспечить ваш комфорт и здоровье, но сюда не входят причудливые и несвоевременные требования. Вы понимаете меня?
Ее губы сморщились, и он увидел в ее глазах вспышку ее обычного высокомерия. По некоторым причинам, он нашел это обнадеживающим. Не то, чтобы ему очень уж понравилось это ее обычное высокомерие, но мир был более сбалансирован, когда каждый вел себя так, как ожидалось.
Она сердито на него уставилась.
Он оглянулся назад.
- Грейс, - сказал он резко, не поворачиваясь, - идите спать.
Последовала длинная молчаливая пауза, затем он услышал, что Грейс удалилась.
- Вы не имеете никакого права ей приказывать, - прошипела его бабушка.
- Нет, это вы не имеете никакого права.
- Она - моя компаньонка.
- Но не ваша раба.
Руки его бабушки дрожали.
- Вы не понимаете. Вы никогда не могли понять.
- За что вечно благодарен, - парировал он. О господи, день, когда он понял бы ее, был бы днем, когда он перестал бы любить себя, навсегда. Он потратил жизнь, пытаясь понравиться этой женщине, или нет, не так, половину жизни он пытался понравиться этой женщине, а следующую половину - пытался избегать ее. Он никогда ей не нравился. Томас понял это еще в детстве. Теперь это не беспокоило его; он давно понял, что ей никто не нравился.
Но когда–то и она любила. Если обиженные стенания его отца содержали хотя бы намек на правду, Августа Кэвендиш обожала своего среднего сына, Джона. Она всегда оплакивала тот факт, что он не родился наследником, и, когда отец Томаса неожиданно все унаследовал, она ясно дала понять, что он был слабой заменой. Джон был бы лучшим герцогом, а если не он, то тогда Чарльз, который, как самый старший, наследовал все. Когда он погиб, Реджинальд, третий сын, остался с ожесточенной матерью и женой, которую он не любил и не уважал. Он всегда чувствовал, что был вынужден жениться на девушке ниже его по положению, поскольку никто не думал, что он станет наследником, и он не видел причины не высказывать это убеждение громко и ясно.
Хотя Реджинальд Кэвендиш и его мать, казалось, терпеть не могли друг друга, они были, по правде говоря, удивительно похожи. Им обоим никто не нравился, и тем более Томас, не важно был ли он наследником герцога или нет.
- Жаль, что мы не можем сами выбирать себе семьи, - пробормотал Томас.
Его бабушка резко на него посмотрела. Он говорил не достаточно громко, чтобы она могла разобрать его слова, но его тон совершенно ясно передал смысл сказанного.
- Оставьте меня одну, - сказала она.
- Что случилось с вами этим вечером?
Хотя вопрос не имел никакого смысла. Да, возможно на нее напали разбойники, и возможно ей даже ткнули оружием в грудь. Но Августа Кэвендиш не была хилым цветком. Она плевалась бы гвоздями, если бы они положили ее в могилу, он в этом не сомневался.
Ее губы приоткрылись, а глаза зажглись мстительным огнем, но все–таки она сдержала свой язык. Ее спина выпрямилась, и она стиснула челюсти. Наконец она произнесла:
- Уходите.
Он пожал плечами. Если она не желала позволить ему играть почтительного внука, то он счел себя освобожденным от ответственности.
- Я слышал, что они не получили ваши изумруды, - сказал он, направляясь к двери.
- Конечно, нет!
Он улыбнулся. По большей части потому, что она не могла этого видеть.
- Было нехорошо с вашей стороны, - сказал он, поворачиваясь к ней лицом, стоя у самой двери, - кидать их мисс Эверсли.
На что она усмехнулась, не удостоив его ответом. Он его и не ждал; Августа Кэвендиш никогда не оценивала свою компаньонку выше своих изумрудов.
- Приятных сновидений, дорогая бабушка, - выкрикнул Томас уже из коридора. После чего он просунул свою голову назад в дверной проем, достаточно далеко, чтобы произнести еще одну мысль на прощанье. - Если же вы не сможете уснуть, ведите себя тихо. Я попросил бы вас стать невидимой, но вы продолжаете настаивать, что вы не ведьма.
- Вы - бессердечный внук, - прошипела она.
Томас пожал плечами, решив позволить ей последнее слово. У нее была трудная ночь. А он устал.
Больше его ничего не волновало.
Глава четвертая
Больше всего Амелию раздражало то обстоятельство, что вместо того, чтобы сидеть сейчас здесь и потягивать давно остывший чай, она могла бы заняться чтением книги.
Или прокатиться на своей кобыле.
Или сидеть у ручья, окуная пальцы ног в воду, или учиться играть в шахматы, или дома наблюдать за слугами, полирующими серебро.
Но вместо всего этого она находилась здесь. В одной из двенадцати гостиных замка Белгрэйв. Потягивала холодный чай, задаваясь вопросом, насколько невежливо съесть последнее печенье, и подскакивала каждый раз, заслышав шаги в холле.
- О, святые небеса! Грейс! - воскликнула Элизабет. - Неудивительно, что ты выглядишь такой расстроенной!
- Х–м–м? - Амелия прислушалась. Очевидно, она пропустила что–то интересное, обдумывая, как избежать общения со своим fiancé, который, это стоило отметить, мог быть влюблен в Грейс.
А ведь он ее поцеловал, между прочим.
Как не крути, недостойное поведение. По отношению к обеим леди.
Амелия присмотрелась к Грейс чуть более внимательно, оценивая ее темные волосы и синие глаза, и пришла к выводу, что та весьма красива. Это не должно было стать неожиданностью, ведь она знала Грейс всю свою жизнь. До того, как Грейс стала компаньонкой вдовы, она была дочерью местного сквайра.
Амелия понимала, что она и сейчас ею оставалась, но только теперь она была дочерью мертвого сквайра, что не обеспечивало ей средств существования и защиты. Раньше, когда родители Грейс были живы, они были членами одного и того же сельского общества, и если их родители не были близки, то дети, конечно, были. Вероятно, она видела Грейс раз в неделю; хотя нет, поправилась она, два раза, если считать церковь.
Но, по правде говоря, она никогда не задумывалась над внешностью Грейс. Это не было невнимательностью, и она не считала ее ниже себя по положению. Это было всего лишь… ну, хорошо… зачем? Грейс всегда была рядом. Как нечто постоянное и надежное в жизни. Самая близкая подруга Элизабет, трагически осиротевшая и затем принятая вдовствующей герцогиней.
Тут Амелия поправилась. Принятая - это, возможно, эвфемизм. На самом деле свое содержание Грейс отрабатывала тяжким трудом. Несмотря на то, что она не выполняла черную работу, время, проведенное с вдовствующей герцогиней, утомляло ее не меньше.
Амелия знала это по себе.
- Я уже оправилась, - сказала Грейс, - только, боюсь, немного устала. Я плохо спала.
- Что случилось? - спросила Амелия, решив, что нет никакого смысла притворяться, что она их не слышит.
Элизабет чуть не пихнула ее.
- На Грейс и вдову напали разбойники!
- Неужели?
Грейс кивнула.
- Вчера вечером. На пути домой из ассамблеи.
Вот теперь это становилось интересным.
- Они что–нибудь забрали? - спросила Амелия, поскольку данный вопрос казался очевидным.
- Как ты можешь быть настолько спокойной? - возмутилась Элизабет. - Они угрожали ей оружием! - она повернулась к Грейс. - Да?
- Да, так.
Амелия задумалась. Не над оружием, а скорее над тем, почему ее не охватывает ужас от рассказа. Возможно, она слишком хладнокровна.
- Ты испугалась? - спросила Элизабет, затаив дыхание. - Я бы испугалась. И непременно упала бы в обморок.
- Я бы в обморок не упала, - заметила Амелия.
- Естественно, ты бы не упала, - отрезала Элизабет раздраженно. - Ты даже не ахнула, когда Грейс сообщила тебе об этом.
- На самом деле это звучит довольно захватывающе. - Амелия взглянула на Грейс с большим интересом. - Согласна?
И Грейс, о Боже, она покраснела.
Амелия наклонилась вперед, ее губы подергивались. Румянец мог означать все что угодно, и все это было весьма интригующе. Она почувствовала нарастающее волнение в груди, головокружение, то почти неуловимое чувство, которое всегда появляется, когда пересказывают чрезвычайно пикантную сплетню.
- Итак, он был красив?
Элизабет посмотрела на нее как на безумную.
- Кто?
- Разбойник, конечно.
Грейс поперхнулась, пытаясь сделать вид, что пьет чай.
- Он был красив, - подвела итог Амелия, которая почувствовала себя теперь намного лучше. Если Уиндхем любит Грейс… что ж, по крайней мере, она на его чувства не отвечает.
- На нем была маска, - парировала Грейс.
- Но все же ты можешь утверждать, что он был красив, - настаивала Амелия.
- Нет!