- Оставьте меня! Ведь вы видите, что моего мужа здесь нет; да если бы он и пришел сейчас, едва ли я оставила бы его наедине с вами.
- Почему же? - медленно спросил Ульрих, сурово глядя на нее. - Почему же? - повторил он еще раздраженнее, не дождавшись ответа.
Смелость Евгении уже не раз толкала ее на неосторожные поступки. Она и теперь не подумала о возможных последствиях своих слов, когда, твердо выдержав его взгляд, решительно сказала ему:
- Потому что ваше присутствие уже привело к гибели одного из Берковых.
Гартман вздрогнул и страшно побледнел. С минуту казалось, что в нем вспыхнет вся его ярость, но он сдержался. Лицо его осталось спокойным и неподвижным, и голос был так же глух и беззвучен, как и на протяжении всего разговора.
- Так вот что! - сказал он вполголоса. - Конечно, мне следовало ожидать, что это дойдет и до вас.
Молодую женщину потрясло это спокойствие, которого она никак не ожидала и которое, хоть и внушало безотчетный страх, но вместе с тем делало ее еще смелее. Сегодняшнее утро показало ей, как безгранична ее власть, и ради Артура хотела убедиться, что за человек его противник. Она знала, что истина, не известная никому в мире, откроется ей.
- Значит, вы знаете, о чем я говорю? - начала она. - Вы понимаете мой намек, Гартман? Можете ли вы назвать ложью слухи, связанные с тем несчастным случаем?
Он скрестил руки и сурово смотрел вниз.
- А если бы я это сделал, вы бы поверили мне?
Евгения молчала.
- Вы бы поверили мне? - переспросил он таким тоном, как будто от ее ответа зависела его жизнь.
Она взглянула ему в лицо, на котором, как и в голосе, отражалось мучительное, напряженное ожидание; обращенное прямо к ней, оно все еще было покрыто мертвенной бледностью.
- Я считаю вас способным на преступление в ярости, но на ложь - нет.
Из могучей груди Ульриха вырвался вздох облегчения, и он отодвинулся от нее на несколько шагов, чтобы окончательно избавить ее от страха.
- Так спрашивайте, госпожа! Я отвечу вам.
Женщина слегка дрожала, прислонившись к спинке дивана; она сознавала всю опасность подобного разговора с таким человеком и все-таки задала роковой вопрос.
- Моего мужа уверяли, что в тот злополучный день веревки оборвались не случайно. Как это случилось, Гартман?
- Это была случайность или, пожалуй, точнее… правосудие! Наш хозяин исправил подъемный снаряд кое-как, как и все, что он делал только по необходимости, а не ради безопасности. Какое ему дело, что сотни рудокопов, поднимавшихся в нем ежедневно, подвергали свою жизнь опасности? Да, кроме того, им же поднимали безумные тяжести, что и имело свои последствия, только на этот раз поплатились не рабочие, а сам хозяин. Не человеческая рука, и тем более не моя оборвала канаты как раз в ту минуту, когда поднимался он. Я видел приближение опасности; мы были как раз над предпоследними подмостками; я решился спрыгнуть на них, а его…
- А его столкнули вниз? - глухим голосом добавила Евгения, когда он остановился.
- Нет, я только позволил ему свалиться! Я мог бы его спасти, если бы хотел; на это еще оставалось с полминуты времени; конечно, это могло стоить мне жизни, - он мог бы увлечь меня за собой, если бы я схватил его, когда соскакивал на подмостки, но я сделал бы это для каждого из товарищей, для каждого из служащих, для него же не мог. В этот миг в моей голове пронеслось все то зло, какое он причинил нам, и я подумал, что теперь он подвергается тому, чему ежедневно подвергал нас, чтобы только не тратить денег, и что я не должен мешать небу, если оно, в виде исключения, захотело хоть один раз быть справедливым. Я не пошевелил даже пальцем, несмотря на его крик, а минуту спустя было поздно - он уже летел вниз!
Гартман замолчал. Евгения смотрела на него со страхом, смешанным с состраданием. Она знала, что все, в чем он обвинял покойного Беркова, было справедливо, и хотя она сама в минуту опасности, вероятно, протянула бы руку спасения и недругу, но понимала, что стоящий перед ней человек не умел прощать и забывать; он на своих глазах спокойно дал погибнуть своему врагу.
- Вы сказали мне всю правду, Гартман? По совести и чести?
- По совести и чести, госпожа!
Его потемневшие глаза твердо выдержала ее взгляд; у Евгении исчезло всякое сомнение, и она сказала с упреком:
- Почему же вы не рассеяли этого заблуждения? Почему не сказали всем того, в чем признались сейчас мне?
На его лице выразилось презрение.
- Потому что никто бы мне не поверил! Никто, даже отец! Да он, впрочем, прав: я всегда был чересчур необуздан и дик, отбрасывал в сторону все, что лежало у меня поперек дороги, и не заботился о том, что говорят обо мне другие, теперь я должен искупить это. Все знали, что я ненавидел покойного Беркова, а так как несчастье случилось в тот момент, когда я был рядом, - значит, я и стал причиной его. Тут не могло быть никакого сомнения. Родной отец высказал мне это прямо в глаза и не хотел ничего больше слушать, когда я не мог сказать, как он этого требовал, что я совсем не виновен в смерти Беркова, а не мог я этого сказать потому, что мне стоило только протянуть руку, чтобы спасти его, чего я не сделал. Он все равно не поверил бы мне, если бы я даже поклялся ему в этом. Тогда я попробовал сказать это кое-кому из товарищей, и, хотя они не возражали, я читал по их лицам, что они, кроме того, считают меня еще лгуном. Я не мог просить, чтобы мне поверили, и потому махнул рукой на это дело. Если бы меня привлекли к судебной ответственности, тогда бы я все сказал, и то еще вопрос, поверил ли бы мне кто-нибудь.
Евгения медленно покачала головой.
- Вы должны были заставить верить вам, Гартман, и вы могли бы это сделать, если бы всерьез захотели; но вам помешали гордость и упрямство. Вы отвечали презрением на подозрение и этим только усиливали его. Теперь вас подозревают все товарищи, все служащие, мой муж…
- Какое мне дело до вашего мужа, - грубо перебил он ее, - как и до всех остальных! Мне решительно все равно, подозревают они меня или нет. Я бы не перенес только вашего презрения, госпожа, а вы верите мне, я вижу это по вашим словам… а до остальных мне дела нет.
- Я верю вам! - серьезно сказала Евгения. - Я уверю в этом и моего мужа и сниму с вас, по крайней мере, это ужасное подозрение. За то, что вы не спасли его, когда могли и должны были это сделать, мы не вправе судить вас, - это дело вашей совести. Но Артур не должен больше думать, что ему приходится бороться с убийцей своего отца. Примирение, разумеется, уже невозможно - вы зашли слишком далеко. Я только несколько часов тому назад узнала обо всем, что здесь произошло и еще может произойти, если завтра возобновится нападение на шахту. Гартман! - Евгения имела неосторожность совсем близко подойти к нему и с мольбой дотронуться до его руки. - Гартман, мы накануне страшной катастрофы. Вы заставляете моего мужа прибегнуть к помощи солдат, чтобы защитить себя и служащих, и он решился на это. Если завтра прольется кровь, подумайте, на кого она падет.
Ее близость и ее рука, лежащая на его руке, не преминули оказать свое действие на Ульриха, но на этот раз оно не было благотворно. Голос его все больше и больше терял спокойствие.
- Вы думаете, на меня? - возразил он. - Берегитесь, сударыня! Она может пасть и на вас, если, например, коснется того, кого вы любите. Господин Берков наверно не будет сидеть дома, когда начнут драться; я это знаю, а также знаю и то, кого при этом буду искать прежде всего.
Евгения уже давно с содроганием отняла свою руку и отступила от него. Его тон и взгляд настораживали: все же это был лишь укрощенный тигр, который сейчас еще слушается ее голоса, а в следующую минуту может яростно броситься на нее, и эта минута, кажется, настала; взгляд стал угрожающим.
- Гартман, вы говорите с женой вашего хозяина! - вскричала она, тщетно стараясь заставить его опомниться. - Если вы ненавидите его…
- Хозяина? - перебил он ее с злобной иронией. - О нем не может быть и речи, - с ним я имею дело, когда нахожусь во главе своих товарищей. Я ненавижу Артура Беркова, потому что вы его жена, потому что вы любите его, а я… я люблю вас, Евгения, больше всего на свете! Не приходите в такой ужас от этого! Вы ведь давно знаете это, - разве я мог владеть собой, когда вы были рядом со мной? Я всеми силами старался подавить, заглушить это чувство и… не мог; не могу и сегодня, хотя сегодняшний горький опыт убедил меня в том, что только равные могут принадлежать друг другу, и на нашу долю остается лишь наблюдение со стороны, не смотря на то, что пришлось даже рисковать жизнью. Если бы это понадобилось снова, я никогда больше не поступил бы, как тогда, когда бросился под копыта ваших лошадей; пусть жертвует собой кто хочет, но не я. Я смертельно ненавидел старика Беркова и считал, что нет на земле человека, которого я мог бы ненавидеть так же сильно. Теперь-то я думаю иначе. И все-таки я не стал его убийцей; но есть человек, которого я убью не задумываясь. Отца я не убивал, но если придется столкнуться с сыном, то… или он, или я!
Это была страшная минута: дошедшая почти до безумия страсть этого человека перешла границы, как прорвавший плотину опустошительный поток, который уже не в силах удержать никакая преграда. Евгения видела, что каждое слово, любое убеждение бессильно и что власть ее кончилась. Бежать она не могла - он преградил ей дорогу к двери. Она бросилась к звонку и рванула его изо всей силы. Хотя слуги были в другом конце дома, звонок могли услышать и там.
Гартман рванулся к ней. Он хотел отнять ее руку от звонка, но в тот же миг был схвачен чьей-то рукой, которая из-за ярости оказалась настолько сильной, что отбросила в сторону исполинскую фигуру Гартмана, как ребенка. Между ними стоял Артур; с криком радости и одновременно в смертельном страхе бросилась Евгения к мужу, - она знала, чего следовало теперь ожидать.
Ульрих с искаженным злобой лицом молча вскочил на ноги. По его загоревшимся глазам, увидевшим и узнавшим противника, было понятно, что катастрофа неизбежна, но Артур с удивительной выдержкой быстро схватил один из висевших над письменным столом пистолетов и, обняв левой рукой жену, правой навел смертоносное дуло на бунтаря.
- Отойдите, Гартман! Не смейте приближаться! Сделайте только шаг к моей жене, только один шаг, и вам конец!
Угроза остановила Ульриха. В ярости он было рванулся вперед, но увидел, что оружие твердо и верно направлено на него, и рука, державшая его, не дрожала; еще шаг - и пуля поразит его, а победа останется за противником. Он сжал кулак, которому недоставало такого же оружия.
- У меня нет пистолета! - проскрежетал он. - Будь он у меня, мы бы стояли как равный с равным, господин Берков. Вы запаслись лучше меня; против ваших пуль я могу выставить только свои кулаки, и нет никакого сомнения, на чьей стороне будет перевес.
Артур не сводил с него глаз.
- Вы, Гартман, позаботились о том, чтобы у каждого под рукой был заряженный пистолет. По крайней мере, свою жену и дом я готов защищать от вас даже ценой жизни. Уйдите, еще раз говорю вам!
Опять в продолжение секунды они безмолвно созерцали друг друга, как тогда, при первой роковой встрече, когда каждый из них, казалось, измерял силы противника, и опять, как тогда, молодой хозяин остался победителем, но теперь ему пришлось пустить в ход не только глаза, а и оружие.
Он все еще стоял неподвижно, держа палец на взведенном курке пистолета и следя за малейшим движением противника, пока тот, наконец, не отступил.
- Я никогда особенно не дорожил жизнью, - надменно сказал Ульрих, - мне кажется, это известно вам обоим, но я не хочу быть подстреленным на вашем пороге, - мне еще надо свести счеты с вами. Что вы так дрожите, сударыня? Ведь вы в его объятиях, и он сейчас в безопасности, конечно, только пока, ведь борьба не окончена. И хоть сейчас вы стоите так, будто ничто не может разлучить вас, будто прикованные друг к другу навеки, но настанет и мой час… вспомните тогда меня!
Он ушел. Его тяжелые шаги прозвучали сначала в соседней комнате, потом в прихожей и, наконец, замерли на дворе. Молодая женщина крепче прижалась к мужу; теперь только она испытала, как умели защищать обнимавшие ее руки.
- Ты пришел как раз вовремя, Артур, - сказала она, все еще дрожа от ужаса. - Несмотря на твое предостережение, я ушла из своих комнат. Я знаю, это была большая неосторожность, но мне хотелось дождаться тебя здесь, и я думала, что в доме еще можно чувствовать себя в безопасности.
Артур опустил руку, в которой держал пистолет, и привлек ее ближе к себе.
- Оказалось, что нет, как мы сейчас убедились! Что понадобилось Гартману в моем кабинете?
- Не знаю. Он искал тебя и, вероятно, не с добрыми намерениями.
- С этой стороны я готов ко всему, - спокойно возразил он, кладя пистолет на письменный стол. - Как видишь, я уже запасся для подобных случаев, но боюсь, что это был предлог, а настоящая драма разыграется завтра. Ты очень боишься, Евгения? Помощь может подоспеть только к вечеру, и нам придется одним справляться целый день с бунтовщиками.
- Рядом с тобой я не боюсь ничего! Только, Артур, - в ее голосе послышалась мольба, - не ходи один в толпу, как сегодня: он будет там, ведь он поклялся убить тебя.
Артур приподнял голову жены и твердо посмотрел ей в глаза.
- Жизнь и смерть не в руках Гартмана, не беспокойся, Евгения! Я исполню свой долг, но сделаю это иначе, чем делал до сих пор, ведь я знаю теперь, что за меня волнуется моя жена; это не так легко забыть!
Уходя, Ульрих Гартман остановился на террасе. Совсем стемнело, и нельзя было разглядеть выражения его лица, когда он смотрел вверх, на окна дома, из которого только что вышел, но о чувствах его можно было догадаться по голосу, когда он снова повторил угрозу, брошенную им Евгении: "Он или я! А если надо, то и оба!"
Глава 18
Что-то произойдет завтра?
Эта мысль тревожила не только Артура и его жену, но и всех, кто имел отношение к их дому. Наконец наступило это страшнее завтра и, казалось, обещало сбыться самым страшным ожиданиям. Несмотря на раннее утро, все служащие собрались в доме хозяина. Явились ли они сюда, чтобы обсудить положение, или укрылись от опасности?.. Скорее можно было предположить последнее, потому что все были бледны, смущены и расстроены; вопросы и ответы, тревожные предположения и заверения следовали один за другим.
- Я стою на своем! Мы совершили большую ошибку, арестовав тех троих! - утверждал Шеффер, обращаясь к директору. - На это можно было бы решиться, если бы уже подоспела помощь; теперь они станут брать дом приступом, чтобы освободить своих, и нам все равно придется их выпустить.
- Извините, этого не будет! - воскликнул главный инженер, всегда находившийся в оппозиции к своим служащим. - Мы выдержим приступ, в крайнем случае будем защищаться и в доме, господин Берков твердо решился на это.
- Ну, конечно, вам лучше знать его намерения; он только с вами и советуется обо всем! - довольно колко парировал директор, который никак не мог похвалиться подобными доверительными отношениями с молодым хозяином, хотя его положение давало ему на то больше прав.
- Господин Берков не имеет обыкновения советоваться о своих намерениях, - сухо возразил инженер. - В этом же случае, как и всегда, я вполне с ним согласен. Мы поступили бы против правды и совести, если бы оставили на свободе троих злоумышленников. Несомненно, они хотели испортить машины.
- По приказанию Гартмана! - вставил Шеффер.
- Все равно, по чьему приказанию они это делали. Господин Берков пришел как раз вовремя, чтобы помешать им; посмотрел бы я, у кого после этого хватило бы выдержки отпустить безнаказанно негодяев. Он велел их арестовать и был совершенно прав. Гартмана, конечно, при этом не было; он находился около шахт, где происходила главная сумятица и где он в конце концов не осмелился помешать рабочим спуститься в шахты, потому что там был его отец.
- Да, счастье еще, что шихтмейстер пришел нам на помощь, - согласился директор, - он, должно быть, понял, что не остается другого средства избежать крайности, когда добровольно вызвался вести рабочих в шахту, хотя это вовсе не входило в его обязанности. Он был уверен, что сын не посмеет тронуть его, а прочие оставили в покое своих товарищей, когда увидели, что сам вожак их отступил. Только старику мы обязаны тем, что спуск совершился благополучно.
- Вот и я говорю, - настаивал Шеффер, - спуск произошел благополучно, большая часть рабочих сохраняла нейтралитет, и, если бы их не взбудоражили арестом товарищей, все обошлось бы тихо и мирно.
- Тихо и мирно! Это когда Гартман распоряжается ими! - рассмеялся инженер с иронией. - Вы глубоко заблуждаетесь: он искал любого повода к нападению, а в крайнем случае решился бы на это и без повода. Сегодняшнее утро показало ему, что его власть стремительно близится к концу и что, возможно, сегодня последний день, когда он может распоряжаться своими приверженцами, и потому пошел на риск, увлекая за собой в пропасть всех, кто еще следует за ним из страха или по привычке. Ему нечего больше терять, и он не пощадит никого, а тем более нас!
Их разговор был прерван Вильбергом, который, бледный, отошел от окна, где занимал наблюдательный пост.
- Шум все усиливается! - робко сообщил он. - Нет ни малейшего сомнения, что они намерены напасть на дом, если господин Берков не уступит. Решетка парка уже повалена, цветники смяты и вытоптаны. Ах, а великолепные розы на террасах…
- Убирайтесь вы с вашей сентиментальностью! - вскричал инженер.
Шеффер и директор бросились к окну.
- Теперь, когда бунтовщики готовятся напасть на дом, - продолжал инженер, - вы думаете о вытоптанных розах! Не хотите ли взяться за перо и в стихах излить свою тоску по розам? Мне кажется, теперь самое время для поэтического вдохновения.
- С некоторых пор я имею несчастье каждым словом и поступком навлекать на себя гнев господина инженера, - произнес Вильберг обиженно, но с полным сознанием собственного достоинства, что, по-видимому, еще больше раздосадовало его начальника.
- Потому что вы не говорите и не делаете ничего разумного! - сердито сказал он, поворачиваясь к нему спиной и присоединяясь к своим товарищам, наблюдавшим из окна за возраставшими волнениями.
- Дело принимает серьезный оборот, - с беспокойством заключил директор, - они уже у входных дверей, надо бы известить хозяина.
- Да оставьте его хоть на минуту в покое! - вмешался инженер. - Ведь он с самого рассвета на ногах, дайте ему отдохнуть и побыть хоть пять минут с женой. Необходимые меры приняты, а в случае опасности он быстро явится сюда, вы сами это знаете.
Инженер был прав. Артур с самого раннего утра отдавал приказания и лично следил за их выполнением, он почти не видел свою жену и потому удалился теперь к ней на несколько минут в одну из соседних комнат. Он, должно быть, сообщил ей, в каком положении дела, так как руки молодой женщины с волнением и страхом обвились вокруг его шеи.
- Ты не должен выходить к ним, Артур! Это было бы безумным, отчаянным риском. Что можешь ты сделать одни с бунтующей толпой? Вчера между ними случился разлад; сегодня же все они против тебя. Ты дорого поплатишься за свою отвагу, я не пущу тебя!