Глава одиннадцатая
Когда Ковалевские подъезжали к дому, Надя услышала громкие голоса и узнала знакомую нарядную коляску. Как по гадальному приговору: суженый, приди ко мне наряженный! Она внутренне вся сжалась и вошла.
– Барышня, жених приехал! – радостно приветствовала ее горничная.
Катерина Андреевна поспешила поздороваться с дорогим гостем. Надя, пытаясь изобразить радость, тоже подставила щеку для поцелуя.
– В губки, в губки ее целуй, не стесняйся! – засмеялся отец.
Надя вспыхнула. Наверняка перед отъездом Владимир уж точно опять пожелает ее страстно облобызать. А ведь Верховский чуть было не поцеловал ее сегодня! Вот о каком поцелуе она думала без отвращения!
– Зачем вы, папа! Стыдно!
– Полно, чего стыдного! Через месяц в одной постели спать будете! – заворчал Ковалевский, навеки обиженный холодностью собственной супруги.
– Ты, Василий Никанорович, молодежь не смущай, а лучше скажи мне, как ты распорядился насчет ужина? – ловко перевела разговор жена.
Владимир поинтересовался новыми знакомыми.
– А, это тот Верховский! Да, кажется, я знаю, о ком идет речь! Он в свое время очень выгодно женился, миллионщицу взял! Но, правда, из купчих. Много судачили об этом браке, разве вы не слыхали!
– Как же, не слыхали! Нам тут ихняя тетушка все уши прожужжала. Вот, мол, несчастное дитя попало в ловушку эдакой злыдни! А паренек, сразу видать, еще тот гусь! Такого просто так с кашей не съешь!
– Папа, ну зачем вы так плохо говорите о князе! Вы не знаете его вовсе! – Надя задрожала от обиды за Евгения.
– А что тут знать! Я таких молодцов за версту распознаю! – стал сердиться Василий Никанорович. – И нечего вам к ним ездить, у вас своих забот сейчас хватает!
– Вот, между прочим, – вступил в разговор Владимир. – Поминутно думая о милой моей невесте, я желал бы преподнести ей подарок, с тем расчетом, чтобы он красовался на ней в день венчания. Вы, когда платье будете заказывать, имейте в виду это творение ювелирного искусства.
– Вы удивительно разумный молодой человек, Володя, – подивилась Катерина Андреевна. – Подумать о таких тонких материях!
Надя же с замиранием ждала, когда жених откроет заветную плоскую бархатную коробочку. Так и есть! Гроздь бриллиантов на шею и в уши. Господи, как она будет в них нелепа!
На самом деле ожерелье и серьги являли собой значительную ценность. Жених купил их в Американском доме бриллиантов "Тет", что на Невском. Ювелир постарался на славу. Камни играли загадочным таинственным светом и невольно притягивали к себе взор.
– Вы просто прелесть, Владимир Иванович! – ахнула мать. – У вас замечательный вкус!
– И кошелек! – добавил отец. – Это ж целое состояние!
– Мне для Надюши не жаль ничего! Только бы она была рада и счастлива!
– Я рада, Володя, очень рада! Камни чудо как хороши! – пролепетала девушка, чувствуя, как по телу расползаются предательские мурашки от нежеланного прикосновения рук жениха.
Владимир весь сиял и светился. Он взирал на невесту с таким обожанием, что Наде стало совсем не по себе. Она смотрела в его разгоряченное лицо с нарастающим отвращением. Этот смеющийся рот с тонкими губами, волосы, расчесанные на идеальный пробор, всегда туго накрахмаленный воротничок, упирающийся в мягкий, чисто выбритый на английский манер подбородок. Ну почему, почему ей так не хочется, чтобы все это стало ее мужем?!
– Наденька, дорогая, вам что, нездоровится? – вдруг донеслось до ее слуха.
– Детка, ты и впрямь бледна! – забеспокоилась мать. – Перегрелась на солнце, наверное!
Надя чувствовала, что ей становится дурно.
Причем чем более она думала о женихе, неизбежности своего брака и недоступности для нее счастья с Верховским, тем ей становилось физически все хуже и хуже.
Ближе к ночи от Верховского прибыл человек. Он прошел на кухню и просил свидеться только с барышней. С бешено колотящимся сердцем Надя, прибежавшая тихонько, приняла от посыльного письмо. Несмотря на нарастающую дурноту, поднялась к себе и прочитала следующие строки:
"Милая Надежда Васильевна! То, что я пишу к вам, это преступление! Я не должен тревожить ваш разум, сбивать Вас с избранного пути. Но промолчать я тоже не могу! Вы, милая Надя, моя надежда на спасение в этой жизни, вера в то, что и для меня найдется маленький кусочек счастья и радости в жизни. Ведь недаром у вас такое удивительное имя – Надежда! Но только если Вы будете со мной рядом. Увы, мы не властны над судьбой. Она послала нам чувства тогда, когда мы оба связаны обязательствами. Мне хочется кричать от горя, но я намерен бороться, я не сдамся злым обстоятельствам! Я сверну горы! Во мне кипит вулкан. Ведь я люблю вас, моя ненаглядная девочка, мой нежный бутон. Не пугайтесь, мое признание не обуза для вас. Если письмо не найдет отклика в вашем сердце, я ничем не напомню вам об этих строках. Тогда бросьте их в печь, пусть пламя пожрет их бесследно. Но что-то подсказывает мне, что сегодня, на прогулке, мы оба желали одного… Прошу простить, ежели мое письмо вас оскорбило или потревожило. Покрываю поцелуями и слезами ваши ручки, которые сейчас держат этот листок.
Ваш раб, ваш слуга. В. Е.".
Строки плыли перед глазами. Как нелепо все получилось! Зачем, зачем она поторопилась с согласием идти замуж! Будь она свободна, она могла безоглядно отдаться любви к князю. То, что он женат, ее почему-то совсем не волновало.
Она слышала, что ее зовут вниз, в гостиную.
Надо понадежней запрятать письмо, пожалуй, лучше всего в комод, в дальний уголок, в белье.
Руки трясутся… Все плывет… Кто-то поднимается по лестнице, надо успеть…
Ковалевскую объял ужас, когда она увидела Надю лежащей на полу без сознания. Она бросилась с криком к дочери и стала хлопать ее по щекам, пытаясь привести в чувство. Прибежали Василий Никанорович с Владимиром. Поднялась суета. Надю перенесли на кровать. Двигаясь по комнате дочери, Катерина Андреевна прихлопнула открытую дверку комода. Она решила, что бедная девочка, падая, пыталась удержаться за нее.
Владимир как угорелый умчался за доктором, которого привез часа через полтора. Заспанный и усталый доктор осмотрел девушку, покачал головой и сказал, что надобно дождаться утра.
Пока картина не ясна. Ему постелили на диване в столовой. Наутро чуть свет все уж были на ногах. Впрочем, Катерина Андреевна и не ложилась, просидев около Нади всю ночь. Больная металась в кровати, поднялась температура, к полудню начался бред. Доктор констатировал горячку и остался в доме больной. Владимир тоже не поехал к себе и вызвался помогать родителям ухаживать за Надей.
Через день приехали Верховские. Пока княжна ахала и охала, Евгений поднялся в комнату Нади и приблизился к кровати. Девушка спала или находилась в забытьи. Дыхание было прерывистое, лоб покрыт бисеринками пота, безжизненные ручки лежали по краям постели. Он нежно погладил их и дал обет Богу, что если она умрет, то и ему жить незачем. Как душе жить в темноте, если надежды свет погас!
Когда Евгений стоял у кровати больной, в комнате бесшумно появился невысокий измученного вида молодой человек. Верховский поспешно вышел, и они познакомились, подав друг другу руки.
Глядя на измученное лицо с запавшими глазами, Евгений вдруг усомнился, что Роев отступит без борьбы. От этой мысли стало совсем тошно.
Как не хочется опять становиться подлецом!
Глава двенадцатая
Надя поправлялась с трудом, болезнь не хотела оставлять свою добычу. Однако молодой организм потихоньку набирал силу. Больная встала с постели и уже выходила погулять в сад. Роев постоянно приезжал из Петербурга, ужасно скучая и тревожась за невесту. Ее внезапный недуг испугал Владимира чрезвычайно. В первый день болезни Нади он находился в таком отчаянии, что доктору пришлось дать ему успокоительных капель.
– Помилуйте, голубчик! Возьмите себя в руки! Конечно, ситуация непростая, но девушка крепкая, должна выкарабкаться. А вам еще роды ее переживать придется, что тогда делать будете, а? Я вот боюсь, пет ли тут первых подступов к чахотке! Вот где превеликая опасность!
Мысль об угрозе чахотки доктор произнес вслух несколько раз. И впрямь, вид у Нади был совсем удручающий. За две недели болезни она вмиг растеряла румянец щек, блеск глаз и резвость движений.
Как-то раз Владимир, желая ее ободрить, извлек из бархатного убежища свой подарок и надел на шею девушке. Более неудачного шага трудно было придумать. На бледной, почти серой коже Нади ожерелье мерцало мертвенным светом, охватив тонкую шейку, точно ошейник. Роев взглянул в зеркало и понял, что сделал глупость.
Украшения вернулись на свое место, а утомленная Надя в постель. Вечером того же дня на семейном совете обсуждали идею доктора отвезти девушку подлечиться на воды. Свадьба отодвигалась на неопределенный срок. Какое уж тут венчание, если невеста едва на ногах держится! От этой мысли бедная Надя даже повеселела. Решено было ехать, но куда? И тут добрую услугу соседям оказал Верховский. Выяснилось, что он знает замечательную лечебницу в Швейцарии.
Это, конечно, не Баден-Баден, светская жизнь попроще, но медицина на высоком уровне.
Решено было, что Надя поедет с матерью на месяц, два, три – как поправится окончательно.
Роев заметно приуныл, но старался не подавать виду.
– Ничего, ничего, дружок! Никуда твоя Надюха не денется! – похлопал его по спине будущий тесть. – Вся тебе достанется!
Как иногда горько ошибаются люди, изрекающие очевидные истины!
Написали в лечебницу письмо, получили необходимый ответ и стали собираться в дорогу. Выправили паспорта и приступили к сбору гардероба. Несмотря на предполагаемую скромность светских развлечений, тем не менее упаковывались шикарные платья, шляпки, всякие прелестные дамские безделушки, без которых не может путешествовать ни одна приличная женщина, и, конечно же, украшения, в том числе и подарок Роева. Казалось, сборам не будет конца. Но вот чемоданы, шляпные коробки, дорожные саквояжи уложены. Ковалевские отъезжали за границу из своей столичной квартиры на Троицкой улице.
Ломовик повез вещи, которые на Варшавском вокзале погрузили в багажный вагон "Норд-экспресса", который уходил из Петербурга дважды в неделю. Дамы путешествовали вагоном первого класса. В окно вагона виднелись голубые мягкие диваны, ожидающие путников. Весело поблескивали начищенные медные таблички, зеркала, мерцали лампочки-тюльпаны. На перроне прощались нестерпимо долго. Катерина Андреевна уезжала с щемящим сердцем. Она первый раз покидала супруга. Надя не чаяла, когда тронется экспресс. Она уже сто раз поцеловалась с Роевым, который чуть не плакал, помахала ему рукой, а поезд все не отправлялся. Наконец, колокол ударил третий раз, вагон дернулся и поплыл, оставляя за собой Василия Никаноровича и Владимира Ивановича. Почему судьба не шепнет, что кого-то ты видишь в этот миг в последний раз?
* * *
Лечебница, как и обещал Верховский, оказалась превосходной. Первоклассный уход, внимательный и толковый доктор, потрясающая природа, горный воздух – все постепенно сделали свое доброе дело. Надя ожила, посвежела и повеселела.
– Ты у меня точно птичка скачешь, – с радостью заметила как-то мать. – Значит, скоро совсем поправишься, и поедем домой, я к своему мужу, а ты к своему жениху!
Надя решила, что сейчас она не будет мучить себя никакими моральными рассуждениями. Виданое ли дело, свалиться, чуть ли не замертво, от расстройства! Окружающий их земной рай влиял благотворно, пробуждая жизненные силы.
Дамы много гуляли по живописным окрестностям, покупали у крестьян превосходные свежайшие продукты. Местное общество оказалось немногочисленным, и слегка скучноватым. Они поддерживали некоторые не очень утомительные знакомства. Каждую неделю приходили письма из России. Оставленные дома мужчины отчаянно скучали, но не смели требовать возвращения назад до полного выздоровления дорогой Наденьки. И вот однажды среди уже знакомых писем появилось одно, написанное иной рукой.
Надя сразу узнала этот почерк, и сердце ее отчаянно застучало. Катерина Андреевна с любопытством, а потом и с удивлением прочла следующее:
"Сударыня! Любезная Катерина Андреевна!
Пишу к вам в надежде еще застать вас с Наденькой в этом райском уголке. Я, уже почитай с месяц, пребываю в Париже по семейным делам.
Перед отъездом из Петербурга навещал Вашего достопочтенного супруга, от которого узнал, что дела Надежды Васильевны идут на поправку;
Рад этому обстоятельству чрезвычайно, памятуя и свой скромный вклад. Посему осмелюсь предложить вам обеим посетить меня в славной столице государства французского. Ежели вы соблаговолите составить мне компанию, берусь снять для вас приличный пансион, гостиницу, что пожелаете. А также беру на себя обязательства помочь вам ознакомиться с достопримечательностями этого замечательного города. Грех вырваться в Европу и не доехать до Парижа!
Европа – не бескрайняя Россия-матушка, поездка не покажется вам и Наденьке утомительной. Буду ждать вашего ответа. Ну, а коли нет, так свидимся, вероятно, только зимой. Надежда Васильевна тогда уже, видимо, будет госпожой Роевой.
Целую ручки обеих прекрасных дам.
Верховский".
– Что скажешь? – удивилась Ковалевская. – Нет, этот Верховский оказался милейшим человеком!
– Мне хочется поехать, мама! – тихо сказала Надя, боясь выдать свою радость от перспективы такой чудесной встречи.
– Что ж, идея заманчивая, но надо сначала узнать у доктора, можно ли тебе уже завершать лечение, и испросить разрешение отца. Да и денег у нас для такой поездки маловато!
Доктор констатировал, что приятные новые впечатления пойдут барышне только на пользу.
Василий Никанорович телеграфировал, что препятствий чинить не станет и к тому же выслал денег.
Надя расцвела просто на глазах. От былой хандры не осталось и следа. Она пребывала в величайшем восторге и торопила мать скорее ехать. Накануне отъезда из лечебницы ее застало письмо Роева. Жалобное, печальное. Владимир уже не пытался скрывать свою тоску. Девушка отбросила его с досадой. Она представила себе двух мужчин, получивших телеграммы. Восторг и радостное ожидание Евгения, и глухую боль Владимира.
* * *
Верховский, как и договаривались, встретил Ковалевских на вокзале и отвез в хорошенькую чистенькую гостиницу, где снял для них просторный номер. Катерина Андреевна осталась чрезвычайно довольна его предупредительностью и заботой. Она предвкушала нечто особенное от общения с молодым красавцем. Надя тоже чего-то ждала, но чего, и сама не знала. Пусть все течет само собой. Она просто вкусит прелесть жизни, пусть не вместе, но хотя бы рядом с любимым человеком, чтобы потом навеки погрузиться в пучину скучного семейного бытия с немилым суженым.
Париж захватил женщин, вскружил им головы, взбаламутил чувства. Какой прок описывать Париж, если не видал! Сплошной восторг!
На каждом шагу какая-нибудь знаменитая достопримечательность. И везде надобно побывать, чтобы потом рассказывать в гостиных, детям и внукам. Невозможно не посетить Лувра, собора, Парижской Богоматери, Елисейских полей, сада Тюильри, романтического Монмартра, живописной Сены, Будонского леса, Версаля! То, о чем читал в книгах, у Гюго, Дюма, Жорж Санд. Словом, голова кругом! А еще магазины, парижские моды, лавки, кафе, рестораны! Притом нельзя забывать и о светском общении. Катерина Андреевна, как всегда, оказалась очень предусмотрительной, взяв с собой все необходимые наряды, чтобы чувствовать себя соответственно своему достатку и положению. Она заставила Надю выходить в парижский свет в роскошных платьях и драгоценностях. Причем на девушке красовались не только подарки жениха. По случаю помолвки и в связи с грядущим переходом в статус светской дамы, мать передала ей часть фамильных драгоценностей.
Верховский превзошел сам себя. Он оказался превосходным гидом, знатоком живописи, к месту цитировал великих мыслителей или известных поэтов, чем совершенно потрясал обеих женщин. В гостиных ему не было равных в остроумии, в глубине рассуждений, при этом он еще прекрасно танцевал и музицировал. При этом он незаметно и исподволь подавал едва различимые знаки старшей Ковалевской, которые она расценила как приглашение к тайному и бурному роману вдали от супружеского ложа. Катерина Андреевна раздумывала, как бы это все провернуть половчее и так, чтобы простодушная девочка ничего не замечала. Надя действительно не замечала тонкого флирта матери и Евгения.
И если бы она узнала о постыдных сладострастных мечтаниях Катерины Андреевны, то пришла бы в ужас или просто не поверила. Но и сама Ковалевская пребывала в полной слепоте. Она совершенно и не подозревала о том, что прямо на ее глазах стремительно набирает силу безумное чувство между ее девочкой и Верховским.
Воистину, лицом к лицу лица не увидать!
Надя же в свою очередь чувствовала, что Евгений близок к какому-то важному решению. Они почти не оставались наедине и мало говорили о своих чувствах, но им и не надо было ничего говорить. Достаточно взгляда украдкой или чуть более сильного пожатия руки.
Однажды, когда Ковалевские, а вместе с ними и Верховский оказались приглашенными к русскому консулу, молодым людям удалось поговорить. Катерина Андреевна, неизменно имевшая успех, была ангажирована почти на весь вечер хозяевами. Надя и Евгений временно исчезли из-под ее внимательного ока, затерявшись в толпе гостей. Они стояли рядом с отстраненно-равнодушными выражением лиц, перебрасываясь, как казалось со стороны, отдельными фразами. Обычная беседа на балу. На них никто не обращал внимания. Лучше всего прятаться у всех на виду!
– Надежда Васильевна, я по приезде говорил вам уже, что прибыл в Париж по семейным делам. Я по всей Европе гоняюсь за своей супругой с целью уговорить ее на развод. И тут мне удалось свидеться с ней. Самое удивительное, что на сей раз она благосклонно выслушала меня и не отказала. В скором времени мы начнем готовить бумаги, а потом, Бог даст, и до процесса дело дойдет! Передо мной замаячил призрак свободы!
Он пока иллюзорен, но ведь это шанс! Поэтому я с отчаянием думаю о том, что в тот миг, когда я освобожусь от ненавистных пут, вы пойдете под венец с Роевым! И будете для меня недоступны!
– Я не вижу выхода, князь, – стараясь выглядеть спокойной, ответила Надя. – Ведь моя болезнь – это ответ на ваше признание, неужели вы не поняли?! Я бессильна что-либо изменить! Обстоятельства сильнее нас!
– Можно попытаться уйти, убежать от обстоятельств, – осторожно произнес Евгений.
– Что вы имеете в виду? – Надя посмотрела на него с недоумением.
– Я снял маленькую квартирку в тихом квартале, а потом можно будет перебраться куда угодно, хоть в Америку, и затеряться там…
– Вы предлагаете мне бежать с вами?! – почти вскрикнула девушка и испуганно прикрыла рот веером.
– Да, именно это я вам и предлагаю, – твердо произнес Верховский.
– Но это невозможно, немыслимо! Куда я побегу? А маман? Как я могу так оскорбить родителей! Это убьет их!
– Они слишком любят вас и поэтому простят, со временем.
– А Роев!