Саманта оставалась в холле последней, но после того, как Беквит с ввалившимися глазами пожелал ей спокойной ночи, даже она признала свое поражение. Вернувшись к себе, вскоре она обнаружила, что ходит взад–вперед по коврику на полу своей спальни. Она надела ночную рубашку и заплела волосы, но ей была непереносима мысль о том, что она залезет на свою мягкую и удобную кровать на остове из выкрашенного белой краской железа, когда Габриэль сидит там, забаррикадировавшись в своем собственном маленьком аду.
Она шагала взад и вперед, пытаясь восстановить самообладание. Конечно, отец Габриэля должен был знать, каков результат его поисков. Почему же он не приехал вместе с командой своих драгоценных врачей? Его присутствие, возможно, смягчило бы смертельный удар, который они собирались нанести.
А мать Габриэля? Безусловно, ее невнимание еще более непростительно. Какая женщина может поручить заботу о своем единственном сыне слугам и чужим людям?
Взгляд Саманты упал на сундучок в углу спальни, куда она убрала письма его бывшей невесты. В каком–то тайном уголке своего сердца Габриэль верил, что его потерянная любовь может вернуться вместе с его зрением? И он оплакивает смерть и этой мечты тоже?
Напольные часы стали отбивать время. Саманта прислонилась к двери, считая скорбные удары, пока не насчитала двенадцать.
А что если Беквит не прав? Что, если некоторые дороги столь темны и опасны, что их нельзя проходить, не держась за поддерживающую руку? Даже если это просто рука кого–то незнакомого.
Дрожащей рукой Саманта взяла оловянный подсвечник и выскользнула из комнаты. Она прошла почти половину лестницы, прежде чем поняла, что забыла надеть очки. Ее свечи отбрасывали мерцающие тени на стенах, когда она кралась через холл. Тишина угнетала еще сильнее, чем темнота. Это не было уютной домашней тишиной спящего дома. Это была удушающая тишина, которая заставляла задерживать дыхание от напряженного ожидания. Не так ужасно было отсутствие звука, как ощущаемое присутствие страха.
Дверь в библиотеку все еще была закрыта. Саманта взялась за ручку, почти уверенная, что дверь заперта. Но дверь легко распахнулась от ее прикосновения.
Ее захватило множество полуоформленных впечатлений: отрывочный треск угасающего огня в камине; пустой стакан рядом с почти опустошенной бутылкой шотландского виски, стоящей на уголке стола; бумаги, рассеянные по полу, как будто кто–то ударил по ним в приступе досады.
Но все эти впечатления меркли перед Габриэлем, который сидел, небрежно развалившись в кресле за столом, с пистолетом в руке.
Глава 9
"Моя дорогая Сесиль,
Я сомневаюсь, что мне потребуется десятилетие, чтобы уговорить Вас произнести мое имя. Десяти минут с Вами при лунном свете должно быть достаточно…"
* * *
– Я всегда хвастался друзьям, что могу зарядить пистолет с закрытыми глазами. Сейчас я думаю, что не зря, – Габриэль растягивал слова, наклоняя кожаный мешочек с порохом к дулу пистолета. Несмотря на то, что в бутылке скотча рядом с его локтем оставалось меньше трех пальцев алкоголя, его руки совершенно не дрожали и не просыпали ни грамма.
Когда он взял тонкий железный прут, чтобы утрамбовать заряд, Саманта замерла, завороженная его руками – их изяществом, их ловкостью и экономными движениями. Озноб осознавания накрыл ее с ног до головы, когда она представила себе, как эти руки двигаются по нежной женской коже. Ее коже.
Стряхнув с себя соблазняющие чары, она прошла вперед и встала перед столом.
– Не уверена, что должна говорить это, милорд, но разве вы не думаете, что заряженный пистолет в руках слепого мужчины может быть несколько опасен?
– В этом все и дело, не так ли? – Он откинулся на спинку кресла, его большой палец играл с двойным курком заряженного и взведенного пистолета.
Несмотря на небрежную позу и лаконичный тон, Саманта ощущала, что у него напряжен каждый мускул. Он больше не выглядел образцовым лордом. Его сюртук был в беспорядке, а шейный платок свободно болтался на мощной шее. Пряди золотистых волос выбились из ленты, которой были связаны. Незрячие глаза светились лихорадочным блеском.
– Я делаю вывод, что полученные новости не были вам по вкусу? – рискнула она, осторожно опускаясь на ближайший стул.
Он повернул голову за ее движением, предусмотрительно отворачивая от нее дуло пистолета.
– Скажем только, что они были не такими, как я надеялся.
Она изо всех сил старалась отвечать в том же тоне.
– Когда вы получаете дурные вести, разве не принято стрелять в гонца, их принесшего, а не в себя?
– У меня была под рукой только одна пуля. Я не смог решить, которого из врачей застрелить.
– Они не дали вам никакой надежды?
Он покачал головой.
– Ни малейшей. О, один из них – дорктор Гилби, кажется – болтал какой–то вздор о крови, скопившейся в моей голове после полученного мной удара. Кажется, был случай в Германии, когда зрение вернулось после того, как сгусток крови рассосался. Но его коллеги сразу закричали, что даже такой дурак, как он, должен признать, что никто еще не фиксировал спонтанного восстановления зрения по прошествии шести месяцев.
Саманта сильно подозревала, что Гилби был тем самым врачом с добрыми глазами, который выразил ей свои соболезнования.
– Мне очень жаль, – мягко сказала она.
– Мне не нужна ваша жалость, мисс Викершем.
От его резкого тона она напряглась.
– Вы, конечно, правы. Думаю, у вас достаточно собственной.
На какой–то краткий, почти неуловимый момент, уголок рта Габриэля дернулся, словно он собирался улыбнуться. Он осторожно положил пистолет на кожаное покрытие стола. Саманта с тоской посмотрела на него, но не посмела схватить. Даже будучи наполовину пьяным и ничего не видящим, он среагировал бы в два раза быстрее ее.
Он нащупал бутылку скотча, выплеснул остатки в стакан и поднял его в насмешливом тосте.
– За Судьбу, эту переменчивую властительницу, чье чувство правосудия превосходит только ее чувство юмора.
– Чувство правосудия? – эхом отозвалась Саманта, изумившись. – Не можете же вы думать, что заслужили потерю зрения. За что? За то, что доказали свой героизм?
Габриэль грохнул стакан на стол с такой силой, что скотч выплеснулся через край.
– Я не герой, черт подери!
– Конечно, герой! – Саманте не потребовалось много времени, чтобы вспомнить и процитировать то, что она узнала из сводок "Таймс! и "Газетт" об обстоятельствах его ранения. – Вы первым заметили снайпера на бизань–мачте "Редутабль". Когда вы увидели, что он прицелился в Нельсона, то предупреждающе крикнули и бросились через палубу к адмиралу, подвергая огромной опасности вашу собственную жизнь.
– Но я не смог ничего сделать, не так ли? – Габриэль поднес стакан ко рту и единым духом проглотил оставшийся там скотч. – И он тоже.
– Только потому, что вас поразила летящая шрапнель, прежде чем вы могли добраться до него.
Габриэль надолго замолчал. И потом тихо спросил:
– Вы знаете, что последнее я видел, когда лежал там, на палубе, задыхаясь от зловония своей собственной крови? Я видел, как пуля прошивает плечо адмирала. Я видел недоумение на его лице, когда он в агонии рухнул на палубу. Потом все стало красным, а затем черным.
– Это не вы спустили курок пистолета, который убил его. – Саманта наклонилась вперед, ее голос стал тихим и страстным. – И вы выиграли сражение. Храбростью Нельсона и жертвами таких мужчин как вы, французы были побеждены. Они могли бы и дальше пытаться предъявлять права на нашу землю, но вы преподали им урок о том, кто навсегда останется хозяином моря.
– Тогда, предполагаю, я должен быть благодарен Богу за то, что он позволил мне принести такую жертву. Только представьте, каким счастливчиком был Нельсон. Он уже отдал руку и глаз на благо короля и страны, и всё же смог получить привилегию отдать и свою жизнь. – Габриэль, по–мальчишески откинув голову, засмеялся и стал так сильно похож на мужчину с портрета, что сердце у Саманты замерло. – Вы снова удивили меня, мисс Викершем! Кто бы мог подумать, что в вашей каменной груди бьется такое романтическое сердце?
Саманта прикусила губу, борясь с желанием напомнить ему, что он, по всей видимости, не счел ее грудь каменной, когда его пальцы собственническим жестом сомкнулись на ее мягкости.
– И вы смеете обвинять меня в сентиментальности? Это ведь не я прячу старые любовные письма в ящике туалетного столика, не так ли?
– Туше, – пробормотал он, его веселье сразу испарилось. Рука снова накрыла пистолет, и прошлась по его гладким контурам с нежностью любовника. Когда он заговорил снова, его голос был тих и лишен всякой насмешки. – А что, вы считаете, я должен делать? Вы, как и я, знаете, что слепому мужчине нет места в нашем обществе, если он не просит подаяние на улице и не заперт в сумасшедшем доме. Я никогда не стану чем–то, кроме объекта жалости и тяжкого бремени для семьи или кого–то еще, имевшего несчастье полюбить меня.
Саманта откинулась на спинку стула, странное спокойствие овладело ей.
– Тогда почему вы просто не покончите с этим и не застрелитесь? Когда вы сделаете это, я вызову миссис Филпот, чтобы она все убрала.
Губы Габриэля напряглись, и он еще крепче сжал пистолет.
– Вперед. Покончите с этим, – потребовала она, в ее голосе возрастали сила и страсть. – Но я точно могу вам сказать, что жалеете себя только вы сами. Некоторые мужчины все еще не вернулись с войны домой. А некоторые никогда и не вернутся. Другие потеряли и руки и ноги. Они просят милостыню в сточных канавах, их форма и гордость стали лохмотьями. Над ними смеются, на них наступают, и единственная надежда, которая у них есть – что какой–нибудь незнакомец с унцией христианского милосердия в душе бросит полпенса в их оловянную плошку. А вы сидите в роскоши и дуетесь, каждая ваша прихоть исполняется вашими слугами, которые все еще смотрят на вас так, словно это вы повесили на небо луну. – Саманта встала, благодарная, что он не может видеть блестящие в ее глазах слезы. – Вы были правы, милорд. Те мужчины – герои, а вы нет. Вы всего лишь малодушный и жалкий трус, который боится умереть, но еще больше боится жить!
Она была почти уверена, что он поднимет пистолет и выстрелит в нее. Она не думала, что он поднимется и начнет обходить вокруг стола. И хотя его поступь была такой же уверенной, что и руки совсем недавно, ликер добавил его походке самодовольную развязность. Она думала, что дикий зверь, с которым она столкнулась в свой первый день в Ферчайлд–Парке, побежден, но сейчас поняла, что он только дремал за тяжелыми веками Габриэля, ожидая, когда снова учует запах своей добычи.
Его ноздри стали раздуваться, когда он добрался до нее. И хотя она могла легко ускользнуть от него, что–то в его лице ее остановило. Он схватил ее за плечи и грубым движением привлек к себе.
– Вы ведь не были полностью честны со мной, а, моя дорогая мисс Викершем? – Ее сердце едва не остановилось, а он продолжил. – Ведь вы выбрали эту работу из–за своего всеподавляющего сострадания к любимому мужчине. Вы потеряли кого–то на войне, не так ли? Кто это был? Ваш отец? Брат? – Он опустил голову, и его теплое дыхание, приправленное скотчем, коснулось ее лица, заставляя ее почувствовать себя такой же опьяненной и безрассудной, как и он. – Или это был ваш любовник? – Вышедшее из его красиво вылепленных губ слово было одновременно язвительным и ласкающим.
– Скажу только, что не вы один пытаетесь искупить свои грехи.
Его смех стал насмешкой для них обоих.
– Что такой образец добродетели может знать о грехе?
– Больше, чем вы думаете, – прошептала она, отворачиваясь.
Его нос коснулся ее нежной щеки, хотя она не могла сказать, случайно или намеренно. Без преграды, создаваемой ее очками, она чувствовала себя очень уязвимой.
– Вы стараетесь убедить меня продолжать жить, но так и не предложили ни одной причины, ради чего мне это делать. – Он встряхнул ее, его руки не собирались ее отпускать, а голос был тверд. – Вы можете сделать это, мисс Викершем? Вы можете привести мне хотя бы одну причину, зачем я должен жить?
Саманта не знала, может или нет. Но когда она повернула голову, чтобы ответить, их губы соприкоснулись. И он поцеловал ее, накрывая ртом и проводя сладким жаром своего языка по ее губам, пока они не разъединились с тихим звуком полустона–полувыдоха. В нетерпеливом ожидании ее капитуляции, он с силой притянул ее к себе, чувствуя вкус скотча, желания и опасности.
Ее глаза медленно закрылись, опуская их на один уровень. В обольстительном объятии темноты ее поддерживали только его руки, только жар его рта согревал ее, только хрипловатая музыка его стона заставляла все ее чувства вальсировать. Когда его язык грубо ворвался в мягкость ее рта, в ушах Саманты бешено застучал пульс, отмечая каждый удар ее сердца, каждое мгновение, каждое разочарование. Его руки соскользнули с ее плеч на спину, притягивая до тех пор, пока ее груди не коснулись его твердой груди. Она обняла его одной рукой за шею, изо всех сил стараясь ответить на каждое отчаянное требование его рта своим.
Как она могла спасти его, если она не может спасти даже себя?
Она чувствовала, что спустилась в темноту вместе с ним, и отчаянно желала капитулировать и телом и душой. Возможно, он и утверждал, что приговорен к смерти, но между ними переливалась жизнь. Жизнь в виде древнего танца соединенных языков. Жизнь в виде непреодолимого тянущего ощущения в ее лоно и сладострастной боли между бедер. Жизнь, пульсирующая на мягкости ее живота через поношенный хлопок ночной рубашки.
– Святой Христос! – выругался он, вырываясь из ее рук.
Потеряв его поддержку, Саманте пришлось опереться руками на стол за своей спиной, чтобы не упасть. Ее глаза открылись, и она с трудом удержалась от того, чтобы прикрыть их рукой. Выйдя из восхитительной тени поцелуя Габриэля, она внезапно поняла, что даже слабеющий свет от камина кажется ей слишком резким.
Стараясь отдышаться, она повернулась и увидела, что Габриэль на ощупь обходит вокруг стола. Его руки теперь не были такими уж уверенными. Они уронили на пол пузырек чернил и нож для писем с медной ручкой, а потом накрыли пистолет. Когда он сгреб рукой оружие, его выражение лица было самым решительным, из тех, что она когда–либо видела, и придушенный крик застрял в горле Саманты.
Но он просто потянулся через стол к ней. Нащупал ее руку и вложил в нее оружие. Уходите, – скомандовал он сквозь стиснутые зубы, смыкая ее пальцы на пистолете. Когда она заколебалась, он толкнул ее к двери и повысил голос до крика.
– Уходите немедленно! Оставьте меня одного!
Бросив потрясенный взгляд через плечо, Саманта завернула пистолет в подол своей ночной рубашки и выбежала из библиотеки.
Глава 10
"Моя дорогая Сесиль,
Вы уже решили, какое из моих достоинств интригует Вас больше – моя робость или мое смирение?.."
* * *
Услышав приглушенный удар, Саманта резко села на кровати в испуге, что это отдаленный звук пистолетного выстрела.
– Мисс Викершем? Вы не спите?
Беквит снова постучал в дверь, и она прижала руку к груди, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Оглянувшись на свой сундучок в углу, она вспомнила, что пистолет Габриэля теперь глубоко похоронен в нем, рядом со связкой писем.
Она отбросила одеяла и встала с постели, на ходу надевая очки. После того, как Габриэль отослал ее, она провела остаток ночи, свернувшись в несчастный клубочек и убеждая себя, что только идиотка может оставить его одного в таком состоянии. Она провалилась в тяжелый сон без сновидений только перед самым рассветом, от полного нервного истощения.
Набросив халат, она приоткрыла дверь.
Хотя Беквит тоже выглядел так, словно провел беспокойную ночь, как и она сама, его налитые кровью глаза смотрели на нее с хорошим настроением.
– Простите, что потревожил вас, мисс, но хозяин желает видеть вас в библиотеке. Когда вам будет удобно, конечно.
Саманта скептически выгнула бровь. Габриэль никогда раньше не беспокоился об ее удобстве.
– Очень хорошо, Беквит. Скажите ему, что я сейчас спущусь.
Она умылась и оделась еще более тщательно, чем обычно, перебирая свой ограниченный гардероб в поисках чего–то не серого, не черного и не коричневого. В конце концов, она заставила себя остановиться на длинном платье из мрачного синего бархата. Она аккуратно вплела соответствующего цвета ленту в тугой валик волос гладкой прически. И только поймав себя на том, что поглядывает на себя в зеркало, накручивая на палец выбившийся из прически локон, она поняла, насколько смешно это выглядит. В конце концов, будто Габриэль может оценить ее усилия.
Покачав головой своему отражению, она поспешила к двери. Но спустя пять секунд бегом вернулась обратно к туалетному столику, чтобы капнуть лимонной вербены на шею и за ушами.
Заколебавшись, Саманта остановилась перед дверью библиотеки, у нее в животе все трепетало от какого–то непонятного чувства. Ее потребовалась минута, чтобы определить это таинственное чувство как застенчивость. Это смешно, она сказала себе. У нее с Габриэлем был один пьяный поцелуй и ничего больше. Но каждый раз, когда она будет видеть его рот, она вспомнит, как это было – как его требовательные губы управляли ее губами, каким томительным был жар его двигающегося языка …
Напольные часы начали отбивать десять ударов, выдергивая ее из мечты в реальность. Разгладив руками юбку, Саманта громко постучала.
– Войдите.
Повинуясь этой короткой команде, она открыла дверь и увидела Габриэля, сидящего за столом в той же позе, что он сидел прошлой ночью. Но на сей раз не было никакого пустого стакана, никакой бутылки скотча и, к счастью, никакого оружия смертоноснее ножа для открывания писем.
– Доброе утро, милорд, – сказала она, проскальзывая в комнату. – Я рада видеть, что вы все еще среди живых.
Габриэль потер лоб тыльной стороной ладони.
– Лучше бы я не был, во имя Господа. Тогда, по крайней мере, у меня бы так адски не болела голова.
При ближайшем рассмотрении Саманта заметила, что на нем также отразились последствия прошлой ночи. И хотя он переоделся в чистое, его щеки покрывала золотистая щетина. Кожа вокруг шрама выглядела словно сдавленной и побелела, а тени под глазами были сильнее, чем обычно.
Его грация экономных движений прошлой ночи исчезла, оставив вместо себя неподвижную позу, в которой, казалось, было больше явного дискомфорта, который проявлялся каждый раз, когда он двигал головой, чем официальности.
– Пожалуйста, садитесь. Когда она села, он произнес:
– Я сожалею, что вызвал вас так срочно. Я понимаю, что, должно быть, оторвал вас от паковки своих вещей.