Марлоу неторопливо последовал за ней, но окольным путем, по черной лестнице через кухню, чтобы дать ей больше времени остыть после их короткой перепалки. Как смешно: десять лет в разлуке, шесть часов в браке - и уже поссорились. Он молил Бога, чтобы это было в первый и последний раз.
Перед дверью комнаты, прежде чем войти, Марлоу задержался. Босая, в простом платье, Лиззи стояла перед окнами, представляя собой очаровательное и довольно откровенное зрелище. Судя по жесту, с каким она прислонилась к оконному переплету, корсета на ней не было. Жар и вспышка желания воспламенили его сильнее огня. Удивительно, как ей шло быть естественной. Ему сразу захотелось раздеть ее догола прямо здесь, на полу.
Но в умной головке Лиззи крутились иные мысли. Она еще не была готова простить его окончательно, поэтому и стояла в стороне, хотя взяла тарелку с едой и даже приблизилась к нему, чтобы принять из его рук стакан отличного кларета. Пусть себе сохраняет дистанцию. До поры до времени.
Она молча ела, пила вино. Потом протянула ему свою оливковую ветвь.
- Расскажи мне о флоте.
Слишком обширная тема. Марлоу откинулся назад и сделал большой глоток густого вина.
- Что тебя интересует?
- Что угодно. Развлеки меня.
Эта фраза была заимствована из прошлого. Она часто прибегала к ней в их юности. Ему всегда нравилось рассказывать ей всякие истории, демонстрируя свою искушенность. Теперь, когда он, несомненно, имел куда больше опыта, его истории не всегда предназначались для нежного слуха леди. Даже Лиззи.
Но нет, она, похоже, была не менее кровожадной, чем вест-индские пираты.
- Как ты стал капитаном в твои годы? Не слишком ли молод для такого положения?
- Возможно.
Ему хотелось похвастаться, побалагурить. Хотелось рассказать ей о Тулоне, обо всех безрассудных поступках, которые совершил, чтобы увидеть, как восхищение озарит солнечным светом ее лицо. Но с чего начать? Конечно, не с начала, когда ее отец выгнал его, испуганного четырнадцатилетку, одного в ночь.
Тут Лиззи сама пришла ему на помощь.
- Где ты был ранен?
- Здесь, здесь, здесь и еще здесь.
Он стянул рубашку, чтобы продемонстрировать шрамы, и получил в награду ее смех.
- На карте, а не на теле.
Ее зеленые глаза сверкали и приподнимались в уголках, когда она улыбалась. Ему нравилась эта дерзкая усмешка, эта мимолетная улыбка, которая играла в уголках ее рта и служила знамением эмоций и в то же время защитой от них.
- В Свенскунде, Финском заливе на Балтике.
- В Финском заливе? Что ты гам делал?
- Состояние.
Он сделал еще один глоток кларета. Вино действовало на него расслабляюще.
- В Финляндии?
- В мирное время нам платили половину жалованья, но мой командир, прославленный капитан Сидней Смит, подал в отставку и отправился помогать шведам в войне против России. Я тоже поехал с ним. Я был его первым помощником. Когда дела шли хорошо, мы получали нашу долю трофеев. А трофеев хватало.
- Как… ты был наемником!
Ее лицо осветил ужас удивления. И он не мог понять, какие чувства она испытала - радость или отвращение.
Он пожал плечами. Клеймо пришлось ему не по душе. Он делал это не только ради денег.
- Нас держали на берегу на половинном жалованье, Лиззи. Флот его величества в нас не нуждался, зато шведы ой как нуждались. И хорошо платили за работу.
- Кто заплатил тебе шрапнелью?
Ее глаза снова уставились на его грудь. Он с трудом удержался от желания поднять над головой руки, чтобы насладиться теплом ее глаз.
- Русские, естественно.
Она вдруг сменила апатичную позу и, наклонившись к нему, взялась за края его рубашки.
- Это… это татуировка? - Разбираемая любопытством, она гладила пальчиком темную надпись в левой части его груди, пониже сердца. - Я не заметила ее раньше. Я вообще никогда не видела татуировки. То есть видела на руках моряков…
- Я моряк.
- Ну да. Я имела в виду матросов, а не офицеров. Написано: "Fides".
- Это значит - верность.
- Я знаю, что это значит. Но зачем ты ее сделал?
- Проиграл спор.
Он не стал ей говорить, что на самом деле выиграл двадцать два фунта шесть шиллингов - целое состояние для бедного гардемарина, каким был в ту пору. А главное - уважение мужчин их дивизиона. Потому что, она была права, офицер, джентльмен, не стал бы этого делать.
Лиззи приблизилась к нему еще, и когда опустилась перед ним на одеяло, выставилась напоказ ее красивая грудь. Его и без того высокое мнение о браке еще больше возросло.
- А почему Fides?
Она провела по надписи кончиком прохладного пальчика.
- Потому что это короче, чем "Англия", и менее рискованно, чем "Лиззи".
Лиззи громко рассмеялась, выразив абсолютное недоверие.
- Ты никогда не думая обо мне. Fides. Очень сенти…
- А какие у тебя претензии к сентиментальности? Или так боишься своих эмоций?
- Нет, не боюсь, но опасаюсь. Сентиментальность поощряет безграничное доверие собственным эмоциональным реакциям на все происходящее. Гораздо лучше быть человеком рациональным. Использовать свои личные пристрастия, свой опыт, хороший или плохой, но принимать решения разумные, с учетом объективных обстоятельств. Короче, с рациональной отстраненностью от собственных эмоций.
Она говорила так, как будто приводила цитату из какого-то социального памфлета, специально выученную, чтобы позлить и раздосадовать отца.
- С рациональной отстраненностью? - Он склонился над ней и поцеловал в основание шеи. - Прости меня, но я не заметил никакой рациональной отстраненности, когда совсем недавно ты лежала подо мной.
- Ну да, я…
Она запнулась и наклонила голову, чтобы облегчить ему доступ. Умная девочка. Теплая, умная девочка, достигшая брачного возраста.
- Да?
Ее кожа под губами была невыразимо мягкой.
- Просто мой разум как бы отделяется от тела, и мне ничего другого не остается, как получать физические ощущения, оставаясь при этом отстраненной.
Ее голос прошелестел чуть слышным шепотом, и дыхание стало поверхностным.
- Одни физические ощущения без какой бы то ни было рациональной мысли?
- Абсолютно.
Она легко коснулась его губами.
- Или эмоций?
Неподходящий вопрос для Лиззи. Она не соблаговолит ответить. Она просто выскользнула из его рук, как будто растворилась. Пытаться удержать Лиззи было все равно что пытаться поймать ртуть.
Она вернулась на свое место у окна в смятении, с которым пока не могла справиться, и уставилась на воду, потемневшую в сгущавшихся серых сумерках.
- Вон где ты будешь.
В какой-то степени это могло быть правдой. Он определенно будет в море. В этом море, но не в том смысле, как она думала.
- Да.
- Тебе писать?
Марлоу не мог определить тон ее голоса. Он показался ему неуверенным.
- Если хочешь.
- Обычно мне это не нравится. - Он уловил в ее голосе шутливую нотку. - Я нахожу писание писем чрезвычайно скучным занятием, но ради тебя готова напрячься. Но если тебе все равно…
- Нет. Я бы очень хотел, чтобы ты мне писала. Но, как понимаешь, письма будут приходить и отправляться довольно нерегулярно.
- Это едва ли важно. - И малозаметный жест кистью. - Все же, думаю, мне придется этим заниматься. Весьма полезное занятие для жены. Я скажу матушке, что не могу приехать в город, чтобы принимать гостей, поскольку очень занята написанием писем моему уехавшему любимому мужу.
Он обратил внимание на порядок слов: сначала "уехавшему", потом "любимому". Первое было обязательным приложением ко второму.
- Да, - продолжала она. - Я буду писать тебе каждый день во всех подробностях о состоянии дел в имении, о том, что делается. И ты пиши мне и рассказывай обо всех твоих морских приключениях. Что интересного и экзотического увидишь на пути в другой конец мира и обратно.
"Ничего экзотического я не увижу, - прокричало его внутреннее "я", хотя рот хранил молчание. - Я даже никуда не еду".
Его язык был способен только на банальности.
- Будет приятно получать от тебя письма. Можешь рассказывать мне, какие приемы посещаешь, как одеваешься, как выглядишь.
Теплая сияющая улыбка исчезла с ее лица.
- Неужели ты и вправду думаешь, что я буду этим заниматься? Ходить на приемы, вечера и балы с утра до ночи? Неужели ты так мало меня знаешь?
- Я знаю, что ты скорее предпочтешь шататься в зарослях живой изгороди с охотничьим ружьем, что выпросила у отца. Вернее, знаю, что это тебе нравилось в двенадцать лет. Но с тех пор ты выросла. Стала очень красивой молодой леди, которая появляется в обществе. - Тут Марлоу задумался. За последние две недели он посетил немало вечерних приемов, но видел ее только раз, в том роковом зале для публичных собраний. Он думал, что она будет блистать в обществе, где сможет в полной мере проявить свой яркий ум. - Неужели мысль о посещении вечеров, ассамблей и театральных представлений не доставляет тебе удовольствия?
- Я очень редко хожу развлекаться, люблю только музыкальные постановки. И то если они действительно великолепны и если публика приходит слушать, а не сплетничать. Я предпочитаю развлекаться в одиночестве.
- Почему?
Она пожала плечами, пресекая дальнейшие расспросы.
- Лиззи, иди ко мне. Иди расскажи, что ты делаешь, чем интересуешься. Я полагаю, - съязвил он, - что ты стала последовательницей Ханны Мор, тайной религиозной евангелисткой, и проводишь все свое время за чтением назидательных трактатов.
- Боже, нет. - Она направилась к нему. Ее настроение от его беззлобного подшучивания улучшилось. - Ничто так сильно не раздражает, как нравоучения. Я не выношу настырную назидательность.
Он громко рассмеялся. Если бы только она знала всю правду. Ничего, узнает со временем. На этот счет он не строил иллюзий.
Вытянув вперед руку, он привлек ее к себе на грудь и пощекотал носом ее нежную благоуханную шею. Облегчая ему доступ, она откинула назад голову. Такая сладкая, такая нежная.
- Я очень рад это слышать, Лиззи. Давай посмотрим, не смогу ли вернуть тебя из прямого в лежачее положение.
Глава 8
Всю свою энергию, все свои ощущения он сосредоточил на Лиззи - на нежном, изящном изгибе ее подбородка, на спиралях рыжих кудрей, ниспадающих на плечи, на пьянящем аромате ее тела, на бархатном тепле ее губ.
Поцеловав ее, он передал инициативу ее губам, в то время как сам принялся обследовать неизведанные тайники ее тела. Его руки заскользили по тонким выступам косточек на плечах, по нежной коже на внутренней стороне локтя.
Она тоже времени даром не теряла. Ее любопытные ладони, легко пробежав по его чувствительной плоти, гладили его грудь, массировали мышцы предплечий и спины. Ее руки, казалось, были вездесущи. Легко скользя по плечам, они оказывали на него воздействие, подобное ураганному ветру, сбивающему с ног. Простое прикосновение ее кожи к его коже лишало его сил.
Он задумался о том, будет ли так продолжаться вечно. Всегда ли ее прикосновения будут вызывать это чувство сокрушительного томления?
Ответ заставил его грудь сжаться.
Да. Всегда.
Она была как дикая выдра, гладкая, проворная, гибкая, страшно любознательная. Господи, она была особенная. Поэтому он и уговорил ее на этот брак, эту сокрушительную волну желания и отчаянной жажды обладания.
Этой женщиной.
Лиззи. Его Лиззи.
- Лиззи.
Он и вправду удивлялся, что был с ней вдвоем и наедине. Что она, в конце концов, позволила ему заняться с ней любовью.
Его ладони ласкали ее тело, как бы нечаянно касаясь груди. От удовольствия она вздохнула, и этот звук едва не лишил его выдержки. Едва.
Он слегка повернул ее и притянул к своей груди, чтобы устроить поудобней. Ее легче было убедить, держа в своих объятиях. А убедить ее было необходимо.
- Мне не нравится твоя идея остаться здесь одной, когда я уеду, Лиззи. - Он поцеловал мягкую ямку на плече у основания ее шеи. - Почему бы тебе утром не поехать в город, - тихо проворковал он ей в ухо, - и не навестить моего поверенного в делах мистера Харриса, чтобы он подыскал дом, который тебе понравится. Там тебе будет много лучше.
- Это тебе будет много лучше, если я буду там.
- Признаюсь, что это так. Теперь ты знаешь, что я по этому поводу чувствую. Обещай, что вернешься в город. Обещай.
Прошло довольно много времени, прежде чем Лиззи попыталась от него освободиться. Она не желала говорить с ним о его отъезде, как не желала исследовать свои горько-сладкие переживания на эту тему. Чтобы получить то, о чем давно и отчаянно мечтала - независимость, - она должна была потерять Джейми.
О нем она тоже отчаянно мечтала.
Она ненавидела ложь, но не могла сделать то, о чем он просил. Из всего, о чем он мог попросить ее, это было единственное, что она не была готова для него сделать. Все, к чему она так страстно стремилась - свобода и независимость, - все было здесь, в Гласс-Коттедже. Зачем ей уезжать?
Но ей не хотелось спорить. Споров для одного дня ей хватило в избытке. Ей не хотелось нарушать хрупкое перемирие, воцарившееся между ними. Она выжидательно молчала. Может, он забудет, если она его поцелует.
Но он не забыл. Упорный человек.
- Лиззи, обещай мне.
- Дом в порядке, Джейми. Только нуждается в небольшом ремонте…
- Дело не в доме. Дело в тебе. Ты не можешь оставаться здесь одна. Это небезопасно.
Почему он так настаивает? Почему не видит, что она столько лет сама о себе заботилась? Это было очаровательно по-мужски, но ужасно глупо.
- Джейми…
Он перебил ее, пригвоздив к себе ее лицо своими прозрачными всевидящими глазами.
- Ты обещала любить, почитать и слушаться, Лиззи. Ты дала клятву и всегда, всегда держала слово.
Его глаза уничтожали ее, заставляя признать правду.
Она ничего не могла поделать. Он не позволит ей поступить по-своему. Ладно, раз в жизни она попробует поступить красиво. Попробует выполнить просьбу мужа. Бог знает, когда выпадет ей другой шанс, да и выпадет ли вообще.
- Я поеду в город.
Его грудь медленно расширилась от глубокого вдоха.
- Благодарю тебя. Благодарю. - Он снова притянул ее к себе. - Теперь я смогу уехать с неким подобием покоя.
Господи милостивый, столько искренности. Ее сердце в груди сжалось, как будто кто-то пытался его насухо выкрутить. Еще немного, и она расплачется в свою косынку. Но она не могла себе этого позволить.
- С подобием покоя, когда возвращаешься на войну?
Ее лукавый тон заставил Джейми улыбнуться лишь уголками губ. Глаза его потемнели и стали очень серьезными, как тогда, когда впервые сказал ей, что, возможно не вернется живым из плавания. Но боль, которую пытался скрыть, отозвалась в ней.
- Когда ты должен уехать?
- Скоро.
- Как скоро?
- Завтра.
Она пыталась подавить тихий звук горечи, вырвавшийся из ее горла, но выдала себя, потому что он развернул ее и прижал к груди.
- Тише, Лиззи. Не думал, что придется говорить это, но я очень сожалею, что должен тебя покинуть. Я хочу, чтобы ты это знала. - Он легко провел рукой по контуру ее щеки. - Я бы хотел…
Но не закончил мысль.
Лиззи так хотелось, чтобы он произнес эти слова. Она ждала. Ждала, что он скажет то, что больше всего хотела услышать, чтобы заговорить самой. Она почувствовала, как внутри ее приоткрылась дверь, впустив внутрь свет.
Это было то, что можно было любить. Чувствовать свет внутри. Желать поделиться этим светом с Джейми.
Она должна сказать ему. Он был слишком важным для нее, чтобы позволить гордости встать между ними.
- Чего бы ты хотел? - подсказала она, надеясь, что ее голос не прозвучал таким слабым и дрожащим.
- Странно, но я бы хотел не уезжать. У меня ни разу такого не было, чтобы я не хотел уезжать. Раньше. Мы только что заново познакомились друг с другом. И теперь так… жалко расставаться. Но у меня есть долг, который я обязан выполнить. И я должен ехать.
"Познакомились друг с другом" - странный эвфемизм, когда они, полуобнажённые, лежали в объятиях друг друга. Но это было правдой. У них было всего четыре дня, чтобы осознать все те невообразимые изменения, какими наградили их десять лет жизни. Он стал офицером, джентльменом. Человеком, преданным своей профессии, долгу. Конечно, он должен испытывать желание вернуться в море.
А она? Разве не ждала с такой же горячностью его отъезда? Причина ее замужества напрямую была связана с его отсутствием. Она не могла стать независимой, если он не уедет.
Она запретила себе размышлять на эту тему дальше, усилием воли отстраняя мысль о первопричине предложения, - теперь идея стать вдовой повергала ее в ужас.
Лиззи проглотила глупые рыдания, зревшие в горле, и повернула лицо к его плечу, прижимаясь к его теплу и силе. Как может кто-то, такой сильный и полный жизни, умереть? Это невозможно осознать, и принять это немыслимо.
От нее лишь требовалось прошептать его имя, и он будет здесь. С теплыми твердыми губами. И она будет твердой. Будет сильной. Не будет дрожать.
Это было банально и предсказуемо - сентиментально хотеть ощутить себя в его объятиях. Но так оно и было. Перед лицом смерти она льнула к жизни. К любви. Она будет его любить.
Он тоже это чувствовал - потребность любить. Его ладонь обняла ее сзади за шею и сжалась. Сильная и неотразимая, полная его силы, его страсти. Джейми еще крепче прижал ее к себе, потом взял в руки ее лицо и нежно поцеловал. Поцелуй получился горько-сладким, исполненным сожаления.
Из ее горла вырвался звук беспомощности. Но в поцелуй он вложил еще что-то другое. Как будто очень хотел, чтобы он получился. Как будто это имело значение.
И тут вдруг он сделал совершенно неожиданную вещь.
Поднял голову, замер и посмотрел на нее. Изучая ее лицо, как будто что-то искал. Он открыл глаза, свои выразительные серые глаза, и увидел ее. Он смотрел на нее, и когда его глаза нашли и открыли двери ее души, она узнала, что он любит ее. И она любит его.
Любит его страстно, вопреки себе. Возможно, она всегда его любила, с самого начала, с того дня, когда наткнулась на высокого робкого мальчика, удившего рыбу в ее секретном месте на реке, в месте, которое считала своим, и только своим. В тот момент он тоже стал принадлежать ей, и только ей одной.
Как странно, что испещренный солнцем берег вспомнился ей в этот миг, когда он возвышался над ней. Как странно, что столь простое действие, когда он показал ей, что видит ее, оказалось способным заставить ее осознать, что она любит его.
У нее защипало в глазах, и она зажмурилась.
В этот момент она поняла, что не хочет, чтобы к ней прикасались ласково или с нежностью. Это погубит ее. Клубок ее сердца раскрутится, и выпадут наружу обтрепанные, оборванные концы пряжи. Джейми нужен ей живой, неистовый, смеющийся и рычащий наперекор судьбе.