И, где бы мы ни оказывались, везде были яблоки: рассыпанные на подносах для сушки или уложенные в бочки, перед тем как быть убранными в погреба, сваренные впрок с медом и специями или выжатые в бочонки для сидра на зиму. Их опьяняющий запах преследовал нас постоянно, и мы беспечно возились, окруженные этим ароматом, как пара котят в кошачьей мяте.
Когда жатва близилась к концу, началась подготовка к Самхейну, дню, когда заканчивается старый год и начинается новый. Этот праздник - самое сытое, самое священное время года, но и время, когда надо много работать.
По всей Британии любое животное, которое нельзя прокормить зимой, должно быть забито к окончанию праздника, а все приготовления следует завершить к закату предыдущего дня, поскольку Самхейн начинается в сумерки. В это время возвращаются души умерших, чтобы согреться перед зимними холодами, и границы между этим миром и другими мирами стираются.
Конечно, старые и справедливые боги всегда рядом; домовые и духи кружатся вокруг нас каждый день. Но в ночь на Самхейн они ведут себя по-другому: искушают, крадут, покупают души людей или обмениваются ими, и любой, оказавшийся вне своего дома, может к утру исчезнуть. Каждому известно, что потусторонний мир является местом сосредоточения красоты и радости, страной вечно молодых, но он также полон опасности и страха, и им правят силы, неподвластные человеку. Поэтому мы все должны соблюдать древние обряды и ночью не покидать свои, жилища.
Внизу на пойменном лугу, где река делает поворот, люди проверяли выгульные площадки для скота и столбы для привязывания животных, а кузнец точил тесак и сверкающий нож мясника. На кухонный двор вытащили огромный котел, и женщины отчистили его мягкой овечьей шерстью и глиной. Он стоял на треноге, тускло поблескивая в лучах октябрьского солнца, символ полноты жизни и смерти.
- Как давно он сделан? - спросила Лин, пробираясь между работниками, чтобы лучше рассмотреть рисунки на боках котла.
- Никто не знает, - сказала служанка, полируя то, что казалось изображением оленьей головы.
- Я готова побиться об заклад, что Кети знает, - предположил кто-то.
- Кети никогда не стала бы иметь с этим ничего общего, - гордо объявила я, убежденная в том, что котел был предзнаменованием дурного.
- Не очень разумно говорить за других людей, госпожа. –
Знакомый голос раздался за моей спиной, и я с удивлением повернулась и увидела Кети, стоящую в арочном пролете, ведущем на кухню.
На дворе воцарилась тишина, и, когда женщины расступились, давая ей дорогу, она медленно прошла к гигантскому котлу.
Край котла достигал лекарке до пояса, и она пригнулась, чтобы внимательнее рассмотреть резьбу, и прищурилась, разбирая знаки. Она напомнила мне птичку славку, с любопытством выглядывающую из густых лесных зарослей, и я бы хихикнула, если бы не мрачное выражение ее лица.
- У многих старых богов были котлы, - пробормотала она, обращаясь скорее к себе, чем к собравшимся. - Я слышала, что где-то на континенте есть еще один, даже больше. В него поместится любой человек.
На мгновение мне показалось, что Кети собирается протянуть руку и ощупать узор пальцами, чтобы лучше разобраться в нем, но она вздрогнула, спрятав руки обратно в рукава, и отвернулась от котла, как отворачиваются от гадюки, не желая дразнить ее.
- Похоже, что здесь изображены боги и жертвоприношения, а на некоторые вопросы лучше не искать ответа. Достаточно знать, что старые боги им довольны.
В ее словах было что-то недосказанное, и женщины молча вернулись к своей работе, словно каждую охватил угнетающий, невыразимый страх. В канун Самхейна не стоит искушать судьбу, и все сосредоточились на подготовке к завтрашнему дню, потому что потом выполнить недоделанное будет некогда. Я позвала Лин, и мы потихоньку удрали.
В этот день мы нашли убежище в нашем излюбленном месте на холме, круто спускавшемся к реке, с лесистого склона которого открывался изумительный вид. Стайка шумных ворон собралась у священной рощи вблизи вершины холма за рекой. Из-за того, что они кричали в особой близости к самой богине войны, их пронзительное карканье и самодовольный вид раздражали меня.
- Мать говорит, что жрец еще не вернулся из своей поездки к святилищу, - заметила моя подруга. - Она считает, что отмечать Самхейн без жреца - плохая примета.
- Мой отец руководил обрядами Самхейна задолго до того, как родились мы с тобой, - возразила я. По коже у меня побежали мурашки, и я разозлилась. - Не думаю, что присутствие жреца так уж важно.
- Тсс, - ответила она, понижая голос. - Я думала об этом сегодня… когда все духи покинули дом. Что может помешать им появиться у наших кроватей и похитить любую из нас? Что-то встревожило ворон, они поднялись в воздух, тревожно каркая, и я пожалела, что не обладаю искусством жреца, чтобы узнать, в чем дело.
- Разве ты когда-нибудь слышала о том, чтобы они выкрали человека из дома? - Я повернулась и посмотрела на нее, надеясь, что мой голос звучит более уверенно, чем я чувствовала себя на самом деле.
Лин чертила на земле какой-то узор, а заметив, что я слежу за ней, с ухмылкой загладила его.
- Что это было?
- Ничего. - Она пожала плечами. - Просто знак, который показал мне отец, а ему - какой-то проезжий.
- Христианский знак?
- Думаю, да. Отец сказал, что тот человек провел некоторое время с монахом, который живет в пещерах около Имонта, так что, может быть, это и христианский знак.
Я подтянула колени к подбородку, жалея, что у меня нет с собой меховой накидки, потому что неожиданно похолодало.
- Думаешь, он поможет тебе ночью?
- Может быть, но я все равно буду в постели до наступления темноты! - Она рассмеялась, и я, зная, что сделаю то же самое, рассмеялась вместе с ней.
Мы покинули наше убежище и по тропинке поднялись к частоколу на вершине холма. Было слышно, как скот загоняли на бойню, и мы посмотрели вниз, на пологий склон, где в своих загонах толкалась примерно дюжина животных. Появились дубильщики кожи, волоча за собой пустые салазки, а те, у кого не было друга или родственника, с которым можно провести сегодняшнюю ночь, деловито устанавливали кожаный шатер для защиты от сил зла. Мне казалось, что этот шатер - просто укрытие от непогоды, но, возможно, магия Самхейна охраняет родственные души, а толстые стены здесь ни при чем.
Потом мы с Лин расстались; у нее было достаточно времени, чтобы вернуться в сыроварню родителей до наступления сумерек, и я обняла подругу просто для того, чтобы пожелать удачи. Мы не знали ни одного человека, исчезнувшего во время Самхейна, но при дворе были люди, которые видели тела, найденные в лесах, с лицами, застывшими в смертельном ужасе, - жизнь покинула их без каких-либо признаков ранения или борьбы. А некоторые, по слухам, исчезли бесследно.
В этом году священная ночь была спокойной и безветренной, без воющих привидений, нарушающих покой, и, свернувшись калачиком под меховым одеялом, я думала, как хорошо и безопасно в наших высоких комнатах. Мягкий отблеск тусклого света пробивался через незадернутые занавески, отделявшие мой уголок от большой комнаты, где тихо разговаривали родители. Нонни, спящая в своем углу, начала ритмично похрапывать; к этому звуку я привыкла с тех пор, как ребенком спала рядом с ней. Я подумала о людях в шатре около реки и, как многие другие этой ночью, помолилась о том, чтобы ничто не потревожило их сон.
Где-то ночью я проснулась, от захлебывающегося плача ребенка. Храп резко прекратился, пока Нонни возилась с ним, а потом возобновился, когда она снова заснула. Света уже не было, поэтому я знала, что время позднее, и удивилась, обнаружив, что родители по-прежнему не спят. Они говорили тихо, и поначалу я не могла разобрать слов, но когда все смолкло, слышно стало лучше.
- Тогда надо спросить у народа, - говорила мать рассудительно. - Ты знаешь, что они и слышать об этом не хотели, когда ты был ранен в первый раз, и вряд ли решатся сейчас. Ты тот король, который им нужен, и до тех пор, пока можешь сплачивать их в войне и давать мудрые советы во время мира, они последуют за тобой.
- О, я не сомневаюсь в этом. - Голос моего отца был усталым. - Но иногда я думаю, что им нужен король более, - он запнулся, подыскивая нужное слово, - более сильный.
- Как ты можешь сомневаться в своей силе? - Мать была так потрясена, что забыла о необходимости говорить тихо. - Хромой, верно. Даже, если уж на то пошло, искалеченный. Но сила вождя заключается не только в его теле, и многие мужчины хромают от того, что старые раны плохо срослись. Людям безразлично, хром ты или нет, многие, скажу тебе, даже не замечают твоего увечья. В конце концов, ты же хром не от рождения.
Отец тихо прищелкнул языком.
- Иногда, моя дорогая, я думаю, что ты даже не замечаешь, как я изменился. Я больше не тот гордый молодой принц, выкравший тебя у твоего суженого ветреной летней ночью и объявивший своей женой по праву собственника.
- Мы все меняемся, - горячо сказала мать, которую больше волновал сегодняшний день, чем воспоминания о самом, по моему мнению, романтическом побеге в мире. - Мы оба стали опытнее и гораздо, гораздо умудреннее. Но лучшим моим поступком был отказ вернуться домой после того, как ты заключил мир с моим отцом.
Что касается смелых приключений во тьме ночи, в них больше нет необходимости. Сейчас людям нужен король со светлой головой и умением организовать дело; защитник справедливости и человек, забота которого о народе заключается не только в набегах для захвата скота или грабежах соседей.
Отец ответил тихо и задумчиво, но я услышала его.
- У людей есть право иметь короля, который может ходить среди них, гордо расправив плечи… и простоять прямо больше, чем несколько минут, не потея от боли и не сражаясь с усталостью. Сегодня они беспокойны и напуганы, и воспоминания о старых богах постоянно преследуют их. Они могут почувствовать необходимость в более молодом, бодром короле, который будет угоден богам.
Мать презрительно фыркнула, и я услышала, как она села на тюфяк из папоротника.
- Тебя ввели в сомнение жрецы с их шушуканьем о подобающих жертвоприношениях. Но народ не отвернется от правителя, испытанного войной и миром, только потому, что он становится старым и сгорбленным. Да, старый король Кель впал в слабоумие, но народ все равно шел за ним!
- Но за Келем стояли римские традиции, по крайней мере в памяти, - напомнил отец. - А такая память тускнеет быстро. Старики вымерли, а среди основной массы людей осталось мало тех, кто добрался хотя бы до Честера. Поэтому они подпадают под власть рассказов о прошлых великих временах и упускают из виду то, что может случиться сегодня. А в тех старых историях о былом величии главным героем является король, непременно внушающий страх, благоговение и восхищение благодаря своей физической силе, а не уму. Я говорю, - голос его упал почти до шепота, - …что не испытываю сомнений, управляя моим народом. Обрядов, традиций, атрибутов, если хочешь, - вот чего я боюсь больше любого сражения. Правитель должен посвятить жизнь своему народу и отдать ее, если необходимо. И я готов с радостью сделать это. Но если однажды я неуверенно выполню какую-нибудь церемонию, споткнусь или не смогу нанести точный удар при жертвоприношении, начнется брожение. А вместе с ним - разговоры о старом, жутком ритуале.
Он тяжело вздохнул, и я услышала, как мама прилегла рядом, уговаривая его, как капризного ребенка.
- Ты просто очень устал сегодня. Подожди и сам увидишь: утром ты спустишься с холма самым величественным образом, и каждый будет наблюдать за тобой с любовью и восхищением. - Должно быть, она добавила что-то еще, так как он тихо рассмеялся, и разговор смолк.
Потом я долго лежала без сна, думая об отце и впервые - о его увечье. Я всегда знала о его хромоте, но она не была заметна, когда он сидел верхом на лошади или заседал в совете. До сих пор я никогда не считала это помехой, и сама мысль о том, что люди могут отвернуться от него из-за ран, полученных в бою, вызывала негодование. Мысль о том, что его хромота могла стать угрозой для его жизни, потрясла меня.
Черт бы побрал этих жрецов, яростно подумала я, заворачиваясь плотнее в одеяла. Надоедливые существа, всегда вмешивающиеся в людские дела… По мне, все они могут убираться к своей Владычице и утонуть в ее драгоценном озере!
5 ЗИМА
Несмотря на сомнения отца жертвоприношение на следующий день прошло благополучно, и, пока кровь быка стекала в котел, люди распевали старые песни, с большим удовольствием вспоминая, каким удачным выдался прошедший год. Не чувствовалось никакого беспокойства или неудовлетворенности, и все мы встретили новый год веселым праздником и с большими надеждами.
Вскоре пришла зима, раньше, чем обычно, и принесла с собой огромное северное сияние, сверкающее и исчезающее в ночном небе, окруженное яркими цветными полосами. Часто в непогожие дни, когда Лин оставалась дома, я ходила в мастерскую Руфона и садилась около ящика для ремонта сбруи.
Я проводила там многие часы, наблюдая, как огромный старик, задумчиво жующий соломинку, дергал, растягивал и развязывал ремни уздечек, сбруи и седельных сумок. Он показал мне, как искать первые признаки износа и как наращивать новый кусок кожи, и я гордилась, что выполняю работу точно в соответствии с его требованиями. И он всегда говорил о лошадях.
Однажды он рассказал мне о боевых жеребцах, подкованных для сражений и обученных лягаться копытами.
- Это легионеры так использовали боевых лошадей? - спросила я со смешанным чувством восхищения и неприязни от незримого присутствия римских обычаев.
- Не знаю. Думаю, что римляне не очень-то использовали лошадей в сражениях, если только для охраны Стены. В большинстве случаев легионеры сражались в пешем порядке, как и мы сейчас, но их было столько, что казалось, будто вся страна пришла в движение.
Я старалась представить, как же выглядели римляне. Однажды я спросила об этом Нонни, которая в ответ фыркнула и сказала, что они были злодеями, что может подтвердить любой добрый кельт. Кети только засмеялась и предположила, что все мы были римлянами до начала Смутного времени. Руфон сказал, что он понятия об этом не имеет и его это не интересует. По его мнению, римляне равнодушно относились к лошадям и потому не заслуживали внимания.
Однажды, придя на кухню из конюшни, я застала там мать, что-то разыскивающую в шкафу для пряностей. Она посмотрела на меня и сморщила нос.
- Боже, дитя, от тебя пахнет конюшней. Чем ты занималась? - Замечание было сделано вскользь, и, не дожидаясь ответа, она вернулась к своим поискам.
- Помогала Руфону, - сказала я, пожимая плечами, гадая, для чего нам эти приправы. Травы в изобилии росли в каждом саду и в каждом поле, но гораздо реже в шкафу для специй попадались кусочки орехов и коры, придающих остроту пище. Нонни говорила, что готовить еду, используя кусочки деревьев, которые сами выросли в земле, - варварский обычай, но Кети отвечала, что еда будет невкусной, если мы ограничимся только луком и чесноком в качестве приправы. Как бы то ни было, специи всегда приберегались для особого случая, и мне стало любопытно, зачем они понадобились матери сейчас. - Что ты хочешь делать?
- Испечь пироги для праздника зимы, - ответила она рассеянно, хмуро оглядывая дальнюю полку. - Ты много времени проводишь с Руфоном?
- Наверное, - медленно ответила я, поглядывая на печеные яблоки, которые Гледис поставила охлаждаться. - Он говорит, что я уже так же быстро нахожу слабое место в сбруе, как и он сам.
Мать наконец вынула нужный ей ящик, повернулась и прямо посмотрела на меня.
- Я думала, что ты в ткацкой вместе с Видой.
Я слишком поздно сообразила, что язык снова подвел меня; все, что я могла сейчас сделать, это отвернуться и больше не раскрывать рта.
Я терпеть не могла прядение. Оно напоминало мне о вражеских набегах, когда мужчины сражались, а женщины и дети прятались в тайных убежищах на озерах до тех пор, пока опасность не отступала. Эти времена были наполнены страхом, и женщины молча занимались своими повседневными делами, и ни одной не хотелось играть с детьми, смеяться или весело спускаться к озеру. Мне казалось, что те дни состояли из плотной серой шерсти, на которой мы, дети, учились прясть; грубая и сальная, она царапала мне руки и вызывала раздражение, пока я не начала ненавидеть ее. Даже запах сырой овечьей шерсти напоминал мне о страхе и заточении в угрюмых убежищах.
- Думаю, Гвен, что мне лучше потолковать с Руфоном, - сказала мать со вздохом, - потому что я хочу, чтобы с завтрашнего дня ты была на верхнем этаже с Видой.
Разочарование, видимо, явственно отразилось на моем лице, потому что она положила мне руку на плечо и обняла меня.
- Знаю… я знаю, как тебе нравится бывать в конюшнях, но есть вещи, связанные с ведением дома, которым тебе надо научиться, и они начинаются с ручной прялки и овечьей шерсти. Без ткацкой работы не будет одежды, сумок, настенных драпировок, штандартов, сетей для ловли рыбы или веревок для кухни. И ты никогда не сумеешь руководить работой ткацкой, если не научишься всем премудростям этого дела сейчас.
Я посмотрела на мать, рассерженная, обманутая и несчастная, и она расхохоталась.
- Ах, дитя, все не так ужасно. Это вовсе не означает, что ты иногда не сможешь проводить время с Руфоном и лошадьми. Но нужно начинать привыкать к тому, что следует знать всем молодым девушкам. И завтра ты сначала должна явиться к Виде, чтобы она могла начать заниматься с тобой. Теперь иди и умойся; я не хочу, чтобы ты появилась в большом зале, воняя как куча навоза.
Тебе-то просто это говорить, думала я возмущенно, плескаясь в корыте с водой. Ты взрослая и можешь поступать так, как тебе хочется, а мне предстоит каждый день сидеть взаперти среди всей этой вонючей шерсти и слушать болтовню женщин.
Однако следующим утром я послушно пришла в ткацкую, где Вида огорченно разглядывала узловатую, неровную нитку, которую я ссучила для нее.
- Ну, в ткацком деле нет ничего такого, чему со временем нельзя научиться, - сказала она, показывая на дочь Гледис, у которой получалась бесконечная, ровная нить при едва заметных движениях пальцев. - Она занимается этим с прошлой весны, и ее работа поначалу была ничем не лучше твоей.
Я посмотрела на девочку, мрачно отметив про себя, что она, вероятно, боится лошадей, но придержала язык и занялась волокнами овечьей шерсти.
Итак, я вступила в женский мирок, где чесали и сучили, ткали и шили. В отличие от огороженного выгула или ската холма, где мы почти всегда играли с Лин, ткацкая на верхнем этаже была тесной и душной, и я находила разговоры женщин о детях и кухне невероятно скучными по сравнению с беседами Руфона.
Они причитали по поводу быстрого наступления зимы с пургой и ледяными ветрами; даже выносливых овец приходилось загонять в хлев, чтобы они на долгие недели не затерялись под безмолвным снежным покровом. Но мне казалось, что я так же могла узнать об этом от путешественника, приехавшего однажды вечером и сообщившего, что озеро Дервентуотер уже замерзло, что голод и холод озлобляют диких зверей, и в течение целого дня его преследовала стая волков, хотя он не сходил с дороги.