– Король Эдвард может, конечно, завещать свой трон кому угодно, – сказал он, – но герцог Вильгельм получит его только после нашей смерти.
Его глубокий, неожиданно хрипловатый голос слабым эхом прокатился по каменной галерее. Вслед за этим воцарилась жутковатая тишина; по спине Рауля пробежал холодок, и на него вдруг снизошло предвидение. Он узрел Эдгара лежащим у своих ног, его золотистые кудри перепачканы запекшейся кровью, а сильные, могучие руки и ноги безвольно раскинуты в стороны. Юноша прикрыл глаза рукой, словно для того, чтобы отогнать ужасное видение.
– Что случилось? – спросил Эдгар.
– Ничего. – Рука Рауля упала вдоль тела. – Я не враг ни тебе, ни Англии. Мои желания простираются совсем в другую сторону.
– Да, но ты пойдешь за своим сюзереном, как я за своим, – возразил Эдгар. – Быть может, тебе не нужно то, чего добивается он, но какое это имеет значение? Мы сделали свой выбор, ты и я, и последуем за этими двумя людьми, куда бы они ни повели нас. И пути назад уже нет. – Он меланхолично пожал плечами. – Что она собой представляет, наша с тобой маленькая любовь и ненависть? Когда придет время, ты отвернешься от меня, чтобы послужить делу Вильгельма.
– Однако дружба может длиться вечно, – возразил Рауль.
Они медленно зашагали рядом по галерее.
– Мне бы хотелось… – начал Эдгар. – Мне бы хотелось… – Он вздохнул и легонько покачал головой. – Мы с тобой не знаем, какими дорогами нам придется пройти, прежде чем все закончится, – сказал он. – Поскорее возвращайся из свой Фландрии; я буду скучать без тебя.
В конце недели герцог покинул Руан и въехал во Фландрию через Понтье. Его сопровождали брат, граф Мортен, Роберт д’Э и Рожер де Монтгомери. Вильгельм со всей возможной быстротой направился в Лилль, где располагался фламандский двор, там он был принят со всеми полагающимися почестями милордом графом и его супругой. Граф Болдуин Мудрый не моргнув глазом выслушал нелепый предлог, предложенный ему в качестве оправдания этого визита. Он приказал своим людям препроводить герцога в отведенные ему покои, не упустив из виду ни одной мелочи, которая могла бы вызвать недовольство столь почетного гостя, как герцог Нормандии. Их беседа длилась целый час, и все это время граф непринужденно рассуждал о вещах, каковые, по его просвещенному мнению, могли бы заинтересовать герцога, но при этом тщательно избегал любого упоминания касательно обручения и свадьбы. Вильгельм нетерпеливо притопывал ногой, однако держал язык за зубами. Они церемонно раскланялись друг с другом, но, не успела дверь за графом закрыться, как Вильгельм хлопнул в ладоши, призывая своего камердинера. Доселе он не уделял особого внимания собственному туалету, так что сопровождающие его рыцари многозначительно переглянулись, узнав, что сегодня он отверг три туники, а цирюльник схлопотал затрещину за то, что во время бритья обжег герцогу подбородок. Так что к ужину Вильгельм сошел вниз при полном параде, в сопровождении своего эскорта и нескольких церемонных фламандцев. Он остановил выбор на длинной малиновой тунике, расшитой золотом. Его черные кудри перехватывал простой золотой обруч, а с плеч до пола ниспадала приличествующая достоинству герцога мантия, заколотая на груди большой брошью из драгоценных камней. Золотые поножи удерживали на ногах свободные штанины его панталон, а там, где заканчивались короткие рукава туники, могучие мускулы Вильгельма облегали массивные золотые браслеты. В столь роскошном наряде он смотрелся величественно и великолепно. Графиня Адела, француженка по происхождению, окинула его одобрительным взглядом и прошептала на ухо своей дочери Юдифи: "Матильда будет последней дурочкой, если упустит столь блестящего вельможу".
Придворные небольшими группками стояли и переговаривались в зале, ожидая появления благородного гостя. Когда же он показался на последней площадке лестницы, граф Болдуин вышел ему навстречу, взяв с собой супругу и двоих сыновей, Роберта и Болдуина. Протягивая руку герцогу, графиня отметила, как он украдкой огляделся по сторонам, и мысленно улыбнулась. Поцеловав кончики пальцев графини, Вильгельм испросил позволения представить ей графов Мортена и д’Э. Веселой, жизнерадостной графине совершенно не понравился честный, но неразговорчивый молодой человек Мортен, зато она с удовольствием разрешила графу д’Э проводить себя к высокому столу.
По жесту отцовской руки вперед выступила леди Юдифь и присела перед герцогом в почтительном реверансе, окинув его зовущим взглядом своих больших глаз газели, но в ответ получила лишь равнодушный поклон. У нее была привычка смеяться негромким гортанным смехом, когда что-либо забавляло ее, и сейчас она рассмеялась.
– Милорд герцог, я счастлива вновь видеть вас здесь, – с притворной скромностью сказала девушка.
Герцог поблагодарил ее и, едва коснувшись губами тыльной стороны ладони Юдифь, отпустил ее руку и повернулся к заговорившему с ним графу Болдуину.
Болдуин, подозвав к себе крепкого, цветущего молодого человека, небрежно развалившегося в одном из кресел, представил его герцогу. Это и был Тостиг Годвинсон собственной персоной, ровесник Вильгельма. Он подошел к ним с важным видом и без стеснения окинул герцога оценивающим взглядом. Лицо его, с неправильными, но довольно приятными чертами, поражало нездоровой краснотой, в гневе переходящей в багровость. Да и вообще, с первого же взгляда в нем можно было различить забияку и драчуна, отнюдь не страдающего отсутствием самомнения. Граф Болдуин сообщил Вильгельму, что совсем недавно он обручился с леди Юдифь.
Глаза герцога вспыхнули.
– Ха! – Протянув ладонь, он крепко пожал Тостигу руку. – Желаю вам счастья в браке и надеюсь, уже скоро вы ответите мне тем же.
При этих словах граф Болдуин погладил бороду, но ничего не сказал. Он подвел герцога к креслу с резными подлокотниками по правую руку от себя, взглянув на занавешенный арочный проход, через который только что вошла его вторая дочь. Герцог проследил за его взглядом; те, кто смотрел на него в этот момент, отметили – Вильгельм напрягся и замер, как гончая, готовая сорваться с поводка, и даже подался вперед, словно собираясь прыгнуть.
А леди Матильда медленно шла через залу, держа в руках церемониальный кубок с вином. На ней было платье зеленой парчи с длинными свисающими рукавами и шлейфом, который волочился по полу, сметая тростник. Под зеленой вуалью, закрепленной на лбу брошью с огромным бриллиантом, белым золотом сверкали ее волосы, заплетенные в две роскошные косы, ниспадающие едва ли не до колен. Глаза ее были опущены и устремлены на кубок, который она держала в руках; ярко-алые губы выделялись на нежном личике, хранящем неподвижное и замкнутое выражение.
Она подошла к высокому столу со стороны герцога и, подняв кубок, проговорила звонким голосом, походившим на журчание лесного ручья:
– Ваше здоровье, милорд герцог!
Подняв глаза, женщина окинула Вильгельма быстрым взглядом. Ему показалось, будто его обожгло зеленое пламя. Когда Матильда преклонила колено и поднесла кубок к губам, герцог вскочил на ноги. Она вздрогнула, испуганно попятившись, но тут же справилась с собой, протягивая ему кубок, и лишь легкий румянец на щеках выдавал ее внезапную тревогу. Похоже, блеск алого с золотом ослепил Матильду, а смуглое, загорелое лицо герцога помимо воли притягивало ее взор.
Вильгельм принял у нее кубок.
– Миледи, я пью за вас, – проговорил он голосом, гулким эхом зазвучавшим у нее в ушах.
Повернув кубок к себе той стороной, к которой прикасались ее губы, – что отметили многие из сидящих за столом, – он приник к нему.
Герцог осушил кубок в полном молчании. Глаза всех присутствующих обратились на него, всех, кроме милорда графа, рассеянно созерцавшего солонку на столе.
Опустив кубок на стол, герцог протянул руку женщине, чтобы подвести ее к месту рядом с собой. Она вложила в нее свою ладошку и, когда его сильные пальцы сомкнулись вокруг руки Матильды, веки ее задрожали. Тишина вокруг взорвалась. Словно вспомнив о хороших манерах, те, кто затаив дыхание наблюдал за происходящим, заговорили вновь и, если и поглядывали на герцога, то с должным соблюдением приличий. Но он не обращал на остальных гостей никакого внимания и вел себя так, словно они вдвоем с Матильдой оказались на необитаемом острове. Герцог сидел, полуотвернувшись от графа Болдуина и облокотившись правой рукой о подлокотник своего кресла; он пытался завязать разговор с леди Матильдой.
Женщина же демонстрировала явное и непонятное отчуждение. По большей части она ограничивалась лишь односложными "да" и "нет", решительно отказываясь смотреть ему в лицо.
А граф Болдуин распределял свое внимание между ужином и графом Мортеном, сидевшим напротив; Тостиг развалился в кресле и в перерывах между блюдами терзал белую ручку Юдифи. Он много пил, поэтому, вскоре раскрасневшись, стал вести себя развязно и шумно. Его громогласный хохот раздавался все чаще, перекрывая гул голосов в зале; он начал произносить заздравные тосты, расплескивая вино из кубка на тунику.
– Waes-hael, – выкрикнул Тостиг, с трудом поднимаясь на ноги и покачиваясь. – Drinkhael, Вильгельм Нормандский!
Вильгельм повернул голову в его сторону. По лицу герцога промелькнуло презрительное выражение, когда он увидел, что Тостига качает из стороны в сторону, однако он вежливо поднял свой кубок в ответном жесте и выпил за здоровье саксонца. Вновь обернувшись к Матильде, сказал:
– Значит, Тостиг надел обручальное кольцо на палец вашей сестры? А вам известно, с какой целью я вновь прибыл во Фландрию?
– Милорд, я мало что понимаю в государственных делах, – холодным смиренным голоском ответила Матильда.
Если таким образом она надеялась отвадить его, то сильно ошибалась в своем собеседнике. Он лишь улыбнулся.
– Вообще-то, меня привели сюда дела сердечные, миледи, – сказал герцог.
Она, не в состоянии справиться с искушением, ответила:
– Я и не предполагала, что Воинственный Герцог проявляет интерес к таким вещам.
– Клянусь Богом, – заявил Вильгельм, – сейчас меня более ничего не интересует.
Женщина закусила губу. Под скатертью рука герцога внезапно нашла и сжала обе ее ладошки. Под его пальцами судорожно забилась ниточка ее пульса; щеки Матильды окрасил гневный румянец. В улыбке же герцога сквозило удовлетворение.
– Ха, неужели под вашей холодностью скрывается жаркое пламя, моя красавица? – негромко поинтересовался он. – Скажите мне, вы и впрямь холодны как лед или же в ваших жилах течет горячая кровь?
Матильда высвободила руки.
– Если я и горю, то не ради какого-нибудь мужчины, – ответила она, с презрением глядя на герцога, но под его пылким взором вынуждена была вновь потупиться и даже отвернулась.
– Клянусь честью, я заставлю вас пожалеть о своих словах, миледи!
– Милорд герцог, – сказала Матильда, – вы разговариваете с женщиной, которая уже возлежала на брачном ложе.
Но Вильгельма не занимали подобные мелочи; ей показалось, что его смех с головой выдает в нем простолюдина, и она лишь презрительно скривила губы. Но герцог в очередной раз поразил ее.
– Вы уже нашли себе мужчину, способного сокрушить ваши стены, Холодное Сердце?
Она резко вскинула голову и впилась взглядом в его лицо, после чего, содрогнувшись, скрестила руки на груди, словно отгораживаясь от него невидимым барьером.
– Мои стены по-прежнему крепки и, если на то будет воля Господа, останутся таковыми до самого конца, – сказал Матильда.
– Вы что же, бросаете перчатку к моим ногам, миледи? Готовы объявить мне войну? А что вы слышали обо мне, вы, та, которая называет меня Воинственным Герцогом?
– Я не ваша подданная, монсеньор, – заявила леди. – Если и представляюсь вам неприступной цитаделью, то расположена она вне ваших границ.
– Домфрон тоже так полагал, – возразил Вильгельм. – А сегодня он называет меня своим господином. – Герцог умолк, и женщина была вынуждена взглянуть на него. – И вас ждет та же самая участь, Матильда, – медленно, с расстановкой произнес он. – Я поднимаю вашу перчатку.
На щеках у нее вспыхнул жаркий румянец, но она предпочла промолчать. По тому, как Матильда отвернулась от него, выказывая внимание своему брату Роберту, сидящему в нескольких шагах ниже, герцог должен был догадаться, что зашел слишком далеко. Но, даже если Вильгельм и понял это, подобные условности его не занимали. Женщина постоянно ощущала на себе его властный взгляд собственника и потому с облегчением встала из-за стола, когда банкет закончился. Матильда в сопровождении графини и своей сестры поднялась наверх, к себе в будуар, и ее спутницы заметили – в глазах женщины застыло отсутствующее выражение и она машинально поглаживает косу, как бывало всегда, когда пребывала в глубокой задумчивости. Графиня заколебалась, решая, заговорить или нет, однако в конце концов удалились в свои покои, так и не сказав ни слова. Фрейлины взялись за вышивание, но, когда одна из них протянула пяльцы Матильде, та раздраженно отложила их в сторону и удалилась к окну, где, погрузившись в невеселые мысли, принялась выбивать пальцами замысловатую дробь по роговой пластинке.
Вскоре к ней присоединилась Юдифь. Обняв Матильду за талию, она с негромким смешком заметила:
– Фи, как ты горяча! Что за тайные разговоры вела за ужином, котик?
– У него манеры бастарда, – медленно, тяжело роняя слова, ответила Матильда.
– Смотри-ка, какой разборчивой ты стала! Бастард-то он бастард, зато весьма благородный, и любовник из него получится – на загляденье. – Юдифь погладила сестру по лебединой шее. – Он смотрит на тебя так, словно готов съесть живьем. Чудовище, готовое разорвать на куски белую кошечку, право слово!
Матильда замерла, не шевелясь и терпеливо снося сестринскую ласку.
– Меня он не получит.
– Думаю, совсем скоро ты будешь рада заполучить его.
– У меня и без него хватает любовников.
Юдифь коротко рассмеялась и крепче прижала ее к себе.
– Такого у тебя еще не было, дитя мое, и я не сомневаюсь, что он уже покорил твое сердечко. – Она помолчала. – Что до меня, то мне представляется, в герцоге Вильгельме больше огня, чем было когда-либо в Гербоде. Нет-нет, он оставался холоден как лед, милая моя; казалось, его невозможно согреть; а ты… Господи, ты достойна настоящего поклонения!
Матильда ничего не ответила, напряженно глядя на сестру.
– Если Папа даст разрешение на брак, – лукаво продолжала та, – думаю, наш отец не станет противиться. Вильгельм – могучий лорд.
– Вот спасибо! – Матильда воинственно подняла подбородок. – Я – дочь Фландрии и рождена в законном браке, – гордо провозгласила она.
– Ну и что с того? – Юдифь потрепала ее по щеке. – Нормандия – достойный куш.
Матильда опасно прищурилась, так что глаза ее превратились в щелочки.
– Клянусь душой, бастард метит слишком высоко! – заявила она. – Моя мать – дочь короля, а не отродье какого-то дубильщика!
– Он – герцог Нормандии, – возразила Юдифь. – Какое это теперь имеет значение?
– Неужели его грязная кровь должна смешаться с моей? – с негодованием спросила Матильда, судорожно сжимая атлас своего платья. – Я говорю – не бывать этому!
Юдифь взглянула на нее со странным выражением в глазах.
– Пусть Господь дарует тебе мужество, сестра, потому что, мне кажется, я разгадала твою тайну.
– Святые угодники! У меня достанет мужества дать отпор Нормандскому волку!
– А дать отпор собственным желаниям ты тоже сможешь, дитя мое? – Юдифь ласково обняла сестру. – В душе у тебя начался ураган, милая. Твое сердечко жаждет любви. Не будет тебе покоя, пока Вильгельм не станет твоим.
Угадала Юдифь ее тайну или нет, но в ту ночь, как и во многие последующие, Матильда боялась разделить свое ложе с любовником. Образ Вильгельма преследовал ее; она очнулась от ночных кошмаров, вся дрожа; ей казалось, что она буквально кожей чувствует, как его воля подчиняет ее себе. Да, он действительно вознамерился заполучить ее во что бы то ни стало. Он продемонстрировал это самыми разными способами, играя с нею, как кошка с мышкой, что было невыносимо для своевольной, упрямой девицы. Матильда уже готова была сдаться и не могла: один Господь знает, что из всего этого выйдет. Она села на постели, освещенная лунным светом, подтянула колени к груди и оперлась о них подбородком, словно белая ведьма, какой он и называл ее. Золотистый каскад волос окутывал ее фигурку, взгляд был устремлен куда-то вдаль и ничего не выражал, но мысленно леди уже плела интриги и заговоры. Холодное Сердце! Неприступная Цитадель! По губам Матильды скользнула довольная улыбка. Она беспрестанно повторяла про себя его слова, словно пробуя их на вкус. Женщина с радостью покорила бы Воинственного Герцога, но он был слеплен из опасного материала; в нем таился демон, которого ему пока что удавалось держать на коротком поводке. Матильда женским чутьем угадала его присутствие, и этого оказалось достаточно, чтобы понять, сколь опасную игру она затеяла с человеком, совершенно непривычным к подобным тонкостям и полунамекам. Грязная кровь! Манеры настоящего бюргера! Она поднесла руку к свету и уставилась на синяк, который на ее коже казался черной тенью. Вот ее пальцы бережно коснулись его. Господи Иисусе, этот мужчина не сознает собственной силы! Матильда покачала головой, с содроганием представляя себе, какой он бывает в гневе, но потом поняла, что не обижается на него за столь грубое обхождение. Если она сумеет разжечь в герцоге пламя и сама сгорит в нем, то не станет винить его за это. Его пальцы сжали ее нежную плоть с такой силой, что Матильда едва сдержала крик боли. Женщина понимала – она оказалась в его власти, но отнюдь не была уверена, что он сумеет правильно распорядиться столь нежным сокровищем. Тем не менее перед лицом его грубой силы Матильда сохраняла спокойствие; страх, который она испытывала, был вызван той неосязаемой властью, которую Вильгельм обрел над ней. Страх неслышно подкрадывался к ней в тишине ее опочивальни, холодными лапками гладя ее по спине, и таился рядом, даже когда герцог был далеко. Пусть она уже успела побывать и супругой, и вдовой, сердечко ее оставалось свободным, пока Нормандец не вошел в зал для аудиенций ее отца и не вперил в нее свой тяжелый взгляд. Матильда заметила, как его темные глаза вдруг зажглись внутренним светом; он пожирал ее взглядом; она почувствовала себя голой, и гнев боролся с бурной радостью в ее душе. Холодное Сердце! Неприступная Цитадель! Ах, если бы это было так на самом деле!
Матильда покачала головой! О, кажущаяся хрупкость бедных женщин! Стиснув зубы, леди принялась возводить бастионы и контрэскарпы, планируя поражение того, кто вознамерился начать осаду. Ей было над чем поразмыслить; подбородок ее вновь уткнулся в колени; лунный свет теперь озарял волшебную фею, плетущую заклинания, неподвижную и очаровательную.
В Матильде жарким пламенем вспыхнула ненависть. Нормандский волк! Безрассудный, наглый, выбирающий себе добычу. Святая Дева Мария, дай ей силы повергнуть его к своим ногам и превратить в бессловесного раба!