Она издала слабый звук, губы ее слегка раскрылись. Рука ее зашевелилась и прикоснулась к его сорочке, ресницы задрожали, как если бы она собиралась открыть глаза, но затем – невероятно, но она, повернув голову, уткнулась лицом в его грудь, издав при этом довольный звук. По телу у него побежали мурашки, и он задрожал.
Когда-то, давным-давно, она робко целовала его в шею, ласкала губами так застенчиво, что он сжимал зубы и из последних сил сдерживал себя.
Сейчас его желание также велико, но оно не было таким эгоистичным, он больше думал об удовольствии, которое мог доставить ей, чем об удовольствии для себя. Теперь ему важнее не ее прикосновения, а знания того, что она этого хочет. Хочет его.
Желание обжигало его. Холли, Холли, он подавил в себе желание разбудить ее и сказать, как он ее любит, как скучает по ней.
Вздрогнув, он повернулся и направился к двери с Холли на руках.
В доме было тепло и уютно. Квадратный холл вымощен каменной плиткой, старой и отполированной. Тяжелый занавес из Дамаска закрывал входную дверь изнутри. На полированном столике ваза с цветами. Оловянные боковые светильники освещали стены. Из холла открывалось несколько дверей, но взгляд Роберта был устремлен вверх на деревянные ступеньки, также отполированные временем и покрытые ковровой дорожкой, по старинке закрепленной металлическими прутьями по длине.
Он начал подниматься вверх по ступенькам. Я поступаю правильно, говорил он себе. Пусть лучше проснется на удобной постели, чем скрючившись в кресле.
Только одна из спален была открыта. Он рискнул и пронес ее туда.
Рядом с кроватью лежала на тумбочке аккуратная стопка свежего белья, а на самой кровати валялся халат и его белизна резко контрастировала с покрывалом.
Он инстинктивно отбросил покрывало, прежде чем положить Холли на кровать. Кровать была старой и, очевидно, дорогой. Когда он опустил на нее Холли, она нахмурилась во сне, поеживаясь, как если бы ей было зябко.
Окно в спальне было открыто. Роберт подошел к нему и, закрыв его, задернул шторы. Комната была нежных персиковых, серых и голубых тонов. Мебель старинная и хорошо отполированная, а на одном из комодов стояла ваза с засушенными цветами.
На столе позади кровати лежала массивная старинного вида книга. Роберт взял ее в руки, и улыбка тронула его губы. "Справочник лекарственных растений Кульперера".
Ну конечно… что еще могло быть? Теперь ему следовало уйти и оставить ее в покое.
Его обязанности на этом закончились. Больше его здесь ничего не держало. Нет причин оставаться. Он направился было к двери, но затем остановился и, вернувшись, посмотрел на нее. Он протянул руку и дотронулся до ее лица.
Его рука дрожала, ему не следует этого делать, подумал он. Это было ужасным вторжением… покушением на ее уединенность. Он повторил себе все причины, по каким должен уйти, но ни одна из них не звучала убедительно, потому что ему так хотелось быть с ней рядом в этой уютной комнате, где все словно шептало, что его место здесь, рядом с этой женщиной, всегда было и будет.
Он снял ботинки и пиджак. Единственное, чего ему хотелось, это лечь рядом с ней, обмануть себя хоть на минуту, что еще можно все вернуть… что она сможет забыть, простить… что его любви будет достаточно, чтобы оживить ее любовь.
Он лег на кровать рядом с ней, лицом к ней, но не тронул ее.
Он долго лежал и просто смотрел на нее, как бы впитывая ее в себя. Затем он зевнул, раз, другой, и глаза его постепенно закрылись.
Последнее, что он сделал, прежде чем уснуть, протянул руку и обнял ее за талию.
Холли проснулась первой – с приятным ощущением тепла и удовольствия, с ощущением того, что ее обнимают и защищают… чуть ли не любят.
Она полежала так какое-то время, с радостью впитывая в себя это ощущение, расслабляясь и желая как можно более приблизиться к удивительному источнику тепла и уюта, мужскому телу, которое лежало так мучительно близко от нее.
Она резко открыла глаза. Нет, это не галлюцинации. Она действительно лежит рядом с другим телом – и это Роберт, мгновенно поняла она.
На какое-то мгновение она полностью растерялась, не в силах понять, как ее угораздило оказаться в постели вместе с Робертом и при этом оба они были одеты, а тела их сплелись как тела самых страстных любовников.
Она начала дрожать слишком растерянная, чтобы отодвинуться от него. Она стала рассматривать его. И тут Роберт проснулся.
У нее перехватило дыхание.
– Холли.
Ее имя у него на губах было как само дыхание жизни. Сердце у нее слегка замерло, а затем бешено заколотилось.
Она пошевелилась и, должно быть, подвинулась, потому что в следующую секунду оказалась ближе к нему, намного, намного ближе.
– Холли, – повторил он, и она ощутила на своих губах его дыхание.
Ей был знаком вкус его поцелуя, как знакома собственная реакция на него, и все же она была не готова к этому… не готова к устрашающе сильному взрыву эмоций и желания, охватившего ее, так что, не успев даже подумать, она уже прижималась к нему, желала его, любила его, как будто не было этих десяти лет.
Как будто все еще во сне, она позволила себе быть захваченной волной чувств.
Это Роберт обнимал ее, целовал, прикасался к ней. Это кожа Роберта под ее трепещущими пальцами. Это губы Роберта целуют ее с такой жадностью и нежностью, это голос Роберта, который с волнением говорит ей, как он желает ее и как по-прежнему страдает по ней.
Сама Холли не говорила ничего, слишком потрясенная этим невероятным чудом, чтобы говорить.
Губы Роберта ласкали ее шею, находя знакомое чувствительное место на изгибе, и его поцелуй становился властней, когда он почувствовал дрожь желания в ней и услышал ее глуховатый стон удовольствия.
Прижавшись к нему, дрожа от нетерпения, Холли ощутила раздражающую помеху одежды, свое желание ощутить гладкую твердость его мышц, знакомую ласку рук.
Она издала глухой, едва различимый звук, и, если бы Роберт не узнал его, он никогда бы его не понял. Его сердце подпрыгнуло от радости, и его руки дрожали, когда он выполнял ее непроизнесенную мольбу.
Давно с ним не было ничего подобного… давно не желал ничего подобного, признался себе он, ненавидя память о тех потерпевших провалах попыток, когда он пытался забыться с другими. В конце концов он понял, что это было одинаково разрушительно как для него, так и для его партнерш, и насмешливо смирился со своим невольным безбрачием.
Холли, конечно же, не была столь целомудренной, да и почему должна быть? Она ничем не связана, но даже зная, что у нее имелись другие мужчины, ни его любовь к ней, ни уважение не становились от этого меньше, хотя он горько ревновал ее к тому, что она им дарила. То, что он когда-то с такой легкостью отверг.
Теперь, однако, он был с ней, докажет, как изменился, как она ему нравится… как ему нравится все то, что она ему когда-то давала.
Когда ей в конце концов удалось сбросить с себя рубашку, он пообещал себе, что устроит ей такой праздник счастья и любви, что его собственное желание не будет иметь никакого значения, а все удовольствие для него будет заключаться в том, что он покажет ей, сколько она для него значит, и вот под прозрачной тканью бюстгальтера он увидел ее темные и набухшие соски! Его рука прикоснулась к ее обнаженному телу.
Она быстро и часто задышала, и грудь ее начала вздыматься, как будто молча молила о его ласках.
Он наклонил голову, и Холли почувствовала тепло его дыхания у ключицы. Она напряглась, смотря на его темные густые волосы. Она чувствовала тепло, исходившее от его кожи, его напряжение и возбуждение.
Когда его губы коснулись нежного изгиба ее груди, она вздрогнула, боясь пошелохнуться, боясь дышать. Ей хотелось лишь закрыть глаза и шептать его имя как молитву. Она чувствовала, как он жадно целует ее тело, приближаясь к шелковому барьеру, отделявшему его от цели, а затем, как если бы он был слишком нетерпелив или взволнован, чтобы его преодолеть, он захватил его ртом вместе с твердой верхушкой.
Когда-то давно он уже ласкал ее так, и она вскрикивала, когда чувственные стрелы пронзали ее. Тогда Холли боялась силы этого чувства. Теперь же…
Она содрогнулась от сладостного удовольствия и изогнулась, обхватив Роберта руками, прижимая его к себе и шепча его имя, и он почувствовал, как содрогнулся в ответ.
Но то что последовало за этим, было как сон, время бежало стремительным потоком, унося ее с собой, и она чувствовала только его руки, его дыхание и бесконечное удовольствие.
Она чувствовала его гладкие мышцы под своими руками. Она ощущала их сокращение от прикосновения ее пальцев.
Он целовал ее живот, бедра с медлительной нежностью так, что каждая секунда казалась ей вечностью чувства и желания.
Когда-то, когда она была девчонкой, она испугалась той черты, за которой находилась сейчас, и в страхе отстранилась от него. Но она скоро перестала колебаться, потому что сомнение отхлынуло в инстинктивном осознании того, что за этим стоит.
Она потонула в чувствах, его тело стало легким и невесомым, оно страстно желало его. Ее облегчение наступило тогда, когда это желание уже невозможно было выносить, и она издала крик.
Роберт какое-то время не решался. Она услышала, что он забормотал что-то – то ли протест, то ли вопрос, в своем состоянии она не могла различить слов, только почувствовала его нерешительность.
Она дотронулась до него и почувствовала, что он дрожит.
– Я хочу тебя, Роберт. Я хочу только тебя, – сказала она, – и как только она это сказала, ее тело стало коварно обольстительным и почти вынуждало его позабыть о самоконтроле и прильнуть к ней, овладеть ей.
Необычность этого ощущения смутила их обоих, и они оба почувствовали себя неловко.
– Холли…
Роберт смотрел на нее изучающим взглядом. Ей хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этого.
– Ты какая-то такая маленькая – все прямо как в первый раз…
Слова эти были сказаны очень осторожно, очень сочувственно, возвращая ее к действительности, а ей этого сейчас меньше всего хотелось. Возвращение к действительности означало бы постановку вопроса – что она делает и почему. Возвращение к действительности означало бы…
– Я… я не хочу сделать тебе больно.
Он и в первый раз так сказал, с горечью подумала она, и хотя она желала его, все-таки немного испугалась. Но он не сделал ей больно тогда и, уверена, он не сделает ей больно и сейчас.
Она успокоилась и приблизилась к нему, почувствовав, как он отозвался на это чувственным содроганием.
Ничего почти не изменилось, подумал он, его любовь к ней насмехается над его предполагаемым самоконтролем и зрелостью.
Понимая, что уже больше не в силах контролировать себя, он позвал ее голосом, полным сладкой муки. Ему показалось, что она проговорила что-то в ответ, но он уже был слишком захвачен нараставшим в нем чувством, пытаясь дать ей понять, что хотел бы иметь больше времени, больше возможности контролировать себя, чтобы убедить ее в том, как всегда любил ее и будет любить.
8
– Холли.
Холли сердито перевернулась, стараясь не обращать внимания на соблазнительный мужской голос, выговаривавший ее имя. Она не хотела просыпаться, что-то мешало в глубине ее памяти, какая-то причина, что-то неприятное, предупреждающее ее, что лучше не просыпаться, но голос продолжал ее звать. Она чувствовала теплое дыхание у себя на лице и руке, которая нежно теребила ее за плечо.
Вздохнув, она открыла глаза и застыла в шоке и неверии, вспомнив события минувшей ночи.
– Уже десятый час, и мне надо идти, но я сперва хотел поговорить с тобой…
Она услышала неуверенность, нежелание – или сожаление? – в голосе Роберта. Даже не двигаясь, она ясно осознала перемены, произошедшие в ее теле, и его предательстве, от которого она страдала.
К тому же эта неуверенность, это нежелание… ощущение, что он подыскивает нужные слова – нужный предлог, с горечью подумала она. Но какой мог быть предлог? Для нее, по крайней мере, никакой не имел значения. Для него же все было по-другому, он – мужчина…
Она почувствовала, что к горлу у нее подступили слезы, и ее охватывает паника, и что если она не возьмет себя в руки, то потеряет над собой всякий контроль. Она начала лихорадочно вспоминать, что говорила… что делала… насколько выдала себя.
То, что они занимались любовью страстно, чувственно, она не могла отрицать, от этого никуда не деться, а сейчас она могла спасти лишь то, что оставалось спасти… напомнить себе, почему Роберт стоит и смотрит на нее с таким раскаянием, такой неловкостью. Ее вина, если она безрассудно обрушила на него любовь, которой он не желал… ее вина, если – если что? Что они были любовниками? Действительно ли это исключительно ее вина? Она содрогнулась, поняв, что помнит только приятное ощущение, когда она проснулась и увидела его рядом, тот первый миг, когда он коснулся ее, поцеловал, а затем… А затем она помнила лишь то, что никакого отношения не имело к реальности, а было лишь чувствами, эмоциями, желаниями и страстями.
– Холли…
Она отвернулась, постаравшись, чтобы ее голос прозвучал как можно спокойней.
– Не надо ничего говорить, Роберт. Сегодня ночью произошло то, что, вероятно, должно было произойти – своего рода очищение для нас обоих… подведение последней черты под прошлым. – Недавно ты сказал мне, что я хочу тебя. Ты был прав… Это действительно было так. Но сейчас… – Она глубоко вздохнула и отчаянно соврала. – Но сейчас я уже ничего не хочу. Видишь ли, я поняла сегодня ночью, что я просто цеплялась за мечту – глупую подростковую мечту, у которой ничего общего с действительностью. Я не жалею о том, что произошло. Это в конце концов освободило меня от прошлого… позволило мне сделать то, что следовало сделать давным-давно… освободило меня для того, чтобы я могла найти – найти кого-то другого. Так что тебе не нужно ничего говорить или бояться, что я что-то не так поняла. Я уже женщина… взрослый человек. То, что произошло сегодня ночью, должно было случиться. А теперь, когда это случилось… – Она сделала глубокий вздох. – А теперь, когда это случилось, я думаю, мы оба согласимся, что нам обоим будет лучше разойтись в разные стороны.
– Что ж, если ты так хочешь.
Его голос звучит удивительно невыразительно и вяло для человека, который только что освободился от всякой ответственности и вины за свои поступки, с горечью подумала Холли, но она не обернулась, чтобы посмотреть на него, так что она не увидела ни выражения шока на его лице, ни слез, увлажнивших его глаза.
– Да, именно этого я хочу, – повторила она запальчиво, с трудом сдерживаясь, чтобы он не догадался о ее истинных чувствах.
Она услышала, как он подошел к двери, открыл ее… услышала звук его шагов по лестнице, а затем то, как открылась и закрылась входная дверь. Лежа в постели в напряжении, она услышала, как он завел мотор.
Она подождала, пока не убедилась, что он уехал, пока не стихли последние звуки мотора, прежде чем дать волю своим чувствам, а затем перевернулась на живот и так лежала, опустошенная с желанием заплакать, чтобы от слез стало легче, но она понимала, что ее боль запрятана слишком глубоко.
Как ей удалось уговорить себя, что она его больше не любит? И как он может быть так слеп? Любой должен был бы понять, что никакая женщина не может так отозваться на мужчину, как отозвалась она вчера ночью, если не любит его самозабвенно, до такой степени, что ничто другое не имеет значения.
Она сказала сама себе сердито, что ей надо радоваться, что он не понял, и она еще раз убедилась в его недостатках; но все это не имело значения. Единственное, за что она могла цепляться теперь, было облегчение знать, что, по крайней мере, она не потеряла самообладания, гордости и нашла способ поправить свое пошатнувшееся самоуважение, сказав ему, что вчера ночью она просто подвела черту под прошлым, отделив себя от этого.
И слава Богу, он поверил ей, но ведь у него для этого были все основания, не так ли? Она прекрасно могла себе представить панику и отвращение, охватившие его, когда он проснулся и обнаружил себя лежащим рядом с ней, когда вспомнил…
Он, должно быть, страшился того момента, когда она проснется и попробует как-то эмоционально повлиять на него. Неужели он думал, что она будет вести себя, как девчонка, что будет плакать и умолять, что забудет гордость и самоуважение и будет просить его, чтобы он любил ее, чтобы желал ее. Да, наверняка, он испытал облегчение… более, чем облегчение от ее реакции. Однако он этого не показал, не проявил того, что понимает, как ей трудно справиться с этой ситуацией.
Ее память о прошедшей ночи была наполнена удивительным ощущением того, что она познала огромную нежность и невероятную ласку. То, что происходило между ними, не было просто сексом, во всяком случае с его стороны.
Зачем мучить себя? Зачем делать себе больно? Почему она не может просто признаться – сегодня ночью, повинуясь физическому влечению, Роберт опять стал ее любовником, о чем он тут же пожалел при наступлении дня?
Она лежала дрожа и неожиданно осознала, как сильно оставшееся ощущение от Роберта и этой ночи – Холли с готовностью уцепилась за мысль, что предстоящее напряжение работы не позволят ей сосредоточиться на этом.
Работа, извечная панацея – если вообще только существовала панацея от такой боли, такого желания… такого сердечного самоуничтожения… такого беспощадного, безнадежного стремления к человеку, который, как ей известно, не разделяет ее чувств.
Она смогла как-то дожить до конца недели, хотя и Элис, и Пол неоднократно спрашивали ее, что случилось.
– Я просто немного устала, – отвечала она, и в этих словах была доля правды.
Она обнаружила, что у нее совершенно пропал аппетит, и есть навязчивые желания пойти свернуться калачиком и уснуть, а там пусть мир живет без нее.
Никому не надо было объяснять ей, что с ней происходит, неразделенная любовь – это такая же болезнь, и она влачила свое существование день за днем, думая о тех, кто страдает от того же – от того, что в наше амбициозное время является чуть ли не табу. В то утро она прочитала в журнале заметку о своей кампании. Акцент в ней делался больше лично на нее, восхваляя ее как современную женщину, – женщину, у которой в жизни было все, что она желала.
Все, что она желала… У нее ничего не было, совершенно ничего… даже надежды забеременеть от Роберта. До сегодняшнего утра она не понимала, как, оказывается, хочет иметь ребенка. Она содрогнулась, подумав, что это совсем уже чересчур, что не может обречь ребенка на то, чтобы он стал единственным объектом ее чувств, чтобы перенести на него любовь, которой не желает Роберт.
Она должна радоваться, что не забеременела, но вместо этого она плакала горькими слезами… слезами, в которых перемешались волнения и отчаяние, слезами, которыми она не плакала в то утро, когда Роберт окончательно ушел от нее.
В попытке заставить себя вернуться к нормальной жизни она согласилась пойти с Полом на вечер к их общему другу в субботу.
Они немного опоздали, но хозяйка, которая всегда очень хорошо относилась к Полу, улыбнулась, простив им это после того, как Пол принес извинения и вручил ей специально купленные для такого случая цветы.
– Идите прямо в гостиную, – велела Джемма. – Алан нальет вам аперитив, а я пойду посмотрю, как там ужин. Все остальные гости уже приехали.