– Я сообщил мистеру Тейту, что готов предоставить недостающие три с половиной миллиона фунтов, разумеется, на определенных условиях. И принимать их или нет, зависит лишь от тебя одной.
– Ты… Ты… – Лаборатория разом закружилась у нее перед глазами. Нет. Нет! Она ни за что туда не вернется. – Значит, мне придется отыскать другой источник финансирования. – Или все-таки принять деньги? Она годами мучилась из-за того, что родители ее бросили, так почему бы не позволить им сделать хоть это? Но готова ли она расплатиться за деньги своим сердцем? А заодно и тяжело заработанной независимостью и остатками гордости? – Я не продаюсь.
Лукас сжал зубы:
– Тогда мне остается лишь уйти, и тебе придется самой объясняться с Тейтом. Надеюсь, ты понимаешь, что за оставшееся время ни ты, ни он уже не успеете отыскать столь крупную сумму. И я за этим прослежу. Так скажи мне, Клаудиа, насколько важна твоя работа?
Схватившись за стол, она все же сумела устоять на ногах. Разве можно быть настолько безжалостным и бессердечным? Он знает, как важны для нее эти исследования, и понимает, насколько близко она все воспринимает. И все равно, и глазом не моргнув, готов ее шантажировать! Наверное, ей следовало бы его возненавидеть, но чувствовала она лишь разочарование. В них обоих. И особенно в себе самой. Что ж, она навсегда запомнит урок и отныне будет знать цену физическому влечению. Только чему она удивляется? Тело же с десяти лет без конца ее подводило. Подвело и на этот раз.
– И что же у тебя за условия? – спросила она, гордясь ровным голосом.
– Трехнедельный отпуск с девяти утра сегодняшнего дня и поездка в Арунтию.
Клаудиа медленно покачала головой:
– У тебя совсем совести нет?
– У меня есть долг. Так же как и у тебя. Выбор за тобой.
Глава 3
Всего час назад она молила о чуде, и боги, словно в насмешку, прислали готового стереть ее в порошок воина.
Но как бы все ни сложилось, он ни за что не увидит ее слез.
Три недели в обмен на три с половиной миллиона фунтов.
Глубоко и медленно дыша, Клаудиа разглядывала шантажировавшего ее высокого и сильного, словно гладиатор, мужчину, что замер посреди лаборатории. Если бы она так сильно его не ненавидела, она бы растеклась в лужицу от одного взгляда на такое великолепие.
– Выбор? – К счастью, голос и на этот раз ее не подвел. – Этот так называемый выбор сводится к тому, чтобы безропотно следовать твоим указаниям или лишиться работы. – Что-то ей подсказывало, что, сколько бы она ни умоляла Райана Тейта дать ей еще немного времени, чтобы отыскать иной источник финансирования, из этого все равно ни чего не получится. Не зря же Тейт славился своей твердолобостью. Но как же сложно проглотить гордость и убедить себя, что дареному коню в зубы не смотрят… – Но ты же и так это отлично понимаешь, верно?
Пристально на нее посмотрев, Лукас расправил плечи, но так ничего и не ответил. И от этого она лишь еще больше разозлилась:
– Да кем ты себя вообще возомнил? Пришел к Тейту, даже со мной не поговорив… Именно к та кой жизни, по-твоему, я и должна стремиться? Чтобы мне без конца приказывали, указывали и заставляли что-то делать, совершенно не интересуясь моим собственным мнением?
– С каких пор три недели равняются всей жизни?
Три недели. А что от нее потребуют потом?
Наверное, об этом вообще лучше не думать.
– С тех самых, как ты дал мне отведать нового режима!
Лукас устало потер лицо.
– Клаудиа, – прорычал он, – я всего лишь пытаюсь выполнить свою работу, но твое упрямство не оставляет мне выбора! Так почему бы вместо того, чтобы сокрушаться, как такое вообще могло случиться, не сосредоточиться на том, чтобы получить максимум выгоды от сложившегося положения? Если точнее – три с половиной миллиона выгоды.
– Но во что это обойдется мне? – выдохнула она – и сразу же закусила губу.
– Всего лишь в три недели твоего времени.
Клаудиа нервно рассмеялась. Как же он ошибается, даже не представляя ту цену, которую ей придется заплатить. Но пусть он и не представляет, что творится у нее в душе, это его все равно не оправдывает. Работа для нее необычайно важна, но это не значит, что она позволит так просто себя шантажировать.
– Ты говоришь, что работа для тебя важнее всего, но, если бы это действительно было так, ты бы, не задумываясь, приняла деньги. Или же ты всего лишь используешь работу в качестве удобной отговорки?
– Нет!
Удивленный ее вспышкой, Лукас слегка отступил назад.
– Нет, – добавила она уже тише, но сразу же поняла, что поздно что-то объяснять.
Когда в позднем подростковом возрасте симптомы болезни наконец-то отступили, родители пару раз ее навещали. А потом лишь присылали посланцев, но она всегда отвергала любые предложения, будь то короткая поездка или простой ужин, отговариваясь работой. Она избегала родителей, которые ее отвергли, бросили и причинили боль тогда, когда она отчаянно в них нуждалась. И если она теперь примет их деньги, сама даст им власть снова себя разрушить.
Три недели неизвестности в обмен на финансирование проекта.
Медленно вдохнув, Клаудиа крепко зажмурилась, но перед ее мысленным взором сразу же вспыхнули давние видения.
Арунтия, страна, в которой она никому не нужна и ничего не стоит.
И детская больница Святого Эндрю, в которой она может совершить настоящий прорыв, и дети, которые, несмотря на боль и отчаяние, все же пытаются улыбаться. Если она лишится работы, они так и не дождутся своего лекарства. Она их единственная надежда. Она нужна им. Но сможет ли она еще хоть раз взглянуть им в глаза, зная, что не сумела помочь просто потому, что побоялась столкнуться лицом к лицу с прошлым?
Резко распахнув глаза, она поймала на себе взгляд Лукаса, пристально рассматривающего ее закушенную губу, и разом покрылась гусиной кожей. Зачем он так на нее смотрит? И хуже всего, что под этим взглядом она совершенно перестает себя контролировать и начинает мечтать о чем-то смутном и непонятном. А еще без конца теребит одежду и вообще хочет спрятаться куда-нибудь подальше. Только это не выход.
Потерев лицо, Лукас снова откинул со лба густые волосы, и Клаудиа сразу же почувствовала, как по телу разливается новая волна жара, а грудь наливается сладкой тяжестью.
Что ж, похоже, тело еще не успело осознать, что этот человек ей абсолютно ненавистен.
– Поехали со мной в Арунтию, Клаудиа, – протянул он таким тоном, что она вся задрожала. Ну и как ей мыслить разумно в обществе человека, рядом с которым тело решительно отказывается ей повиноваться? – Что бы ты там ни думала, я отлично понимаю твое желание разгадать затронувшую тебя саму болезнь, но почему бы тебе просто не продолжить работать из дома? При поддержке семьи?
Поддержке? Она чуть не поперхнулась. Родительская поддержка – это последнее, на что она может рассчитывать.
Заметив, что Лукас пристально разглядывает ее руки, она поняла, что бессознательно теребит манжеты, и в очередной раз отогнала настойчиво всплывающие в уме картинки, где длинные мужские пальцы ласкали ее в самых чувствительных местах…
У нее разом вспыхнули щеки.
Да сколько можно!
Ее жизнь и работа рушатся прямо на глазах, утекая песком сквозь пальцы, а она мечтает лишь о поцелуях ненавистного ей мужчины. Похоже, пришла пора всерьез задуматься о способностях собственного разума.
Не в силах больше оставаться на месте, Клаудиа стремительно бросилась к двери, совершенно не задумываясь, куда, собственно, направляется. Куда угодно, лишь бы подальше от Лукаса.
Только он не собирался так просто сдаваться.
– Клаудиа, Dios ! – Он поймал ее за руку. – Стой, не уходи. Мы еще не договорили.
Резко отшатнувшись, она чуть не упала, но железная рука удержала ее на ногах. Снова зажмурившись, Клаудиа опустила голову, боясь взглянуть ему в глаза. Боясь и не зная, что в них увидит. Жалость? Или отвращение?
Даже сквозь одежду чувствуя жар его ладони, она глубоко вдохнула исходивший от него аромат крепкого кофе. Как только она удержала равновесие, мужская рука сразу же ее отпустила. И Клаудиа вдруг с ужасом поняла, что ей уже не хватает этого прикосновения.
Лукас откашлялся, и она по звуку поняла, что он отстранился на пару шагов, и лишь тогда набралась смелости приоткрыть глаза, убедившись, что он действительно замер в метре от нее.
– Клаудиа, куда ты направляешься?
– К Райану Тейту. – Она едва ли не бегом бросилась к двери, радуясь, что все же сумела придумать подходящую отговорку.
– Что? – услышала она, уже находясь в коридоре. – Подожди! Нам нужно договорить. Прямо сейчас.
– Катись ты к черту.
Не останавливаясь, она продолжала идти на негнущихся ногах, не обращая внимания на застилавший глаза туман, и, сама того не заметив, уже через пару минут действительно оказалась перед дверью Тейта.
Застыв с занесенной для стука рукой, она постояла так несколько секунд, а потом глубоко вдохнула, резко повернулась и, чтобы не упасть, прижалась спиной к стене.
"Да ладно тебе. Всего три недели. В обмен на три с половиной миллиона фунтов. Просто держи дистанцию. Не приближайся к Лукасу Опустошителю. Ты обязательно справишься.
Нужно только оставаться сильной и положиться лишь на себя. На одну себя и никого больше.
Если не сближаться, больно не будет.
А теперь дыши, Клаудиа, просто дыши".
Время шло, и она наконец-то нашла в себе силы подняться, глубоко вдохнуть и постучать в дверь.
– Клаудиа, дорогая, у тебя хорошие новости? Я угадал?
Спрятавшись за привычной маской, Клаудиа улыбнулась и кивнула.
Чувствуя, как по позвоночнику течет пот, Лукас огляделся по сторонам и глубоко вдохнул, срочно придумывая новый план. И первым делом нужно побыстрее выбраться из этой белой коробки. Может, Клаудии и нравится ее драгоценное убежище, но ему, чтобы чувствовать себя живым, нужно открытое пространство. Много открытого пространства.
Вот только в обществе норовистой принцессы он почти не обращал внимания на давившие на голову стены. Наверное, потому, что глаз отвести не мог от этой самой принцессы.
Интересно, она действительно побежала к Тейту и теперь молит его об отсрочке? Dios , он еще ни разу в жизни не встречал такой несуразной, склочной, эгоцентричной, и при этом роскошной женщины.
А еще она явно с первого же взгляда возненавидела его всем сердцем, и за все время разговора он буквально чувствовал, как на него льются потоки бесконечного отвращения. Черт, только дурак мог явиться сюда без надлежащего оружия, но он честно хотел решить дело миром. Но ее упрямая неблагодарность просто не оставила ему выбора.
Только вот стоило ему раскрыть карты, как у него сразу же заболел живот, словно она с размаху его пнула. И как ей только удалось вызвать у него столько чувств? Он же знал, что она лишь эгоистично преследует собственные интересы и тем самым толкает его на решительные действия. Очень странно. Это нервирует. И совершенно неуместно. Потому что он зарыл чувства и ожесточил сердце еще двадцать лет назад. И предпочел бы, чтобы именно так все и оставалось.
Посмотрев на руки, Лукас крепко стиснул кулаки, до сих пор ощущая тепло и пленительную мягкость ее руки. И ее запах, Dios , запах лета, запах цветущей ванили и меда. Она была так близко… Такая прекрасная… Вот только из-за переполнявшей ее ненависти она даже не могла на него смотреть и крепко зажмурилась. Ну и замечательно. Его работа состоит в том, чтобы доставить ее домой, а не в том, чтобы кому-то нравиться.
– Почему ты все еще здесь?
Внутри его что-то дрогнуло, но он продолжал сосредоточенно разглядывать завидную коллекцию пробирок. И почему только ее голос кажется таким сексуальным? С чего его вдруг заводят менторские интонации? У него же в жизни не было учительницы, да и с чего бы, ведь детям из трущоб такая роскошь, как образование, вовсе не полагается. Никаких книг, тетрадок и карандашей, только грязные стены, табак, кровавые кулаки и ржавые ножи.
– Потому что не захотел катиться к черту. – Чего он там не видел?
– Понятно.
Обернувшись, он заметил, как она слегка приподняла бровь, и разглядел в ее глазах огонь целеустремленности, которого там раньше не было.
– Ты же знал, что я вернусь, верно?
– Скажем, я верил, что голос разума победит. – Пусть она практически признала, что работа всего лишь отговорка, он все равно верил, что она любит свое дело. И эта преданность работе стоила того, чтобы ею восхищаться, только Лукас никак не мог понять, почему она не распространяется на ее роль в жизни родной страны.
– Не могу понять, это дипломатичность или надменность?
– Решай сама.
Надев очки, она прошлась по лаборатории, гордо выпрямив спину, и Лукас невольно представил заманчивую картинку: Клаудиа Верболт уверенно вышагивает по подиуму в блузке с пышными рукавами и твидовой юбке, соблазнительно посасывая карандаш. Обольстительная учительница.
Кровь разом устремилась к паху, а во рту стало сухо, как в родной Арунтии.
– Самолет ждет, будь готова через два часа. – Всего через пять часов он выполнит задание, доставив ее во дворец, а потом станет с ней встречаться лишь на торжественных мероприятиях, но к тому времени он уже успеет удовлетворить внезапно разыгравшийся сексуальный голод и перестанет без конца воображать обнаженное золотистое тело. Мягкое, податливое и отлично сочетающееся с его твердыми мышцами.
– А не слишком ли ты самонадеян?
Madre de Dios! Неужто он сказал это вслух? Лукас пристально вгляделся в разбиравшую папки Клаудию.
– С чего бы это?
– А с чего ты решил, что я куда-то с тобой собираюсь?
Лукас слегка расслабился:
– Прошу простить мою самонадеянность, Просто Клаудиа.
На секунду ее руки замерли, а щеки слегка порозовели.
Неужели он действует на нее так же, как она сама на него? Эта мысль подействовала на него так, словно он пропустил хороший удар в солнечное сплетение.
Резко дернувшись, Клаудиа принялась запихивать бумаги в и так уже готовую лопнуть по швам папку, явно представляя, что это его голова. Да, он определенно на нее действует, только раздражения там куда больше сексуального влечения. Вместо того чтобы успокоить, эта мысль только сильнее взвинтила и без того напряженные нервы.
И так всегда. Его тянет именно к той женщине, которую он никогда не сможет получить.
– И что же ты в итоге решила? – Ответ очевиден, но раз ей так хочется, он готов играть по ее правилам. Пока что.
– Я еду с тобой.
Лукас улыбнулся.
– Но не сегодня.
Улыбка исчезла еще быстрее, чем появилась.
– Что?
– Мне нужно три дня, – объявила она твердо.
– Это не обсуждается. – Она издевается? Он и дня не выдержит, не набросившись на эти волшебные губы. – К чему оттягивать неизбежное? Это не просто глупость, но и пустая трата времени.
– Ошибаешься. Мне нужно сходить домой, собраться, решить кое-какие личные дела и, главное, подумать.
– Подумать? – О чем? Сколько лабораторных халатов уложить в чемодан? – У меня нет времени ждать. – Моргнув, Лукас резко себя осадил. Личные дела? Dios , а об этом он даже и не подумал. Только почему он снова чувствует себя так, словно его с размаху ударили? Да еще и головой об стену?
– Плохо. Значит, тебе придется где-то его отыскать. Потому что сегодня я точно никуда не поеду. – В ее голосе вновь появились упрямые, но до безумия сексуальные нотки.
Только даже они никак не оправдывали очередной приступ эгоизма. Так почему же он все время забывает о ее истинной натуре?
– Клаудиа, я не могу сидеть в Лондоне, мне нужно работать.
– Да неужели? – Дернувшись, она с громким стуком уронила набитую бумагами папку. – Тогда ты наверняка понимаешь, что я сейчас чувствую. Меня-то пытаются оторвать от работы на целых три недели. Не сомневаюсь, твоя три дня уж как-нибудь подождет.
Лукас громко выдохнул:
– Мои условия…
– Лукас, – заговорила она мягко, словно извиняясь за то, что грубо его оборвала, – ты скоро поймешь, что я ничего не забываю. Твои условия, цитирую, "трехнедельный отпуск с девяти утра сегодняшнего дня и поездка в Арунтию". Время отъезда нигде не оговаривалось.
Dios! Лукас глубоко вдохнул. Она просто невозможна.
– Уже почти полдень. У тебя восемь часов.
Скрестив руки под пышной грудью, Клаудиа слегка отставила бедро, замерев в невероятно сексуальной позе. Лукас судорожно сглотнул.
– Два дня.
– Двадцать четыре часа. И это мое последнее слово. – Он уже буквально кипел от бешенства. Сутки в обществе этой дамочки – и он точно сойдет с ума. Он же никогда не шел на переговоры! Он приказывал, люди подчинялись. Всегда и всюду.
Клаудиа, явно довольная собой, вдруг слегка улыбнулась.
Улыбнулась ему.
Он невольно вздрогнул.
– Договорились. – Она так и лучилась доброжелательностью.
– Договорились. – Лукас мысленно взмолился, чтобы в ее доме было хотя бы два этажа. Или по крайней мере пятьдесят метров между спальнями.
Клаудиа невольно отметила, что Лукас выглядит не слишком довольным. Даже наоборот. С напряженных плеч так и стекали волны густой темной ярости, совсем как струи дождя с его "астона-мартина-ванкуиша".
Наслаждаясь ревом мотора, она постаралась поудобнее устроиться на кожаном сиденье. А ведь раньше она даже и не подозревала, что машины могут возбуждать. Черт, да раньше ее вообще ничто не возбуждало, а сегодняшний день стал какой-то бесконечной чередой первых впечатлений, и даже запах мокрой кожи и влажной одежды не мог заглушить витавший в воздухе аромат Лукаса.
Если не считать короткого отрывистого вопроса про адрес, в машине они не обменялись ни словом, и теперь, когда они наконец-то остановились у ее дома, Клаудиа мечтала лишь о том, чтобы поскорее выбраться на улицу. Да и вообще, она уже так устала, что у нее совсем не осталось сил спорить.
– Спасибо, что подвезли, мистер Гарсия. – Ноги дрожали так, что она сомневалась, что сумеет дойти до дома, не говоря уже о том, чтобы еще и по ступенькам подняться. – Если боги не даруют мне избавления, увидимся завтра. – Безрезультатно подергав ручку, она снова повернулась к Лукасу: – Не мог бы ты меня выпустить?
– Клаудиа, – задумчиво разглядывая трехэтажный домик, в котором она обитала на втором этаже, Лукас крепко стиснул руль, наверное, представлял, что это ее шея, – ты хоть иногда думаешь о том, кто ты на самом деле?
– Кто я на самом деле? – У нее уже не было сил разбираться в непонятных вопросах.
– Да, Клаудиа, кто ты на самом деле? – Таким тоном обычно говорят с детьми. – Член королевской семьи Арунтии!
Никогда.
– Да нет. Теперь я могу идти? – Она снова дернула ручку. И снова безрезультатно.
Клаудиа устало вздохнула.
– И давно ты живешь в этом… в этом месте? – Он говорил так, словно ему предложили отведать вытащенную из канавы дохлую крысу. Только ему-то какое дело? Его же сюда вообще никто не приглашал.
Закусив губу, она недовольно дернула головой:
– Года полтора. – Чаще всего она ночевала прямо в лаборатории. Разумеется, для экономии времени, а вовсе не потому, что, лежа на промозглых простынях, умирала от тоски и одиночества. Но ему это знать вовсе не обязательно.