– О, Боже, нет! Я хочу, чтобы ты знал первым: я чувствую себя прекрасно. Мы просто разговаривали. И все. Мы сидели на берегу озера.
Форбс выглядел оживленным. Он был искренне рад видеть Верону здоровой. Во время танца она прижалась к Форбсу поближе и прошептала:
– Спасибо тебе за прекрасный день рождения, дорогой мой!
Форбс был несколько удивлен внезапным порывом ее нежности и поблагодарил ее. Он подумал, что никогда не видел ее такой красивой.
В ней было много очарования. А совсем недавно она была так изнурена, подавлена. Форбс крепко обнял свою жену.
– Рад, что тебе нравится, любимая. Я думаю, что получился прекрасный вечер. Колдер – славный парень. Правда?
– Очень, – сказала Верона со вздохом. Когда вечер подошел к концу и они вернулись в свою квартиру, Верона все еще ощущала благотворное воздействие своего разговора с доктором. Еще она испытывала необычайную теплоту и благодарность по отношению к Форбсу, который по своей простой, отчасти слепой натуре давал ей все, что было в его силах. Новая и безотлагательная идея посетила ее. И она разрасталась все больше и больше. Когда Верона была уже в постели, Форбс, по привычке, сидел на краю кровати и разговаривал с ней, докуривая последнюю сигару.
Было уже около двух часов ночи. Форбс выключил вентилятор на потолке. В окна дул прохладный ветер пустыни. Температура снизилась. Но все равно было жарко. Верона лежала без одежды, только тонкая ночная рубашка покрывала ее прекрасное тело. Ее каштановые волосы были распущены и лежали на подушке, как шелковый веер. Ее взгляд был загадочным, непонятным Форбсу. Он подумал, что Верона выглядит необычайно красивой и счастливой. Форбс затушил сигарету и склонился над ней.
– Дорогая, – он слегка коснулся губами ее уха.
Ее обнаженные гладкие руки обвили его шею. Верона прошептала быстро, серьезно:
– Форбс, дорогой, мы ждали достаточно долго, слишком долго. Я хочу ребенка, не правда ли это будет замечательно? Ты ведь тоже хочешь этого? На будущий год мы в любом случае поедем домой. Я могу поехать раньше к маме и родить дома. Все уже будет кончено, когда ты вернешься. О, Форбс!
Форбс был удивлен, немного встревожен и не мог сразу отказать ей. Он был во власти чего-то большего, чем эмоции. Он был втянут в шелковую паутину самой могущественной из всех вещей: в женское желание материнства. Верона заговорила опять, прижавшись к нему своей мягкой, полной щекой.
– О, Форбс, давай попробуем завести ребенка. Это так украсит нашу жизнь! Не заставляй меня ждать еще.
Верона была нежной, желанной и просящей. В этот момент в ее сердце не было места для Стефана. Только эхо всех советов, которые дал ей доктор, собственное искреннее желание сделать Форбса счастливым и искренняя вера в то, что ребенок сделает сильнее связь между ними и отгонит все воспоминания, связанные со Стефаном Бестом.
Форбс не ответил, но прижался к ней и страстно поцеловал в ее нежные, притягивающие губы. С чувством одержанной победы Верона дотянулась до выключателя и выключила настольную лампу. Комната погрузилась в темноту…
Глава 7
Накануне Рождества майору Джеффертону и его жене можно было только посочувствовать. Форбс был вынужден встречать это Рождество в одиночестве. Рано утром Верону забрали в Фэйдовскую больницу. Она была очень больна. Только два месяца назад она была в той же больнице и перенесла операцию, которая чуть не стоила ей жизни и чуть не лишила ее надежды вообще когда-нибудь стать матерью. Верона страстно желала иметь ребенка и верила в то, что это будет единственной серьезной целью в их с Форбсом жизни, которая сделает их ближе друг к другу и сотрет все ее сожаления о прошлом.
Форбс был внимателен, хотя и не хотел показывать, что волнуется. У них уже все было приготовлено для малыша. Но случилось несчастье – Верона не стала матерью. Она едва выжила и тяжело все пережила.
Верона выписалась из больницы совсем разбитой. Форбс получил отпуск и повез ее в Верхний Египет. Они провели десять дней в Луксоре, который Верона нашла неземным городом, красивым и романтичным, и умиротворяющим после суматохи огромного военного лагеря в пустыне.
Здесь Верона восстановила свои силы. Но после возвращения в лагерь она вновь почувствовала себя подавленной. Форбс делал все от него зависящее, но знал, что потерпел поражение в попытке вернуть ей уверенность в себе.
Верона уверовала, что ей не суждено иметь детей, что беременность всегда будет заканчиваться вот так – операцией. Это породило в ней комплекс неполноценности и отбило интерес к работе в Совете офицерских жен. Ее же успех у мужчин и вовсе стал ей невыносим.
Даже новая дружба и хорошие советы полковника Колдера не могли вернуть ей уверенность в себе. Она так и жила в состоянии подавленного смирения. Доктор посоветовал Форбсу не беспокоиться и объяснил состояние Вероны последствиями операции и потери ребенка, которые со временем пройдут.
Но тут еще одно испытание.
У Вероны случился третий приступ дизентерии и самый худший.
Форбс в Рождество не пошел ни на одну из вечеринок. Его жена была серьезно больна. В конце Дня Подарков, несмотря на соляные инъекции и все, что могли сделать доктора и медсестры, было опасение, что Верона умрет. Форбс, обычно спокойный и рассудительный, зная, что происходило в последние сорок восемь часов, с ненавистью смотрел на готовящихся к празднованию Рождества служащих и едва сдерживал проклятия. Он понимал, что может потерять свою жену. Он уже отправил телеграмму ее родителям и получил ответ, умоляющий не скрывать правду. Миссис Лэнг сообщала, что собирается вылететь к дочери.
В течение всех этих страшных дней доктор Колдер был источником силы не только для Форбса, которого он регулярно посещал, но и для самой Вероны. Используя свое положение в больнице, Колдер мог сделать для нее очень много. Она лежала в отдельной палате, и самые критические часы Колдер проводил возле Вероны, хотя и не был специалистом по ее болезни.
На Рождество, когда температура у Вероны поднялась до критической отметки, она бредила и все время просила позвать Стефана.
Форбс сидел рядом с ней. Впервые за два года совместной жизни он вспомнил о дружбе Вероны с художником Бестом и был сражен мыслью, что воспоминания о нем все еще владеют Вероной.
Безмолвный и изнеможенный он присел на край ее кровати и, сложа руки, смотрел на жену. Верона была почти неузнаваема, мертвенно-бледная кожа туго вытягивалась над костями, ее лицо выглядело, как смертельная маска, губы потрескались и были бесцветными. Под ее большими, безумно горящими глазами зияли черные впадины. Ее взгляд непрерывно блуждал. Медсестра завязала сзади густые каштановые волосы Вероны. Она мотала головой из стороны в сторону и стонала: "Стефан".
В это время полковник Колдер и Форбс были рядом с ней. Их взгляды встретились. И Колдер увидел глаза Форбса. Безнадежный, испуганный взгляд. Стефан пытался успокоить мужа Вероны как только мог. Зная всю историю Вероны, Колдер хорошо понимал, что испытывает в эти часы Форбс, когда Верона так близка к смерти и думает о другом.
Стефан Колдер взял жалкую тонкую руку Вероны и пожал ее.
– Я здесь, Верона, моя дорогая, – сказал он мягко, – не беспокойся. Я сделаю все, что поможет тебе.
Затем с великолепной беззаботностью он улыбнулся Форбсу и добавил:
– Я должен извиниться, мой друг, за то, что она зовет меня, а не вас, но ей кажется, что я могу спасти ее. Вы знаете, у нее какая-то вера в меня.
Форбс пристально посмотрел на Колдера и, запинаясь, произнес:
– Зовет вас?
– Да, ведь меня зовут Стефан. Вы знаете это! Форбс покраснел. Он выглядел растерянным и очень несчастным. Колдер видел, как сильно он страдал. Но в то же время Колдер почувствовал, что его объяснение было для Форбса большим облегчением, и подумал:
– Бедный малый! Она для него – все! А она все еще любит того, другого. Это сущий ад для них обоих!
Верона была очень молода, и, казалось, у нее не было сил, чтобы выдержать этот острый приступ. Это были, конечно, последствия другого несчастья. Бедная маленькая Верона, думал доктор. Если бы только она могла пройти через это и иметь ребенка, как многие другие девушки, все было бы по-другому. Это было ужасное зрелище. Выживет она или нет, она будет инвалидом на несколько месяцев, и это еще долгое время будет мешать ей завести ребенка. Верона сильно потеряла в весе за эти дни. Если все-таки этот кризис, который был послан ей Богом, минует, она будет должна… Стефан Колдер задумался. Форбс должен будет сразу же отправить ее домой. Колдер, который был близким другом Вероны и хранил все ее тайны, знал, насколько выросла ее ненависть к Фэйду. Фэйд навсегда останется для нее местом, где она потеряла ребенка, и где подвергалась постоянным приступам дизентерии.
Колдер надеялся. На мгновение у него появилось сомнение в способности Форбса все понять в этой печальной истории правильно.
Форбс был хорошим парнем. Но он был лишен обаяния творческой личности и слишком склонен воспринимать посланный ему судьбой подарок – Верону и ее любовь – как обыденное, само собой разумеющееся дело. Он никогда не сомневался до сего момента, когда Верона начала звать Стефана, и это ввергло его в подозрения. Внешне Верона выглядела привязанной к мужу и любящей женой, и он принял ее любовь, не вникая глубоко в то, что происходит. Это было вполне в стиле Форбса.
Полковник Колдер понимал, что творится в душе Вероны, знал, как она страдает в течение двух последних месяцев болезни, чувствовал ее депрессию. Верона уже начала немного рисовать, чтобы порадовать его, но скоро она оставила это занятие и убрала холсты и кисти в саквояж. Однажды она получила письмо, которое ее сильно огорчило. Колдер тихо проклинал его автора. Письмо было от бывшей подруги Маргарет Шо. После долгого молчания Маргарет написала, что помолвлена со студентом-медиком на год или два моложе ее. Они надеются пожениться, как только он получит свою степень. Маргарет думала, что Верона обрадуется, узнав, как она счастлива. В то же время она писала Вероне, что почти совсем не видит Стефана Беста, которому сейчас во всем сопутствует успех. Чтобы "развлечь" Верону, Маргарет сообщила, что имя Стефана часто упоминается с именем одной светской дамы, портрет которой он сейчас рисует и что, судя по слухам, он привязан к этой даме так же крепко, как когда-то к Вероне.
Это письмо показалось Колдеру очень тупым и довольно злобным. Конечно же, Маргарет добилась желаемого. Письмо пришло к Вероне сразу же после того, как она выписалась из больницы после операции. В ее тяжелом состоянии и мрачном состоянии духа вряд ли нужны были новости подобного плана. Казалось, это дошло до самого ее сердца – и сломало ту философию, которую Верона уже выработала, и жить с которой ей было проще. Она все рассказала об этом Стефану Колдеру.
– Мне ни к чему об этом беспокоиться, – сказала она и ухмыльнулась, – но мне обидно, что Стефан ведет такую жизнь. Я думаю, что эта женщина преследовала его. Он чертовски привлекателен.
Это было все, что она сказала. Затем она развернула письмо Маргарет и добавила:
– Я не удивлена, что Маргарет выходит замуж за парня, который моложе ее. Она любит командовать людьми. Я рада, что она нашла счастье. Я знаю, что она была в отчаянии, когда я покинула Лондон. Она тоже была влюблена в Стефана.
Полковник Колдер тихо воскликнул:
– О, чертов Стефан!
Он почувствовал яростную антипатию к молодому художнику, которого он не знал и не хотел бы с ним знаться. А что если все эти желания и страсти прекратятся, прекратятся смертью бедной маленькой Вероны. Она выглядела очень плохо, когда они сидели возле нее с Форбсом.
Полковник Колдер не мог не думать о Вероне и за Рождественским ужином, который он разделил с несчастным Форбсом. Колдер удивительно сильно привязался к этой молодой несчастной семье. И, стоя возле умирающей Вероны, он все время думал о своей Лоре. Неужели и это бедное милое дитя уйдет вслед за ней и растворится в страшной тишине, назад из которой никто не возвращается.
Форбс впервые за время службы не встретился в этот торжественный день со своими друзьями. Друзья все поняли правильно и от души сочувствовали майору. Супруги Кинтелы взяли его под свою опеку. Брауни играла роль матери, суетилась вокруг него. Новость о плохом состоянии Вероны омрачила души всех, кто знал ее. Ничего нельзя было сделать, кроме как успокаивать несчастного мужа, пытаться облегчить его страдания.
Был момент, когда Форбсу казалось, что все уже кончено. И вызови он сейчас мать Вероны, она уже не застанет дочь живой. Верона была в полу сознании и совсем затихшей. Медицина сделала все, что могла: переливание крови, кислородная подушка. Но ничего не помогало.
Форбс был в полном отчаянии, и ему предложили уйти. Верона, если к ней вернется сознание, не должна видеть его обезумевшее от несчастья лицо. Стефан Колдер остался.
Даже, когда он потерял женщину, которую любил, он не чувствовал себя таким взволнованным, как сейчас, в этой маленькой больничной палате. Ставни были закрыты и защищали комнату от безжалостно ярких солнечных лучей. В тусклом свете лицо Вероны казалось серым. Ее глаза глубоко впали. Она уже не принимала со вчерашнего дня никакого питания и даже воду.
Пульс едва прослушивался.
Стефан Колдер держал руку Вероны в своих сильных и теплых руках, его взволнованные глаза смотрели из-за роговой оправы.
Недавно он проконсультировался с двумя самыми толковыми врачами больницы. Они были уверены, что больше ничего нельзя сделать. Вопрос был только в том, когда именно остановится ее сердце.
Вдруг Верона открыла глаза. Она что-то прошептала. Колдер нагнулся над ней.
– Да, что случилось, дорогая?
Потрескавшиеся губы с болезненно голубоватым оттенком прошептали имя: "Стефан".
Колдер благодарил Бога за то, что рядом не было Форбса. Затем он взял инициативу в свои руки. Он приподнял каштановую голову Вероны и очень осторожно дотронулся губами до ее лба. Он заговорил так, как будто бы говорил с Лорой, своей единственной любимой женщиной. Колдер сказал:
– Да, моя дорогая… моя дорогая… Я здесь. Ты слышишь меня, Верона? Это Стефан говорит с тобой. Я здесь.
В ее глазах не было никакой жизни. Ее дыхание стало тяжелым, прерывистым, как будто что-то мешало ей дышать.
– Стефан, я хочу тебя видеть, – вновь сказала она.
Колдер еще ближе прижался к Вероне.
– Я здесь, моя дорогая Верона. Я здесь. Тебе нужно отдохнуть. Попробуй уснуть. О, моя дорогая, попробуй. Не отчаивайся Держись! Пожалуйста, мое дорогое дитя, держись.
Колдеру показалось, что его слова дошли до ее сознания.
Верона сделала длинный вдох. Она расслабилась в его руках.
– О, Стефан, дорогой. Я так хотела тебя видеть.
Сострадание Колдера вызвало ответную реакцию. Верона отозвалась на его сочувствие к ней. С бесконечным желанием спасти ее, помочь ей, вырвать ее из самих челюстей смерти, он продолжал делать то, что наметил. Но это было очень сложно.
– Я тоже хотел увидеть тебя, моя дорогая, – сказал Стефан над самым ухом Вероны, молясь про себя о том, чтобы сейчас никто не вошел в комнату, а то они могут не правильно понять действия старого офицера-медика.
Слова Колдера, казалось, дошли до сознания Вероны и успокоили ее. Жалкое тонкое тело стало совершенно влажным. Полковник положил ее голову на подушку и увидел, как на ее щеках появляется оттенок цвета. Даже ее губы неожиданно стали набирать красноту. И она улыбнулась. Это была душераздирающая улыбка, которую Стефан Колдер никогда не забудет. Верона сделала еще один глубокий вдох и прошептала:
– О, дорогой, дорогой Стефан, останься со мной.
– Я останусь, – сказал Колдер. – Поспи.
Обещай мне, что ты заснешь. Спи… Спи, Верона…
Колдер все повторял и повторял эти слова, успокаивал Верону, гладил ее волосы. Ее пальцы слабо обхватили его руку. Она опять заговорила.
– Как… чудесно – прошептала Верона. Больше она ничего не сказала. Закрыла глаза. Стефан смотрел на ее веки в голубых прожилках вен, на черные шелковистые ресницы, покоившиеся на впалых щеках. Им овладел внезапный страх, и он решил проверить ее пульс. И вдруг его сердце забилось от огромного облегчения. Пульс стал сильнее, определенно сильнее, чем минуту назад. Верона уснула. Бедное, несчастное дитя, подумал полковник. Его обман удался. Она приняла его за того, другого Стефана. Верона спала, держась за его руку. Тогда Стефан Колдер понял, что она будет жить.
Открылась дверь, в комнату вошла сиделка.
Колдер знаком руки подозвал ее поближе. Сиделка посмотрела на Верону и тоже приложила пальцы к ее тонкому запястью. И вдруг удивленно и вместе с тем радостно прошептала:
– Ей лучше. А, полковник, какое чудо… ей лучше…
В ту ночь Форбс Джеффертон тоже поверил, что Верона будет жить. Однако, она все еще была в критическом состоянии и только спустя неделю Форбс окончательно уверился в том, что Верона не покинет его навсегда.
Весь Фэйд был взбудоражен этой новостью. Все поздравляли майора Джеффертона. Подробностей, судя по всему, никто не знал, но все говорили только о том, что маленькая миссис Джеффертон выкарабкалась из кризиса. Как считала одна из дам, супруга генерала Борна, Бог услышал их молитвы. Кэтрин Борн, женщина глубоко религиозная, все тревожные дни Рождества, когда жизнь ее юной подруги Вероны висела на волоске, проводила в церкви – брала своих друзей молиться вместе с ней. Все радовались доброму известию. К концу рождественских каникул Форбс снова приступил к выполнению своих обязанностей по службе. Он чувствовал большой подъем, с него спало то ужасное напряжение и тревога, которые изводили его с той самой ночи, когда Верона попала в больницу. Но во всем Фэйде только двое знали всю правду об этом кризисе, когда душа Вероны находилась между жизнью и смертью. Стефан Колдер молчал до тех пор, пока Верона сама не завела разговор на эту тему.
Это произошло десять дней спустя. После того, как кризис был преодолен, состояние больной быстро улучшалось. Она уже могла сидеть и есть нормальную пищу. Верона была еще совсем прозрачной, с ввалившимися глазами, но начала проявлять интерес к жизни. В тот вечер, когда полковник Колдер курил сигарету, сидя у ее постели, она решилась на серьезный разговор.
– Это вы спасли мою жизнь, доктор, правда? Я знаю, что это вы… Колдер улыбнулся.
– Какая разница, кто ваш спаситель. Ваше дело поскорей поправляться. Больше от вас ничего не нужно.
– Но я хочу знать, – настаивала Верона.
– Что знать, капризный вы ребенок?
– Знать, что вы такого сделали – что говорили – что так помогло мне. Ведь я чуть не умерла, правда?
– Правда.
– И вы все время были со мной. Форбс тоже был около меня, но недолго, он словно испарился куда-то, я перестала его видеть. Все представлялось мне ужасно смутно, вроде повторяющегося кошмара.
Полковник Колдер приподнял одну бровь.
– Это мое лицо представлялось вам кошмаром, милочка.
– Ах, доктор, дорогой, не надо шутить. Я хочу знать… – Верона осеклась и умоляюще протянула к нему руку.