Прикусив нижнюю губу, она сдалась. Стюарт коснулся губами застарелого ожога. Потом начал целовать костяшки, одну за другой, изучая их угловатую худобу, впитывая губами запах ее кожи.
Потом лизнул мозоль. Девушка только ахнула – и этот слабый звук зажег огонь в его крови – и попыталась снова сжать руку в кулак. Конечно, он ей этого не позволил, зато еще раз пробежался языком по шершавой поверхности.
Она так живо отвечала на ласку, поражаясь собственной реакции, что он чуть не разбил в щепки спинку кровати, пытаясь сдержать новый порыв страстного желания. Ее натруженные ладони оказались невероятно чувствительными. Стоило слегка укусить – и она начинала постанывать; осторожное прикосновение зубов к центру ладони заставляло ее вздрагивать всем телом.
Свободная рука девушки обняла его спину, а тело завибрировало, прижимаясь теснее. Стюарт понял, чего она ждет. Ждет, чтобы он вошел в нее. Он чувствовал себя слабым перед ней. И твердым, точно жезл.
Сдернув с нее одеяло, Стюарт вошел в нее одним мощным ударом. Их пальцы переплелись, ладони соприкасались. Он целовал ее в губы, целовал, не переставая, заполнял собой ее всю, плавился в ее огне, содрогаясь от наслаждения. Потом откинул голову назад, чтобы глотнуть воздуха, и тут оргазм обрушился на него, накрыв с головой, грозя унести в небытие, снова и снова.
Верити изумленно смотрела на собственные руки. Она не ухаживала за ними долгие недели! Грубые, точно соль, ладони; узловатые суставы; красная, местами воспаленная от слишком частого соприкосновения с водой кожа – слишком дорого приходится расплачиваться ей за ошибки, которые она совершила в своей жизни. Скажи кто-нибудь, что Верити потеряет голову от желания, когда мужчина начнет ласкать эти огрубевшие ладони, и она бы презрительно посмеялась. Скорее ее разделочная доска даст побеги, чем такое случится!
Тем не менее он влюбился в ее руки, и Верити была потрясена. Такого огромного наслаждения она еще не испытывала – ей даже стало страшно. Ей хотелось плакать от благоговейного восторга.
За ее спиной мистер Сомерсет промурлыкал:
– Хотел бы я, чтобы так было каждую ночь.
В его голосе ей чудилась сонная улыбка. И тут ее сердце треснуло пополам.
– Обещайте, что подумаете об этом, – сказал он. Как будто она может думать о чем-нибудь другом!
– Вы сошли с ума, – ответила она ему.
– В общем смысле – нет. Из-за вас – само собой. Слова медленно слетали с его губ. Стюарт засыпал.
– Вы сошли с ума, – повторила она. Он не ответил, лишь обнял ее крепче.
– Безумец. Безумец. Безумец, – твердила Верити самой себе.
Безумная надежда грозила завладеть ее душой. Она уже нашептывала ей: доверься мистеру Сомерсету, поверь в его искренность, достоинство и здравый рассудок. Перед тобой, твердила предательская надежда, мужчина не только умный и обладающий даром убеждения – красавец, разумеется, – но и рассудительный, мудрый, способный видеть вещи в истинном свете. Ему безразлично твое нынешнее низкое положение, он закрывает глаза на твои грехи, потому что видит, как прекрасна твоя душа.
Брак. Бог мой, замужество. Он наверняка сошел с ума.
Что они скажут остальным? Откуда она родом? Из какой семьи? Чем занималась до сегодняшнего дня?
И как ей объяснить Стюарту, что он предложил руку и сердце порочной кухарке, которая спала с Берти, и он не счел ее достойной законного брака?
Если Стюарт узнает, он не захочет на ней жениться. Не захочет даже видеть ее больше! И что еще хуже, возненавидит Верити за то, что завлекла его в ловушку, прекрасно сознавая, кто она такая, и кто он такой, и какие отношения связывают братьев.
Но он тебя любит, пискнул жалобный голосок ее романтического "я" из глубин промозглой тюремной камеры, куда Верити его упрятала после сокрушительного объяснения с Берти.
Сможет ли любовь усмирить гнев, когда он выяснит, кто она такая? Осталась только кухарка, раз уж ей отказали в праве называться Верой Дрейк. Станет ли любовь спасением против горечи и разочарования, когда Стюарт сделается посмешищем для всей Англии и его многообещающая политическая карьера пойдет прахом, потому что ее репутация ничуть не лучше, чем у первой куртизанки Лондона?
Ей хотелось верить, что его любовь – их любовь – станет редкостным чудом; терпеливая, как скромный ручеек, что долбит в скалах глубочайшую пропасть; незыблемая, как смена времен года.
Возможно, у них все-таки есть малый шанс обрести счастье. Стюарт займется адвокатской практикой в тихом провинциальном городке. У них будет аккуратный домик с садиком и залитой солнцем детской, потому что у них будут дети.
Верити снова заплакала. Какой желанной казалась жизнь, которую он ей предлагал! Ее душа рвалась к ней – рвалась, рвалась! – с одержимостью заплутавшего в пустыне путника, ползущего к мерцающему вдали миражу.
Но к чему обманывать себя? За стенами этой комнаты лежит мир, полный писаных и неписаных правил, которым вполне под силу подавить малейший росток бунтарства в чувствительном сердце.
Всю жизнь он стремился к достоинству и достойной жизни. Она ни к чему не стремилась, лишь погубила себя. Неужели ей хватит безрассудства, чтобы погубить заодно и Стюарта, даже с его согласия?
Утром, когда к нему вернется способность рассуждать здраво, он увидит, что она ушла, и будет ей благодарен, если она не примет всерьез слов, сказанных в минуту страстного безумия. У него впереди будет целая жизнь.
А ей останутся воспоминания, да еще утешение, что у Стюарта впереди будущее, лишь потому, что она ушла, прихватив с собой лишь саквояж и последнее пирожное.
Глава 10
Ноябрь 1892 года
Дом мистера Сомерсета был центральным в ряду стандартных оштукатуренных городских домов. Над входом располагалась маленькая галерея, поддерживаемая колоннами и римско-дорическом стиле, и балкон с узорной каменной решеткой. Дом номер тридцать два по Кэмбери-лейн.
Верити с трудом отвела взгляд от двери парадного хода. Перед домом, слева от галереи, был выгорожен закуток, где находился вход для прислуги, ведущий в цокольный этаж. Закуток был огорожен кованой решетой высотой по плечо. Открываешь калитку – и вниз по ступенькам.
Дверь служебного входа была простой и крепкой, и ее открыла простоватая на вид, крепкая женщина, представившаяся экономкой, миссис Аберкромби. Верити назвала себя и следовавших с нею подчиненных – Бекки Портер и Марджори Флотти, девушку туповатую, но старательную, исполнявшую работу посудомойки.
В цокольном этаже находились кухня, кладовая, ватерклозет и комната, которую миссис Аберкромби называла "бойлерной", а также людская. Это была опрятная комната; обои имели некогда цвет свежее обожженного кирпича, но со временем побурели и приобрели красновато-коричневый оттенок обжаренного ячменного солода.
Они прибыли как раз к чаю. Вся прислуга собралась в людской, сидя на скамьях вдоль длинного стола. Две горничные, Эллен и Мэвис, а также камердинер хозяина мистер Дурбин и Уоллес, который жил наверху, в конюшне, на попечении которого находился экипаж мистера Сомерсета и два вороных жеребца фризской породы.
Эллен и Мэвис делили обязанности на кухне, и обе обрадовались, узнав, что среди них теперь будет профессиональная кухарка со своими помощниками. Их заинтриговал исходящий от Верити французский шарм. Они, по-видимому, ничего не знали про ее отношения с Берти, поэтому приняли ее вежливо и доброжелательно.
Верити согласилась выпить чаю и отведать черствого печенья миссис Аберкромби, стараясь не вспоминать, что в последний раз, когда она посещала этот дом, ей не нужно было входить через дверь черного хода.
Зачем она вообще сюда приехала?
В ответ на письмо мистера Сомерсета Верити сочинила вежливую, хотя и чрезмерно краткую записку, в которой выражала сожаление, что не сможет последовать за ним в Лондон, так как планирует отправиться в Париж. Потом с письмом в кармане она отправилась к миссис Бойс. Но в ответ на вопрос экономки, чем та может ей помочь, Верити почему-то передумала. Вместо того чтобы вручить записку об отставке, стала давать наставления относительно отправки в лондонский дом мистера Сомерсета банок с вареньем и консервированными овощами из кладовой миссис Бойс.
Целый день она провела, раздавая своим подчиненным указания насчет упаковки котлов, кастрюль, ножей и остального инвентаря, который потребуется ей, чтобы готовить на незнакомой кухне. Ни словом, впрочем, не обмолвилась она Эдит Бриггс, своей старшей помощнице, что именно Эдит предстоит взять под начало кухню в доме мистера Сомерсета. Она договорилась с садовником, что он станет четырежды в неделю отправлять свежие овощи в Лондон – город, широко известный тем, что там почти не достать приличной зелени. Сообщила Бекки и Марджори, что им предстоит перебраться в столицу, не надеясь, что в ее отсутствие Бекки сможет дать отпор Тиму Картрайту, или глуповатая Марджори устоит перед кем-нибудь из пройдох – младших садовников.
До самого конца Верити была уверена, что ее место займет Эдит. Но потом, в пять часов утра, когда до отправления поезда оставались считанные часы, поняла, что вовсе не хочет уступать свое место кому бы то ни было.
Верити чувствовала себя летящим на огонь мотыльком, притом что обычный мотылек в своем счастливом неведении не знает, что его ждет. Она знала. И у нее не было сил противиться.
– В котором часу предпочитает обедать мистер Сомерсет? – спросила она.
Мир представлялся ей куда более приятным местом, когда она выполняла свою работу. На кухне Верити была хозяйкой собственной судьбы – по крайней мере она могла тешить себя такой иллюзией.
– Не припомню, когда в последний раз мистер Сомерсет обедал дома, – призналась миссис Аберкромби с некоторым замешательством. – Обычно он обедает в своем клубе. Но теперь, когда у него есть настоящая кухарка, уверена, хозяин будет обедать дома гораздо чаще.
– Сегодня он тоже обедает вне дома?
– Я спрашивала у мистера Сомерсета сегодня утром, перед уходом, – ответила миссис Аберкромби. – Он сказал, вам потребуется некоторое время, чтобы устроиться.
Устроиться. Как она может устроиться в доме, который Стюарт будет делить с другой? Но Верити промолчала. Когда чай был выпит до дна, а печенья съедены, мадам Дюран последовала за миссис Аберкромби наверх по служебной лестнице, на чердак.
Ей отвели маленькую комнату, оклеенную коричневыми обоями, чтобы замаскировать губительное влияние лондонского воздуха, и холодную, несмотря на жарко пылающий в камине огонь. Напротив двери, возле дальней стены, стояла кровать. Скат крыши в этом месте был таким низким, что только и оставалось, что лежать под окном с перекрестно расположенными рамами. Слева помещались письменный стол и стул. Справа, под испещренным пятнами зеркалом, стоял туалетный столик стазом и кувшином. Внутри, вероятно, был спрятан ночной горшок.
Ненамного хуже, чем она ожидала. Когда Верити работала у месье Давида, она делила комнату с двумя другими девушками. Но ей не хотелось жить в доме Стюарта, быть его служанкой. Ни к чему, чтобы жестокая реальность вступила в схватку с воспоминаниями, что были ей так дороги.
Тем не менее Верити приехала сюда. Как долго она сможет продержаться? До Рождества? До окончания свадебных торжеств? Или ей предстоит увидеть, как Стюарт с женой заполонят детскую красивыми темноволосыми детишками?
Верити открыла саквояж, чтобы разыскать черное форменное платье. Скорее бы оказаться на кухне.
– Мистер Сомерсет очень любезен. Но я уже готова приступить к своим обязанностям, – сказала она миссис Аберкромби. – В котором часу обедает прислуга?
Вместо того чтобы, как обычно, отобедать в "Клубе реформаторов", Стюарт отправился обедать на Белгрейв-сквер, в роскошный дом герцога Арлингтона, которого друзья называли просто Тин – с тех пор как он носил титул маркиза Танкема.
Стюарт натолкнулся на Тина в бассейне – они оба были членами одного плавательного клуба. После дружеского заплыва на полумилю Тин вскользь сообщил, что его матушка выражала желание повидаться со Стюартом. Не заглянет ли Стюарт к ним на обед?
Семейство Арлингтонов, за последние полтора века давшее стране двух премьер-министров, принадлежало к политической элите Англии. Покойный отец Тина, десятый герцог Арлингтон, отличался необычайным даром убеждения благодаря не только ораторскому искусству, но и репутации исключительно честного и добродетельного человека. Сам Тин, однако, был начисто лишен этого дара. Он был человеком отважным, но, чтобы вести за собой других, ему не хватало ни крепости нервной системы, ни Божьей искры.
Стюарт не раз жалел, что покойный герцог не дожил до того времени, когда либералы снова пришли к власти. Герцог мог бы здорово им помочь, обрабатывая своих нерешительных коллег в палате лордов. Стюарт также считал несправедливым, что парламентское место покойного отошло его сыну, а не вдовствующей герцогине Арлингтон, которая всегда была самым изощренным политиком во всем клане.
– Что я слышу? Мистер Гладстон отказался от участия своего кабинета в составлении билля о Гомруле? – спросила вдова.
Это была почтенная дама крайне примечательной внешности. Волосы цвета серебра, черное обеденное платье чистейшего японского шелка, бриллиантовое ожерелье, которое наверняка стоило больше, чем дом Стюарта. Она принадлежала к редкому типу женщин, которые с годами становятся только красивее. Злые языки могли бы приписать это тому прискорбному факту, что герцогиня никогда не была красавицей. Но Стюарт, восхищавшийся герцогиней, и полагал это следствием ее острого ума, железной воли и львиной грации – качеств, которые легко недооценить в молодой женщине, засмотревшись на сияющие глазки и гладкие розовые щечки.
– Боюсь, вы ухватили самую суть, мадам, – ответил Стюарт. – К обсуждению не допустили не только кабинет, но и парламентариев-ирландцев.
Тин покачал головой:
– Неужели поражение восемьдесят шестого года его ничему не научило?
Стюарт промолчал. До начала работы парламента оставалось еще два месяца, а чтения законопроекта о Гомруле были делом и вовсе отдаленного будущего. Однако раскольнические настроения вовсю бродили в умах высших сословий – весьма неблагоприятный знак. Герцогиня спросила:
– Что собирается делать кабинет?
– Попробуем убедить мистера Гладстона согласиться на консультацию, если сумеем. А если нет, попытаемся как можно скорее наложить руки на окончательный вариант билля.
Вдовствующая герцогиня приняла у лакея блюдо с баварским кремом.
– Что особенно вас тревожит?
Стюарта глубоко тревожила вся история с биллем, от начала до конца. Ведь именно ему надлежало контролировать ход принятия билля нижней палатой. Серьезные недочеты в тексте законопроекта затрудняли и без того нелегкую задачу, обещая нешуточные дебаты.
– Деньги, мадам, деньги, как всегда, – ответил он. Какова будет цена вопроса? Каков будет ирландский взнос в государственную казну? Можно ли надеяться, что расчеты мистера Гладстона не содержат ошибок, если никому не дозволено проверять работу Великого Старика? Вдовствующая герцогиня слегка улыбнулась:
– Ну разумеется, деньги.
Стюарт положил в рот порцию баварского крема. Вкусно, как и все, что подавали за обедом, но без божественной искры. Герцогиня гордилась тем, что может позволить себе только самое лучшее. Интересно, чтобы она сказала, узнай, что у Стюарта теперь работает лучшая кухарка в стране? Словно угадав его мысли, ее светлость промолвила:
– В городе ходят слухи, мистер Сомерсет, что вам по наследству досталась кухарка вашего покойного брата.
– Именно так.
– Насколько я слышала, с ней могут быть проблемы. Стюарта не удивило, что герцогиня знает о мадам Дюран. Но его поразила, что ее светлость вообще заговорила о кухарке. Герцогиня не отличалась болтливостью и редко позволяла себе беседовать на щекотливые темы. Стюарт полагал, что упоминать кухарку Берти будет ниже ее достоинства.
– Не идеальная служанка, но ее блюда достойны короля или папы римского. Ради этого я согласен терпеть ее взбалмошный нрав.
Вдовствующая герцогиня пригубила свой сотерн. Когда она заговорила вновь, разговор пошел о мерах, которые Стюарт задумал принять до того, как начнутся чтения билля о Гомруле.
Но покончив с обедом и встав со своего места, герцогиня сделала Стюарту знак следовать за нею. Он взглянул на Тина. Тот пожал плечами. Его мать могла делать все, что ей вздумается. Стюарт нагнал герцогиню в дверях столовой – она поджидала его.
– Есть вещи, которые вам следует знать о своей кухарке, – заявила она.
Снова эта кухарка!
– Вы говорите о мадам Дюран, ваша светлость?
– Десять лет назад ваш брат чуть было на ней не женился. Стюарт молчал. Его словно громом поразило.
– Не могу выдать источник сведений, но, поверьте, все было именно так.
Герцогиня сверкнула ироничной улыбкой, которая тут же угасла, и ее губы сурово сжались. Потом лицо герцогини снова приняло выражение элегантной безмятежности.
– Ясно, – сказал Стюарт.
– Дом вашего брата славился лучшим столом в Англии. Поэтому я считаю, что вы сильно выиграли, заполучив его кухарку. Но будьте осторожны, если в вашем доме будет жить такая женщина.
Интересно, откуда ее светлости было известно, что Берти был выдающимся знатоком хорошей пищи? Гастрономия никогда не занимала важного места среди доблестей англичанина.
– Благодарю, мадам. Буду действовать с крайней осмотрительностью.
Кивнув, герцогиня Арлингтон удалилась.
Почти всю дорогу домой Стюарт пребывал в задумчивости. Ошеломительное известие – Берти собирался жениться на мадам Дюран! Но гораздо больше Стюарта мучил вопрос, от чего на самом деле пыталась предостеречь ее светлость. Он-то не собирался жениться на мадам Дюран ни при каких обстоятельствах.
Он не Берти. Происхождение Берти не вызывало сомнений. Брат мог жениться на ком угодно, оставаясь джентльменом до последнего дюйма. Стюарту же на каждом шагу приходится доказывать, что простонародная кровь матери давно испарилась из его организма. Ему следует жениться исключительно на девушке высокого положения – на Лиззи, например, чей дедушка по материнской линии носил титул виконта.
Высаживаясь перед своим домом, Стюарт снова подивился, каким из ряда вон выходящим был его разговор с вдовствующей герцогиней. Сегодня утром газеты уже сообщили о его помолвке, так что он при всем желании не мог жениться на мадам Дюран. Более того, у ее светлости не было сомнений, что заполучить в дом кухарку уровня мадам Дюран было большой удачей, причем не только для Стюарта, но и для его будущей супруги, если они хотят сделать их дом популярным в Лондоне местом. И тем не менее ее светлость фактически заклинала Стюарта отделаться от мадам Дюран, настолько категорично, насколько это вообще было свойственно сдержанной, немногословной герцогине.
Интересно, что бы подумала мадам Дюран, узнай она, что ее весьма скромная особа сделалась притчей во языцех в высочайших сферах общества?
"Дражайшая Лиззи!
Боже правый, какая у тебя отличная память. Ну, слушай же, противная девчонка, вот в чем было дело – хотя мне, конечно же, ни в коем случае не следовало бы говорить такое незамужней молодой леди.