Софт Ибам был так погружен в свое занятие, что был глух и слеп ко всему остальному. Дверь его дома была еще не заперта, хотя уже приближалась полночь. Его бледное лицо с большими беспокойными темными глазами, с редкими, местами уже поседевшими волосами, с длинной бородой, обнаруживало не только усердие, с которым он занимался своими математическими вычислениями, но и справедливость слов Рашида, недавно намекнувшего, что в будущем ему грозило сумасшествие. Но он был еще в полном рассудке, если не считать его веры в сверхъестественные явления и его беспокойного стремления во что бы то ни стало достичь непостижимого.
Мансур с минуту смотрел с безлюдной улицы в окно на мудрствующего софта, и улыбка удовольствия скользнула по его мрачному лицу. Этот софт был именно таким человеком, какой был нужен для планов шейх-уль-ислама, – из него можно было сделать фанатика, готового пожертвовать жизнью ради дела.
Мансур-эфенди тихо приказал Черному Карлику не делать шума и поднял Сирру на руки. Он вошел в дом с задней стороны. Комната была освещена маленькой лампой, и из нее вела лестница на второй этаж. Мансур тихо поднялся по ней и наверху отпустил Сирру. Тут вверху в широком и длинном коридоре находилось много дверей. Мансур отворил одну из них. Она вела в большую комнату, выходившую во двор дома. Обстановку ее составляли хорошо сохранившийся диван и стол, на полу был дорогой ковер, другой ковер разделял комнату на две части. В это помещение и привел Мансур Черного Карлика, снял повязку и тихо отдал девушке некоторые приказания. Затем он оставил комнату и неслышно спустился по ступенькам лестницы.
Не будучи никем замечен, шейх-уль-ислам вышел на улицу и вернулся к своей карете, ждавшей его на другой стороне улицы у минарета. Приказав кучеру ехать к дому софта Ибама за минаретом и остановиться там, он сел в экипаж и доехал в нем до дверей дома, в котором только что был. Тут он вышел из кареты и велел кучеру дожидаться. Он вошел в дом и теперь направился к дверям той комнаты внизу, где занимался софт. Он постучал. Дверь тотчас была отворена. Бледный софт Ибам, одетый в широкий рваный кафтан, стоял перед Мансуром-эфенди. Он пристально смотрел на гостя своими большими огненными черными глазами.
– Знаешь ты меня? – спросил Мансур, входя к нему в комнату.
Ибам, по-видимому, сильно испугался.
– Ты шейх-уль-ислам, мудрый и великий баба-Мансур, – произнес он глубоким глухим голосом. – Какая милость и честь пали на долю дома простого софта!
– Ты посылал за мной, софт, – сказал Мансур все еще изумленному Ибаму.
– Я?! Мудрый и могущественный баба-Мансур, как мог я дерзнуть?
– Нарочный, посланный от тебя, час назад явился ко мне.
– Нарочный? – спросил Ибам, дрожа и побледнев еще более. – Он приходил к тебе?
– Он принес мне известие, что в доме твоем случилось чудо.
– Чудо в моем доме?
– Так сообщил мне нарочный.
– Велик Аллах, мудрый и могущественный баба-Мансур! – воскликнул софт. – Дух, которого я вызывал, повиновался. Вот победа моего учения. Но не к тебе вызывал я его, а к себе. Прости мне мой дерзкий поступок. Это и есть чудо, о котором говоришь ты?
– Ошибаешься, софт. Твой нарочный говорил мне, будто чудо находится в одном из верхних покоев твоего дома, и мне хотелось бы взглянуть на него.
Ибам снова устремил на Мансура-эфенди свой страшный, как у мертвеца, взгляд.
– Чудо наверху, в моем доме? Пойдем же посмотрим и убедимся, действительно ли постигла меня подобная награда! – вскричал он и схватил лампу.
– Иди вперед, я пойду за тобой, – приказал Мансур.
С торжественной важностью, бормоча вполголоса странно звучащие слова, поднялся софт Ибам с лампой в руке по лестнице, между тем как Мансур-эфенди, не спуская с него глаз, следовал за ним.
Наверху Ибам открыл сначала одну дверь – за нею было пусто. Затем он подошел к другой и отворил ее – там на ковре сидело на корточках, как будто страшный призрак, существо, какого софт еще никогда не видал. При виде его он содрогнулся. Затем сверхъестественная радость преобразила его мертвенно-бледное лицо. Заклинание духов удалось ему. Вот перед ним сидело странное, необыкновенное существо, и таинственный вестник сообщил, что в его доме случилось чудо. Он опустился на колени и пробормотал несколько невнятных слов.
– Кто ты? – закричал Мансур-эфенди Черному Карлику.
– Меня зовут Сирра, – зазвучал нежный ангельский голос, который вызвал блаженную улыбку на как бы преобразившемся лице софта. – Я мертвая и погребенная дочь Кадиджи, снотолковательницы из Галаты.
– Ты была похоронена?
– Да. Но я вернулась из могилы.
– Как это случилось?
– Я этого не знаю. Когда я пришла в себя, я уже более не была в могиле, куда положил меня грек Лаццаро.
– Чудо и знамение! – воскликнул софт, и его бледное лицо при ярком свете стоявшей перед ним на ковре лампы блаженно улыбалось. – Чудо в моем доме. Какая награда! Какая милость!
– Я не знаю, где я, – продолжала Сирра, – но я вижу много людей приходящих сюда ко мне вопрошать меня, заставлять меня заглядывать в их будущее и в далекие страны. Я узнаю между ними и знатных, и мать Кадиджу также. Защити меня от нее и от грека – я не хочу уходить отсюда. Я хочу остаться здесь.
– Да, ты должна здесь остаться! – воскликнул софт.
– Я уйду допросить снотолковательницу Кадиджу и грека Лаццаро, – сказал Мансур-эфенди. – Только после их показаний объяснится странный случай. До тех пор держи это существо в твоем доме.
– Торжество! Награда! – восклицал между тем Ибам.
– Уйди и оставь воскресшую из мертвых одну, – приказал Мансур-эфенди. – Я хочу узнать обо всем, что имеет связь с необъяснимыми показаниями странного существа. Я хочу выслушать не только грека и снотолкова-тельницу, но и муэдзина на кладбище, рывшего могилу. Необходимо разъяснить этот таинственный случай. Закрой и охраняй дверь.
Мансур-эфенди вышел с софтом из помещения, где Черный Карлик снова осталась одна. Софт в невыразимо гордом и торжественном расположении духа остался караулить у двери, а Мансур-эфенди спустился с лестницы и вернулся к своему экипажу, который тотчас же быстро умчался с ним по тихой и пустынной улице.
III. Новая царица гарема
Праздник Байрама уже наступил, начался восточный пост. Безмолвие царило на улицах Константинополя. Можно было видеть старых и молодых мужчин с четками в руках, прохаживающихся по улицам и ничего не говорящих, кроме хвалы Аллаху и его великому пророку. Никто не смел работать, никто в течение дня не смел ни есть, ни курить – это тяжкое запрещение, и всякий, чтобы как-нибудь незаметно убить время поста, гуляет по базару или стоит во дворе мечети, или внизу на берегу ожидает желанных пушечных выстрелов, возвещающих закат солнца. Едва прозвучит сигнал, как с тем большей силой закипает жизнь, которая под гнетом закона замерла на день. Все едят, пьют, курят, и все население с истинным восторгом бросается в вихрь запрещенных днем удовольствий.
"По извилистым улицам гремят трубы, – так описывает праздник Швейгер Леркенфельд в своем сочинении, – под полумесяцем глухо звучат тамбурины в руках смуглых детей арнаутов, и когда ночное покрывало спустится на освещенный Стамбул, там и сям слышится нежная игра на флейте, выполняемая за затейливыми проволочными окнами того или другого гарема. С первыми лучами утренней зари за горами Скутари вторично пушечные удары возвещают наступление дня, и каждый мусульманин снова на день воздерживается от пищи, питья, курения и употребления благовонных эссенций.
Величие всего праздника составляет таинство "святой ночи". Страх овладевает исламитами с наступлением этой ночи. С ней связано необъяснимое, таинственное представление о сверхъестественных влияниях на весь видимый мир: все существа одушевленной и неодушевленной природы в эти часы приводятся в движение волшебными силами, которые сильнее проявляют в них чувство бытия. Самым осязательным образом это исламитское таинство нашло себе проявление в одном обычае, который состоит в так называемой брачной ночи падишаха.
После большой церемонии в одной из императорских мечетей едет султан верхом в свой мраморный дворец Долма-Бахче, где с танцами и музыкой повелителя всех правоверных ждет еще нетронутый цветок гарема, новая жена, которая долгое время перед тем тщательно воспитывалась под руководством султанши Валиде, чтобы быть достойным образом подготовленной к этому часу.
Свидание происходит посреди празднества. Между тем как в великолепном зале под отливающим рубинами стеклянным куполом прогуливаются разодетые красавицы и невидимый оркестр разносит по огромному покою тихие, приятно ласкающие слух мелодии, султан прислушивается к ним из-за бархатного занавеса своего ложа. Цветные огоньки перебегают с пуговицы на пуговицу, но вот зашумел пурпурный занавес, и Тала, единственное мужское существо, которое смеет находиться в течение этого праздника внутри императорских покоев, просит у султана дозволения сделать ему обычный туалет.
Все покои пусты, все двери заперты, зеркала завешены, и на большой террасе, выходящей на Босфор, стоят хорошо вооруженные бостанджи, чтобы немедленно застрелить всякого злодея, дерзнувшего в эту святейшую из ночей приблизиться к султанскому святилищу.
В прелестном, сверкающем мозаичными, алебастровыми и янтарными украшениями брачном покое, молодая, по мнению мусульман, счастливейшая девушка под солнцем Аллаха, ожидает той минуты, когда снова зашумит пурпурный занавес и появится султан, чтобы принять новую красу своего гарема.
На улице сотня пушечных выстрелов возвещает народу минуту свидания. Огромная толпа народа на улице ждет с любопытством того момента, когда султан на молочно-белой кобыле Недидере отправится верхом в одну из императорских мечетей, чтобы показаться народу во всем величии восточных государей.
Через два часа после захода солнца отправляется падишах в мечеть для молитвы. Молитвенные галереи сверкают в блеске разноцветных огоньков цветных лампад, которые блестящими цепями перебегают на красивые карнизы. Наверху, на голубом куполе, блестит золотой полумесяц, между тем как первые созвездия бросают свои серебряные нити на волшебную картину.
Султан приближается на лошади. Шталмейстеры с развевающимися плащами открывают шествие, их замыкает гвардия. Далее следует султан в роскошном мундире, окруженный блестящей свитой и в сопровождении длинной пестрой толпы придворных и кавасов. Во время церковной церемонии гвардия занимает все входы, офицеры занимают лестницы и стоят шпалерами во внутреннем помещении – еще раз ярко сверкает полузабытый восточный блеск, расточительная роскошь Османидов, баснословное великолепие Востока…"
Наконец-то султанша Валиде праздновала торжество и победу своего влияния. Шейх-уль-ислам уже считал ее низвергнутой или, по крайней мере, вытесненной. Последний удар султанши, как мы уже видели, совершенно не удался – как вдруг "святая ночь" снова подняла ее до ее прежнего, а может быть, еще и большего, чем прежде, влияния. Она надеялась на это. Султанша Валиде знала могущество своего средства и сумела им воспользоваться. Праздник Байрама снова поднял ее прежнее значение, которое она уже утратила, и теперь она была сильнее и могущественное, чем когда-либо. Теперь смотрела она с торжествующим презрением на своего противника шейх-уль-ислама, который с притворной преданностью, безмолвно и сосредоточенно перенес эту перемену.
Султан Абдул-Азис был в таком восторге от новой красивой царицы гарема, молодой, прекрасной черкешенки, избранной для него и представленной ему султаншей Валиде, что после церемонии в мечети он еще раз посетил свою мать, чтобы засвидетельствовать ей свою признательность. Этот случай ясно показал всем, что султанша Валиде находится снова на высоте своего могущества. Султан был в прекраснейшем расположении духа, и давно не видали его таким милостивым и веселым, как в вечер брачной ночи. Однако султанша стала осторожнее и на всякий случай обеспечила себя еще одной союзницей или, лучше сказать, орудием, которое при случае могло быть важным и могущественным. Она так воспитала и так опутала своим влиянием новую красавицу гарема, что во всяком случае могла через прекрасную черкешенку достичь своего могущества, если бы даже султан не был привлечен к ней уже одним только ее выбором. И без того уже султан сожалел о разрыве с султаншей Валиде, для него заметно было ее отсутствие, он не мог обходиться без ее советов и влияния, ведь за долгие годы мать сумела почти совсем уничтожить в нем самостоятельность.
В последний день Байрама принцы также могли являться к султану с уверениями в своей преданности и чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В прежние годы султан не хотел беспокоить себя их приемом, на этот же раз они, к удивлению своему, были введены гофмаршалами в гостиную султана.
Абдул-Азис принял их в мундире с орденскими звездами на груди. Он сидел, а принцы должны были стоять. После того, как они засвидетельствовали султану свою покорность и преданность, султан напомнил им в немногих словах, что его милости обязаны они своей жизнью и всем, что имеют. Затем он приказал им прочесть древние хроники и припомнить родовые законы. В одной из этих хроник говорится слово в слово следующее:
"После свержения с престола нашего повелителя султана Мустафы в 1618 году (по-турецки 1024) царствовал наш повелитель султан Осман. Перед началом своего победоносного похода против врагов государства позвал он к себе брата своего Магомета, чтобы приказать его умертвить. Когда принц вошел в покои, султан сидел на софе и читал книгу. Принц обратился к нему с такими словами:
– Умоляю тебя именем Аллаха, не пятнай себя моей кровью и не делай меня твоим обвинителем в страшный день всеобщего воскресения мертвых. Я ничего не желаю от тебя, кроме сухого хлеба ежедневно.
Султан отвечал на это приказанием удушить его, которое и было исполнено в его же присутствии посредством окрашенного в красный цвет шнурка. При казни у него из носа брызнула кровь так высоко, что обагрила чалму нашего повелителя султана".
Это деяние случилось в Джемади 1030 года (по нашему счислению 1621). "Но не прошло и года, – так говорится в хронике дальше, – как с нашим повелителем султаном Османом случилось то же, что сделал он со своим братом: и он был задушен, и на нем оправдалось справедливое изречение: каким судом судишь, таким же и сам будешь осужден!"
После указания на эти древние донесения султан отпустил испуганных принцев, которые были рады возможности вернуться к женам в свои дворцы, где они вели жизнь заключенных, а потому искали развлечения в тех удовольствиях, какие могли доставить себе в своих покоях.
Через несколько дней после этого султанша Валиде явилась к султану во дворец Беглербег. В сильном волнении вошла она в покои сына, который по ее просьбе выслал свою свиту.
– Что случилось, султанша, что приводит тебя в такое волнение? – спросил Абдул-Азис.
– Твоя великая милость и доброта, султан, которую ты оказывал принцам, не остается без последствий, – отвечала строго Валиде. – Если бы ты только послушался моего совета! Теперь я не сомневаюсь более, что они находятся в тайных сношениях с шейх-уль-исламом.
– Из чего заключаешь ты это? – спросил султан.
– Конечно, из того, что Мансур-эфенди все еще ничего не делает для изменения порядка престолонаследия, хотя он и обещал это. Приверженцы этой идеи многочисленны, султан, и я говорю тебе, что новый закон не встретит ни малейших препятствий.
– Я подожду, что сделает Мансур.
– Ты ждешь напрасно, султан. Не доверяй ему.
– Неужели должно снова начаться старое соперничество? – спросил султан с мрачным видом.
– Никакого соперничества быть не может. Мансур слишком ничтожен, чтобы быть моим соперником, – отвечала султанша Валиде с явным презрением. – Только для того, чтобы предостеречь и охранить твое величество, говорю я это. Но слушай, в коротких словах приведу я тебе надежное доказательство, объяснение, которое убедит тебя и доставит тебе случай обличить виновных.
– Каким образом достала ты это доказательство?
– Через верное средство, султан, – сказала султанша Валиде торжествующим тоном. – Столица твоя со времени Байрама скрывает в своих стенах чудо.
– Чудо? Что случилось?
– Я знаю твое отвращение ко всем вещам, которые кажутся тебе невероятными, но я другого мнения, султан, я верю в чудеса и знамения.
– Сначала я должен узнать, какого рода это чудо.
– С Байрама, с самой святой ночи, как говорят, явилось это чудо.
– А кто сообщил тебе это?
– Мушир Изет. Я доверяю ему во всех отношениях.
– Скажи же мне, что это такое?
– В доме одного бедного софта, который занимается магией, внезапно явилось чудо. Никто не знает, каким образом и откуда.
– Как зовут этого софта?
– Ибам. Дом его стоит возле большого минарета в Бостон-Джалла. Изет был у него. Внезапно на втором этаже его дома ночью нашли девушку, ожившую из мертвых.
Султан махнул рукой.
– Басни, – сказал он.
– Я наперед знала, что ты не поверишь этому. Я, может быть, и сама не поверила бы, если бы мне не представился случай ранее самой видеть эту теперь живую девушку мертвой, – горячо продолжала султанша Валиде. – Но поверишь ли ты моим глазам? Мой раб при мне поднял мертвую, безжизненную, истекающую кровью девушку на улице, когда я проезжала мимо. Он отнес ее по моему приказанию в дом, где она жила.
– А что это за девушка?
– Дочь гадалки Кадиджи из Галаты, несчастное создание при жизни, обиженное природой и изуродованное. Но, кажется, она вознаграждена за это наружное злополучие. Ее похоронили, – подтвердили свидетели, – а нынче в могиле нашли гроб пустым. Весь Стамбул только и говорит, что о чуде. Никто не знает, никто не может понять, каким образом она ожила из мертвых. Народ толпами стекается туда посмотреть на чудо. Даже снотолковательница, по донесению мушира Рашида, была в доме софта и поверглась перед ожившей. "Да, да, это Сирра, это моя умершая дочь!" – кричала она.
– Знает ли шейх-уль-ислам об этом происшествии?
– Пусть он опровергнет его, если может, чудо нельзя отрицать, – продолжала султанша Валиде. – Как пророчица дает она объяснение неизъяснимым предметам, подает советы и помощь. Она видит более, нежели могут видеть человеческие глаза, и голос ее звучит как ангельский. Дом софта не бывает теперь пуст, и бедность его превратилась в богатство, так как каждый спешит принести к нему в дом какой-нибудь дар.
– Твой рассказ показывает твою веру в странные случаи, – сказал султан, – но я не могу решиться серьезно поверить ему. О подобных происшествиях рассказывали уже неоднократно.
– Но никогда еще ни о чем подобном, – горячо и с воодушевлением возразила султанша Валиде.
– Ты была уже в доме софта?