В свое время я жил в Балансе три месяца, и мне там было известно все, поэтому перейдя через мост, я направился прямо к церкви самой короткой дорогой. Впрочем, можно было бы идти на громкий звон колоколов.
Соборная площадь была заполнена людьми. Но ни звон колоколов, ни многолюдная толпа, заполнившая площадь, не могли убедить меня: я говорил себе, что это не Вас, а другую ведут к алтарю, что тот слуга или ошибся, или обманул меня.
Но все же, смешавшись с толпой, я не решался вести расспросы.
Не будь я одет гвардейцем кардинала, мне, конечно, не удалось бы пробиться в первый ряд сквозь огромную толпу людей, но перед моей формой все расступались.
Тогда… О, и сегодня еще мне приходится собирать все свои силы, чтобы описать Вам эти ужасные подробности. Вчера, когда я еще не знал, что это Вы мне пишете, я не смог бы подвергнуть себя этой пытке, не растравив смертельной раны… О, Вы оплакивали всего лишь мою смерть - я же страдал от Вашей измены!
Простите, простите меня, Изабелла, теперь я знаю, что это была лишь видимость измены, но для меня - о, для меня, несчастного, - это была действительность!
Я видел Вас как бы сквозь облако, подобное тому, что прошло перед моими глазами, когда, раненный тем офицером, я упал с коня на землю. Это было то же ощущение, еще более болезненное: в первый раз удар пришелся в бок, на этот раз - в сердце.
Я увидел Вас: Вы были бледны, но почти улыбались, Вы шли через площадь решительно и, казалось, спешили войти в церковь.
Закрыв глаза рукой, согнувшись, задыхаясь, я вполголоса бормотал, к удивлению стоявших рядом:
"Господи, Господи, это неправда! Господи, это не она… Господи, зрение, слух, все мои чувства лгут мне!.. Одна она, одна она не обманывает меня, одна она не может меня обмануть".
Вы прошли в десяти шагах от меня; я стоял безмолвный, все еще надеясь, что Вы не дойдете до церкви, что Вы остановитесь на полпути, скажете, что Вас принудили, обратитесь ко всем женщинам, скажете о Вашей любви, - и тогда я брошусь вперед и, рискуя жизнью, воскликну:
"Да, я люблю ее! Да, она любит меня! Да, я граф де Море, умерший для всех, кроме Изабеллы де Лотрек, моей невесты, в этой и в иной жизни… Дорогу мне и моей невесте!"
И я увел бы Вас на глазах у всех, я никого не боялся, потому что чувствовал в себе исполинскую силу.
О Изабелла, Изабелла, Вы промолчали и не остановились, Вы вошли в церковь. Крик, давно поднимавшийся у меня в груди, раздирая ее, вырвался наружу в ту минуту, когда Вы перешли паперть. Пока никто не успел спросить о причине моего крика, я, оттолкнув стоявших рядом, выбрался из толпы и скрылся.
На берегу реки я нашел свою лодку, кинулся к своим матросам, схватился за голову, крича:
"Изабелла! Изабелла!"
Они переждали этот взрыв отчаяния, затем спросили меня, куда плыть.
Я велел им плыть по течению. Они отвязали лодку, и Рона понесла нас.
Что мне еще сказать Вам? Конечно, я существовал эти четыре года, раз сегодня я жив и люблю Вас. Но я не жил.
Я ждал истечения назначенного мне срока, чтобы принять обет. Вы приблизили этот день: благодарю Вас! Теперь, когда я знаю, что Вы не изменили мне, что Вы по-прежнему любите меня, мне легче будет смириться со своей участью и я спокойно посвящу себя Господу.
Молитесь за Вашего брата… Ваш брат будет молиться за Вас.
Три часа пополудни.
XVIII
В тот же день, в половине шестого.
Я не понимаю, что Вы такое говорите. Вы нашли меня, Вы убедились, что я верна Вам, Вы уверены в моей любви - и это, говорите Вы, приближает срок Вашего обета, это облегчает Вам уход из мира, дает Вам спокойствие, чтобы посвятить себя Господу!
О Боже! Неужели Вы не расстались со страшным намерением уйти из мира?
Выслушайте же меня внимательно. Господь справедлив. Когда я предалась ему, я была уверена в Вашей смерти. Вы живы: Господь не мог принять обета, продиктованного отчаянием, раз причина этого отчаяния не существовала в действительности. Значит, я свободна, свободна, несмотря на свой обет.
Да! Да! Да! Вы пишете мне, как мы почти соприкоснулись на мгновение в этом монастыре и ничто не подсказало нам, что мы так близко друг от друга. Я ошиблась, я неблагодарна по отношению к собственному сердцу. Голос его кричал мне: "Настаивай, не уходи, останься: он здесь!"
Да, я понимаю: бедная настоятельница боялась за себя, она боялась, что гостеприимство погубит ее.
О, почему не я Вас нашла? Я была бы горда, если бы Бог доверил мне спасти сына Генриха IV. Я ничего не побоялась бы, чтобы с гордостью и честью сказать: "Когда весь мир от него отвернулся, я одна его приняла, одна защитила его".
Как я глупа! Сказав это, я выдала бы Вас, и Вы погибли бы, как погиб маршал-герцог.
К счастью, настоятельница скрыла Ваше существование даже от меня, и Вы живы: пусть лучше я буду страдать, пусть буду несчастна, пусть даже умру.
Но почему я должна быть несчастна? Зачем мне умирать? Вы не дали обета, а я считаю свой недействительным. Уедем, отправимся в Италию, в Испанию, на край света. Я все еще богата, да и что нам богатство? Вы любите меня, я люблю Вас! Уедем! Уедем!
О! Ответьте мне. Да, скажите мне, где Вы, скажите, куда прийти за Вами.
Подумайте, Вы меня подозревали - меня, Вашу Изабеллу! - в измене, и теперь Вы должны искупить этот грех.
Я жду, жду!
XIX
Пять часов утра.
Ваше письмо затронуло самые тайные струны моего сердца.
Что за судьба у нас! Вы предлагаете мне долгожданное счастье, которое я искал, которого желал всю свою жизнь, а я не могу принять этот дар.
Изабелла! Изабелла! Вы дворянка, и я дворянин. Простое обещание, данное человеку, обязало бы нас, а тем более - клятва, данная Богу.
Не пытайтесь обмануть себя. Вы приняли обет, и Бог не допускает таких хитростей.
Для нас остается только одно будущее - то, что уготовано нам несчастьем. Вы указали мне святой путь, первой вступив на него. Я следую за Вами, мы вместе приблизимся к цели, ибо цель у нас одна. Я буду молиться за Вас, Вы станете молиться за меня. Каждый из нас вложит в свою молитву жар, которого недостало бы для себя, и вечная жизнь с вечной любовью будет дана нам Господом вместо преходящей любви, вместо смертной жизни.
Не думайте, что я говорю Вам это оттого, что люблю Вас меньше, нежели Вы любите меня. Нет, я люблю Вас - не сильнее, я знаю это, - но со страстью человека, который упал с высоты большей, падение которого было глубже, который прикоснулся рукою к смерти и вынес из могилы бледный лик, свойственный тем, кто познал откровения иного мира.
Поверьте мне, Изабелла, чем больше я люблю Вас, тем сильнее буду настаивать на своем. Не рискуйте вечным спасением, занимаясь софистикой. Жизнь на этом свете относится к вечности, как секунда относится к веку. Один миг мы живем на земле, а к Господу уходим навечно.
Впрочем, выслушайте меня внимательно, моя невеста в этой и в будущей жизни. Тот, в чьей власти связать, может освободить: так дано от Бога для того, чтобы сердце, обманутое, подобно Вашему, не отчаялось. Сейчас папа римский - Урбан VIII, а у Вашей семьи в Италии могущественные связи. Добейтесь Вашего освобождения от обета. В этот день, Изабелла, Вы скажете мне: "Я свободна!.." И тогда, тогда… О! Я не решаюсь помыслить о том неземном счастье, о той безоблачной радости, что нас ожидает.
XX
Два часа пополудни.
Да, Вы правы, наше счастье не должно быть ничем омрачено. В наших сердцах не должно быть ни страха, ни сожалений, наш темный и грозовой небосклон должен смениться чистым, усеянным звездами небом. Да, тот, к кому я обращусь, услышит меня. Да, он непреклонен, но он сжалится надо мной. Да, я прошу Вас подождать три месяца, пока я не стану свободной, и если через три месяца наша голубка не принесет Вам освобождающую меня буллу, значит, на земле для нас нет надежды.
Тогда вверьтесь Богу, как я, свяжите себя с ним нерасторжимыми узами.
О, я слишком буду завидовать Вам, если Вы останетесь свободным, когда я скована.
Завтра я еду.
XXI
Половина пятого пополудни.
Отправляйтесь - и да хранит Вас Господь!
1 июня 1638 года.
Сегодня исполнился ровно месяц с того дня, как я получил от Вас последнее письмо; месяц, как я не видел нашей голубки; месяц, как мне не с кем поговорить о Вас, кроме как с моим сердцем.
Нельзя впустую тратить время. Но минуты стали часами, часы - днями, дни - годами. Смогу ли я так ждать еще два месяца?
Да, потому что до последнего дня не перестану надеяться.
Я пишу это письмо, не зная, получите ли Вы его когда-нибудь, но я пишу его, чтобы в день, который разлучит или соединит нас, Вы знали, Изабелла, что каждое биение моего сердца - это мысль о Вас.
XXII
22 июня 1638 года.
Лети, милая голубка, лети к моему дорогому воскрешенному, скажи ему, что его молитвы хранили меня, скажи ему, что я свободна, скажи ему, что мы счастливы!
Свободна! Свободна! Свободна!
Дай мне рассказать тебе все, любимый мой!
Не знаю, с чего начать, я потеряла рассудок от счастья!
Ты знаешь, что в тот самый день, как я написала тебе последнее письмо, была официально распространена радостная весть о беременности королевы. По этому случаю по всей стране должны были состояться пышные празднества, а король с кардиналом собрались раздавать помилования.
Я решила броситься в ноги к кардиналу, которому дана Римом власть решать все вопросы, связанные с религией.
Вот почему я просила у тебя только три месяца.
В тот же день, написав тебе, я попросила настоятельницу отпустить меня и уехала.
Моя соседка по келье обещала присмотреть за нашей голубкой. Я полностью доверяла ей и была спокойна.
Я выехала. Но, как я ни спешила, до Парижа я добралась только на семнадцатый день.
Кардинал был в своей резиденции в Рюэе. Я немедленно отправилась туда.
Он был болен и не принимал посетителей. Я поселилась в деревне и, назвав свое имя отцу Жозефу, стала ждать. На третий день отец Жозеф пришел лично сообщить мне, что его высокопреосвященство может меня принять.
Услышав это, я встала, но снова, смертельно побледнев, упала на стул: сердце мое готово было разорваться, колени подгибались.
Говорят, что отец Жозеф не слишком мягкосердечен; но, увидев, что я едва жива при мысли предстать перед кардиналом, он, как только мог, ободрял меня. Если я хочу о чем-то просить его высокопреосвященство, сказал он, время теперь подходящее: кардинал давно так хорошо себя не чувствовал.
О, вся моя жизнь, вся Ваша жизнь зависели от моей встречи с этим человеком!
Я шла за отцом Жозефом и ничего не видела вокруг себя. Мои глаза были прикованы к нему, я следовала за ним так, как будто он управлял моими движениями.
Мы прошли через деревню в парк, потом проследовали по аллее, среди больших деревьев. Я замечала, как пейзаж вокруг меняется, но подробности от меня ускользали.
Наконец издалека я увидела в беседке из жимолости и ломоноса человека, полулежавшего на кушетке. Он был в белом подряснике, с красной камилавкой на голове - знаком кардинальского достоинства. Я протянула к нему руку, и отец Жозеф ответил на мой невысказанный вопрос:
"Да, это он".
Рядом со мной оказалось большое дерево, я прислонилась к нему, потому что боялась упасть: ноги не держали меня.
Кардинал увидел мое замешательство, заметил движение, выдававшее мою слабость, и приподнялся.
"Подойдите, не бойтесь", - сказал он.
Не знаю, какое чувство заставило его смягчить свой обыкновенно суровый голос, но этот голос подал мне надежду.
Я собралась с силами и почти побежала к нему, чтобы броситься ему в ноги.
Жестом он приказал отцу Жозефу удалиться. Тот повиновался, отойдя на такое расстояние, чтобы видеть нас, но не слышать нашего разговора.
Я склонила голову и протянула к кардиналу-герцогу обе руки.
"Чего вы ждете от меня, дочь моя?" - спросил он.
"Монсеньер, монсеньер, я прошу о милости, от которой зависит не только моя жизнь, но и мое вечное спасение".
"Как ваше имя?"
"Изабелла де Лотрек".
"Вот оно что! Ваш отец верно служил королю. Это редкость в такое мятежное время, как наше. К несчастью, мы потеряли его".
"Да, монсеньер. Значит ли это, что я могу обратиться к вам в память о нем?"
"При его жизни я дал бы ему все, чего он мог пожелать, кроме разве того, что во власти одного Бога, а я всего лишь его простой наместник. Скажите, о чем вы просите".
"Монсеньер, я постриглась в монахини".
"Я помню это, поскольку по просьбе вашего отца я противился этому как мог и, вместо того чтобы приблизить ваше пострижение, как вы просили, назначил год отсрочки. Значит, несмотря на отсрочку, вы все же дали обет?"
"К несчастью, монсеньер".
"Да, и теперь вы раскаиваетесь в этом?"
Я предпочла отнести свое раскаяние на счет своего непостоянства, чтобы не оправдывать его своей верностью.
"Монсеньер, - сказала я ему, - мне было всего восемнадцать лет, и я лишилась рассудка, потеряв любимого человека".
Он улыбнулся.
"Да, а теперь вам двадцать четыре года и вы стали рассудительны".
Я восхищалась удивительной памятью этого человека, который помнил, в каком году произошло такое несущественное для него событие, как уход в монастырь незнакомой ему девушки.
Со все еще сложенными руками я ждала.
"А теперь, - продолжал он, - вы хотите нарушить обет, потому что женщина одержала победу над монахиней, мирские воспоминания преследовали вас а вашем убежище, потому что вы предались Богу телом, но душа - не правда ли? - душа осталась на земле. О, слабость человеческая!"
"Монсеньер, я погибну, если вы не сжалитесь надо мной!"
"Но вы выбрали монашество свободно и добровольно".
"Да, да, свободно и по доброй воле, но, повторяю вам, монсеньер, я была безумна".
"А как вы оправдаетесь перед Богом в вашем непостоянстве?"
Мое оправдание хорошо известно Господу, сохранившему Вам жизнь, возлюбленный мой, но сказать этого, не погубив Вас, я не могла. Я промолчала, только новый стон вырвался у меня.
"Вам нечем оправдать себя", - сказал он.
Я заломила руки от боли.
"Ну что ж, значит, это я должен найти вам оправдание, и, быть может, оно будет немного светским".
"О, помогите мне, монсеньер, и я буду благословлять вас до последнего вздоха!"
"Пусть будет по-вашему. Как министр короля Людовика Тринадцатого, я не хочу, чтобы честное и прекрасное имя, которое вы носите, исчезло бесследно. Ваше имя составляет истинную гордость Франции, и оно дорого мне".
Затем, пристально глядя на меня, он спросил:
"Вы полюбили?"
Я склонилась до земли.
"Да, так и есть, - продолжал герцог, - я угадал, вы кого-то полюбили. Тот, кого вы любите, свободен?"
"Да, монсеньер".
"Ему известно о предпринятом вами ходатайстве, и он ждет?"
"Он ждет".
"Хорошо. Пусть этот человек, кто бы он ни был, прибавит к своему имени имя Лотрек, чтобы память о герое Равенны и Брешии не стерлась, - и вы свободны".
"О монсеньер!" - воскликнула я, припав к его ногам.
Он поднял меня, задыхавшуюся от радости, и вновь жестом велел отцу Жозефу приблизиться.
"Отведите обратно мадемуазель Изабеллу де Лотрек, - сказал кардинал, - и через час вручите ей буллу, освобождающую ее от обета".
"Монсеньер, монсеньер, как мне благодарить вас?"
"Это очень легко: когда вас станут спрашивать, что вы думаете обо мне, отвечайте, что я умею наказывать и воздавать по заслугам. Я наказал предателя Монморанси при его жизни, я наградил честного Лотрека посмертно. Идите, дочь моя, идите".
Еще десять раз поцеловав ему руки, я ушла вслед за отцом Жозефом. Через час мне была вручена булла, освобождающая меня от принятого обета.
В ту же минуту я выехала, спрятав на груди драгоценную бумагу, преданная Господу, как никогда прежде, после освобождения меня от данного ему слова.
Обратный путь занял всего тринадцать дней, и вот я снова здесь и пишу Вам, любимый мой, - нет, не все, что мне надо сказать Вам, иначе вышел бы целый том и Вы еще неделю не узнали бы о том, что я свободна, как люблю Вас и как скоро мы будем счастливы.
Спешу закончить, чтобы Вы минутой раньше узнали радостную весть.
Лошадей даже не станут выпрягать, и, как только вернется голубка, я еду.
Только скажите мне, где Вы, и ждите меня.
Спеши, моя голубка, никогда еще мне не были так нужны твои крылья. Лети и возвращайся!
Понял ли ты меня, мой любимый: ничего другого не пиши, скажи только, где тебя найти. Я не хочу, чтобы ты и на минуту отдалил нашу встречу, пусть даже для того, чтобы написать эти три благословенных слова: "Я люблю тебя!.."
Через десять минут.
О! Несчастье! Несчастные мы!.. Этот человек снова роковым образом преследует нас, любимый мой!
О, слушай, слушай, хоть ты и не можешь услышать меня, слушай, пусть даже ты никогда не узнаешь того, что я скажу тебе сейчас.
Слушай!
Как всегда, я привязала письмо к крылу нашей голубки, - письмо, в котором рассказала тебе все, письмо, которое раскрывало перед тобой будущее, полное счастья. Я отпустила бедняжку Ириду и следила глазами, как она поднималась в небо. Вдруг из-за монастырской ограды послышался выстрел, и я увидела, как наша голубка, остановленная в своем полете, закружилась и упала.
О! У меня вырвался безумный крик боли: казалось, что моя душа отлетает от тела вместе с ним.