Джон направился в кухню, чтобы не рассмеяться еще раз. А хохотать над несчастным созданием, которое, может, впервые в жизни как следует осадили, не совсем корректно. Но удержаться от смеха, несмотря на все доводы, было непросто. Джон даже хотел прикрыть дверь в комнату, чтобы девочка, упаси господи, не услышала.
Однако когда подошел к порогу, то услышал нервный всхлип. Такой издает человек, если очень старается не заплакать, – сдавленный, притуплено-тихий, словно украденный у кого-то. И вот тут уж ему стало не до смеха. Обидел. Ну конечно, а чего еще следовало ожидать?..
Утешать Джон никогда толком не умел. И если Ил начинала плакать, то просто не знал, куда себя деть. А если уж она плакала по его вине, обиженная каким-нибудь несправедливым, на ее взгляд, запретом, так и вообще старался уйти куда подальше. И вот опять эти женские слезы! Джон уже мысленно упрекал себя за грубость. Ребенок болен, только третий день в его доме, а тут он со своими методами воспитания. Пойти извиниться? Поговорить?
Нет, нельзя, потом на шею сядет и ножки свесит. Джон отлично это понимал. Когда-то Ил напропалую пользовалась этим приемом: разжалобит слезами, а потом добивается, чего хочет и в каких угодно количествах. Нет уж, пусть лучше поревет, а потом успокоится и уснет, зато больше не будет проблем с приемом лекарств. Раз и навсегда запомнит. И Джон окончательно решил быть твердым.
Когда каша была готова, он разложил ее по тарелкам и вернулся в комнату. Так, теперь самое сложное, ведь сейчас обязательно последует демонстрация характера.
– Давай завтракать. – Джон поставил тарелки на стол. – Есть будешь прямо в кровати, подложим тебе под спину подушки. Поднимайся.
Линда не шелохнулась. За это время ей в голову не пришло ни одного плана мести: ни гениального, ни обыкновенного, ни даже плохонького. Было до ужаса обидно, а противопоставить нечего. В детстве Линда в подобных случаях закатывала грандиозные скандалы, правда в пансионате это происходило чаще, чем дома, но не суть важно.
И тут ее осенило. Ха! Этот тиран думает, что общается с ребенком, так за чем же дело стало? Ведь детям прощается гораздо больше, чем взрослым, да и спрашивают с них не так строго. Ну, подожди, теперь ты попляшешь! В голове у Линды, которая половину юности только и занималась тем, что доводила до белого каления окружающих, уже начали возводиться грандиозные здания сумасшедших выходок, призванных отравить жизнь хозяину дома. Ах ребенок? Ты хотел ребенка? Так получи!
– Не буду есть! – Линда сказала это, не повернувшись, даже не сказала, а буркнула.
– А могу я узнать причину столь решительного отказа?
Настоящая, взрослая Линда, сковав себя приличиями, ответила бы что-нибудь вроде: "Я не очень хорошо себя чувствую, немного тошнит" – и на этом вопрос был бы исчерпан. Но ей хотелось скандала. Причем немедленно и со всеми вытекающими последствиями! Благо, теперь появилась возможность удовлетворить это желание.
– Я не стану есть в доме, где надо мной издеваются. – Линда все так же лежала лицом к стене, но постаралась голосом передать степень своего презрения к жалкой лачуге и к ее обитателю.
Судя по последовавшему ответу, у нее это получилось.
– Знаешь что, солнышко… – голос Джона гневно дрогнул, – или ты поешь сама, или я повторю фокус, но уже не с лекарством, а с кашей.
– Попробуйте.
С этими словами Линда нырнула под одеяло и быстро подобрала под себя края, образовав нечто вроде кокона. Плакать больше не хотелось, напротив, в душе появилось некое удовлетворение. К тому же ситуация уже начинала становиться забавной.
У Джона прямо-таки руки опустились. Нет, конечно, следовало ожидать чего-нибудь эдакого, но не в первый же день! И что теперь вообще делать? Может, просто пока не обращать внимания? Психологи советуют это сплошь и рядом, однако на Ил, например, это никогда не оказывало необходимого воздействия. Но сестре, так или иначе, всегда можно было пригрозить наказанием, а тут…
– Как хочешь. – Джон забрал тарелки и ушел в кухню.
Пускай полежит в гордом одиночестве. Подумает над своим поведением, решил он.
Под одеялом было нестерпимо жарко и душно. Воздух почти не проникал
Линда мысленно рассмеялась, представив, как Джон ждет час, другой, третий, потом начинает дергаться, беспокоиться, но не решается заговорить первым. Еще около тридцати минут он "нарезает круги" по комнате, потом подходит, легонько трогает за то место, где предположительно находится ее плечо. Предлагает помириться, может, даже извиняется. Но она молчит! Тогда Джон отходит. Снова ждет. Наступает вечер, на улице темнеет. Он уже не на шутку испуган. Страшные мысли лезут ему в голову: а вдруг ребенок заснул и задохнулся?
И вот момент триумфа! Джон просит прощения и становится шелковый, больше, конечно, он не посмеет пичкать ее лекарствами. Картина получилась столь выразительной, что Линда почти ощутила свое превосходство. Итак, теперь главное – выдержать характер. И она стала ждать.
Часы тянулись медленно. Джон наколол во дворе дров, натопил снега. Дел на улице больше не осталось, а возвращаться в дом ох как не хотелось. Он чувствовал себя виноватым, с одной стороны, но, с другой, ощущал острую необходимость вести себя так же и дальше. Это для ее же блага. Две недели придется изображать из себя саму строгость, а то как бы чего не вышло. Начнет сейчас носом крутить и ни одного лекарства потом не заставишь принять.
Джон еще раз окинул взглядом двор, обнесенный высоким забором. Как на грех все переделал до дня годовщины смерти Марии и Ил. Знал, что после руки ни на что не поднимутся.
Косматый волкодав Лютый лежал в своей будке, развалившись, вытянув лапы, из его огромной пасти валил пар. Волчище, да и только. Красивое, сильное животное. Джону вспомнилось, что вот уже несколько дней он не подходил к своему четвероногому другу, не до того было. И он направился к будке.
Пес, с ходу уловив намерение хозяина, тут же выскочил наружу и приветливо замахал хвостом.
– Лютый! – Джон запустил пальцы в густую шерсть на загривке. – Краса-авец мой! У-умница!
Волкодав подался вперед, ласкаясь, лизнул огромным шершавым языком непривычно гладкую щеку хозяина.
– Ох и гостья нам с тобой попалась, не слажу я с ней. – Джон проверил ошейник, застежка держалась крепко. – Ты уж на нее не лай, я и так перестарался.
Пес глядел сочувственно, словно хотел сказать: "Эк тебя угораздило!" И казалось совсем не странным, что эта зверюга способна понимать человека, не только понимать, но и сопереживать ему.
– Ладно, пойду воевать дальше. – Джон почесал Лютого за ухом и вошел в дом.
Уже начало темнеть, в комнате было сумрачно и тихо. На кровати лежал все тот же неподвижный кокон. Маленький, щуплый, капризно-обиженный. Обида сквозила даже в самой позе, в том, как было подвернуто одеяло. Ведь не ела же целый день. И лекарства не пила.
Джон тяжело вздохнул: придется снова применять репрессивные меры.
– Так, вылезай немедленно, или я за себя не отвечаю.
Молчание.
– Я сказал: вылезай!
Ноль эмоций, даже не пошевелилась. А может, просто уснула? Джон попробовал осторожно вытянуть один из краев одеяла. Он легко подался. Внутри кокона началось какое-то движение, послышались звуки. Возмущается, что ли?..
Зимнее солнце пылало, обжигая кожу холодом серебристых лучей. Снег, вязкий, похожий на глину, приставал к подошвам и мешал идти. Линда с трудом вытаскивала из него ноги. Когда же наконец эта зловещая снежная пустыня останется позади? Солнце нещадно слепило. В глазах все расплывалось. И тут вдруг послышался треск, грохочущий, оглушительный, словно что-то сломалось прямо здесь, под ногами. Лавина? Но Линда стояла посреди равнины, и горы были еще далеко впереди…
И вдруг земля как будто ухнула куда-то вниз, в бездну, в черный хаос. Леденящий холод, еще более страшный, чем тот, что исходил от солнца, охватил тело, что-то потащило ее, кружа и переворачивая. В нос, в горло хлынула вода, и стало ясно: это не равнина, это река, на которой неожиданно тронулся лед.
Линда барахталась в черной пучине, всеми силами пытаясь зацепиться за края больших льдин. Но руки соскальзывали раз за разом, одежда набухла и тянула ко дну.
– Помогите! Помоги… – Горло обожгла вода. – Помо…
Она не могла больше кричать, у нее даже не получалось набрать в легкие воздуха. И никого вокруг, только снег да горы. Как холодно и как нестерпимо хочется жить! Ледяная черная гладь сомкнулась над лицом, и Линда неожиданно поняла, что видит солнце в последний раз. В последний раз! Видит через толщу воды, видит, опускаясь на дно реки…
Серебряные лучи широкими прозрачными лентами врезались в ледяное пространство, пронзая его, уходили в самую глубину и там гасли, подобно падучим звездам. Нет, это неправильно, что она, такая молодая, полная сил, погибнет. И Линда рванулась вверх. Почему-то ей показалось, что за лучи можно ухватиться точно так же, как за веревки, и она начала судорожно размахивать руками, силясь зацепиться. Но пальцы проходили сквозь серебряные ленты. А ей так хотелось наверх, к свету, к солнцу! Так хотелось глотнуть воздуха!
"Помогите!" – хотела крикнуть она, но вода наполнила рот и хлынула в легкие.
И в одно мгновение грудь налилась болью. Линда захрипела, закричала, беззвучно открывая рот. Никого. Никто не поможет ей. Она конвульсивно билась, борясь со стихией, но уже знала, точно знала, что не выберется.
Солнце становилось все более тусклым, все новые и новые слои воды закрывали его… Дышать! Дышать! Где же воздух? Но все кругом слилось в единое сумасшествие близкого конца. Смерть уже обвила леденящими руками ее шею. Солнце гасло, гасло, гасло…
– А-а! – Голос зазвучал неожиданно свободно, не встретив никакого препятствия.
– Да проснись же ты! Все хорошо! – Встревоженное лицо склонившегося над ней Джона было бледным даже в желтоватом свете лампы. – Проснись!
Линда почувствовала, как кто-то сильно встряхнул ее, и… И все встало на свои места. Комната. Джон. Джон? Он ее спас? Вода? Вода где-то рядом, где-то здесь. И Линда, еще не совсем придя в себя и не отдавая отчета в своих действиях, инстинктивно ухватилась за Джона. Слезы полились из ее глаз, словно только и ждали момента, когда откроются веки.
– Держи меня крепко, крепче. Я не хочу в воду! – Она вцепилась в обнимающие ее руки, так сильны были впечатления сна.
Что это? Комната настоящая или та река настоящая? Надо только покрепче держаться. Джон ведь сильный, Джон ведь удержит, непременно удержит…
Бледное лицо с мокрыми от слез щеками. Перепуганные глаза, беспокойно мечущиеся и не находящие ничего, на чем можно было бы остановиться, задержать взгляд. Глаза человека, ищущего защиты. Джон ясно увидел это и нежно обнял девчушку за плечи. Сейчас самое главное для нее – почувствовать себя в безопасности, а достичь этого проще всего через физический контакт. Человек, как и животное, всегда чувствует себя защищенным только среди себе подобных, в стае.
– Тихо, все кончилось, я держу тебя крепче некуда. – Он улыбнулся. – Посмотри на меня. Посмотри на меня.
Джон почти силой повернул Линду лицом к себе. Теперь нужно поймать ее взгляд, пусть увидит человеческие глаза, улыбку, тогда уж совсем вернется в реальный мир.
– Ты здесь, со мной, никто тебя не тронет.
Он старался говорить как можно отчетливее, хотя прекрасно знал, что слова пока плохо доходят до ее сознания, а уж их смысл и подавно. Но и молчать было нельзя. Если человек не среагирует на визуальные образы, то, вполне возможно, слуховые подойдут больше. А посему надо говорить не останавливаясь.
– Там так страшно. Я там умру, не отпускай меня…
– Да держу я тебя, держу.
Джон приподнялся и, завернув Линду в одеяло, взял ее на руки, посадил себе на колени. И она тут же обняла его за шею.
Мир с каждой секундой приобретал все более четкие очертания. Из смутной дымки проступали одна за другой детали, цвета, запахи. Но страх был еще слишком силен, и создавалось ощущение какого-то странного междумирья, словно стоишь на тонком перешеечке между двумя зияющими пропастями – сном и явью. Сделай только шаг – и упадешь, провалишься в бездну, из которой не выбраться. Поэтому Линда держалась за шею Джона, приникнув к нему всем телом. Ее била дрожь, мысли скакали, в голове царил хаос, лишь страх вычленялся отчетливо и ясно.
Ей часто снились подобные кошмары. Бурное воображение, натасканное в свое время на мечтах об идеальном отце, способное воссоздавать при желании даже кинестетические ощущения, оказывало медвежью услугу. Обычно люди в течение нескольких секунд после пробуждения приходят в себя. А Линда нет. Проснувшись среди ночи, она могла по полчаса выкарабкиваться из таинственного мира грез, враждебного и пугающего.
Психологи посоветовали иметь под рукой своеобразное заземление: приятную на ощупь вещь, которая была бы ассоциативно связана с каким-то моментом счастья, испытанным в реальной жизни. Дома у Линды на тумбочке лежал маленький гладкий камешек. Она подобрала его у моря в день своего первого свидания с Чаком. Как хорошо, как просто было все в ту пору. Камешек ничем особенным не выделялся, но Линда почему-то сохранила его тогда, а потом он пригодился. Но сегодня "заземлиться" было нечем. Только эти руки, обнявшие ее, только стук сердца в груди, к которой она приникла в приступе безотчетного ужаса, только этот голос, звучащий в темной комнате:
– Успокойся, тихо. Я здесь, все хорошо…
Эти слова повторялись бесконечно, одни и те же, но смысла их Линда пока не понимала, ориентируясь лишь по интонации. Постепенно грохот воды и ломающегося льда в ушах стал тише, а потом и вовсе исчез. Теперь видимое полностью совпадало со слышимым. Комната, потрескивание дров в камине и голос. Медленно – образ за образом, мысль за мыслью – реальность начала восстанавливаться, а страх гаснуть.
Взгляд Линды сделался осмысленным, и Джон облегченно вздохнул. Слава богу! Он уже начал бояться, что не сможет вывести девочку из состояния шока. Ведь прошло уже около пятнадцати минут, а она все никак не могла прийти в себя и плохо понимала происходящее вокруг.
– Ну, проснулась? – Джон улыбнулся.
Линда неожиданно осознала вопрос и, что самое важное, поняла его смысл.
– Ка… кажется, да. – Так странно было открывать рот, говорить, не чувствуя сопротивления воды. Слышать свой голос, не клокочущий и не задавленный еще у самых голосовых связок холодом.
Неожиданно Линда осознала, что сидит у Джона на коленях, а руками обвивает его шею.
– Ой! – Она отстранилась, освобождая хозяина дома от своих объятий.
– Все хорошо? – Джон глядел недоверчиво, строго сдвинув брови к переносице, в ореховых глазах светилось беспокойство. – Ты все еще дрожишь.
Он снова прижал ее к себе. И Линда почувствовала, что он прав. Стоило лишиться живого человеческого тепла, перестать слышать стук сердца, как страх возвратился. Но, с другой стороны, стало стыдно. Взгромоздилась на колени как малый ребенок!
– Прости меня, – пролепетала Линда смущенно. – Это сейчас пройдет, у меня такое бывает, но недолго… Прости, пожалуйста.
– Ничего, ничего, сиди. – Джон потрепал ее по волосам.
Как она испугалась! Он чувствовал ее дрожь, чем-то даже напоминающую судороги. Надо будет заваривать еще и успокоительного, это не дело, чтобы ребенок так мучился от кошмаров. Наверняка родители ничего не знают. Она, видимо, молчит, стесняется сказать, стараясь выглядеть в их глазах взрослой.
– Тебя к врачу водили?
Линда не совсем поняла формулировку "водили". Но потом вспомнила о своем "новом" возрасте, и стало легче. Ведь в его глазах она девочка, следовательно, можно безбоязненно сидеть на коленях, сколько хочется. А Линда чувствовала, что сейчас ей это просто необходимо.
– Да. У меня дома есть свои средства.
– Ясно.
Средства. Наверное, пичкают таблетками. Джон почти не сомневался в этом. А между тем есть множество замечательных рецептов. Сам он в детстве тоже страдал от кошмаров, но родители нашли выход гораздо лучший, чем медикаменты: купили ему собаку, пушистую лайку, которая спала около его кровати. Если ему ночью становилось страшно, то Денни всегда оказывался рядом.
– А собак любишь? – Джон заговорщически подмигнул.
– Да.
Линда не поняла, зачем у нее это спросили, но ответила честно. Кто же на Аляске не любит собак? И она тоже их обожала, но не рисковала заводить себе четвероногого друга, поскольку подолгу не бывала дома.
Джон кивнул.
– Это хорошо. Тогда чуть позже познакомлю тебя кое с кем. Тебе понравится.
Отчасти он чувствовал себя виноватым в произошедшем. Ну хорошо, девчушка с характером, обиделась, но он-то взрослый. Мог призвать к порядку, но не доводить до такого состояния. Нет, ходил целый день, изображая равнодушие. Молодец! А она чуть не задохнулась под одеялом. Джон теперь прямо не знал, что сделать, лишь бы искупить вину.
– А почему попозже? – заинтересовалась Линда.
– Потому что он на улице, а тебя сейчас нельзя оставлять одну.
Линда отстранилась от него и улыбнулась.
– Нет, очень даже можно. Я уже пришла в себя.
– Точно? – Джон попытался вглядеться в голубые глаза, казавшиеся в полусумраке серыми.
– Точно.
– Ну, тогда сейчас приду. – Джон водворил "кокон" на прежнее место и вышел в коридор.
Через минуту послышался звон цепи, потом радостный лай, и в комнату влетел огромный пес, косматый, на толстенных лапах, с головой чуть ли не больше человеческой.
– О-ох! – невольно вырвалось у Линды. – Вот это зверь!
Джон, скрестив руки на груди, остановился в дверном проеме.
– Лютым зовут. Вообще-то я его в дом нечасто пускаю, но ради такого случая…
– Пусть он останется здесь, пожалуйста, Лю-утый… Лю-утый…
Линда запустила руки в жесткую холодную шерсть.
– Э-э, – тут же вмешался Джон, строго помотав головой. – А вот этого не надо, он только с улицы. Лют, иди к камину, грейся, потом будешь с дамой общаться.
Удивительно, но пес понял, в два шага преодолев половину комнаты, растянулся у камина, только что не ответил человеческим голосом. Линда хотела было запротестовать, но это показалось ей неприличным. Все-таки чужой дом, чужие порядки. Однако тут в голову пришло, что детям не обязательно считаться с подобными предрассудками.
– А я хочу его гладить прямо сейчас, – высказала она свое желание, и на душе стало легко от того, что можно говорить вот так, не просчитывая реакцию окружающих. Она хотела сказать это и сказала.
– Погладишь позже, – отрезал Джон, уже успевший вновь стать строгим. – Он с мороза, холодный. И вообще, я сейчас принесу лекарства, будешь пить. И поужинать нужно.
Лекарства? И тут вдруг Линда вспомнила всю эту историю с обидой, с одеялом и с заливанием в рот коричневатой пахучей жидкости. Ведь из-за этого все и началось. Однако после такой нежности и заботливости Джона возражения были вроде как неуместны. Но чего только не простят ребенку?
– Я не буду пить эту гадость. Мне от нее кошмары снятся! – Линда не стала обуздывать и собственную мимику: губы обиженно сжались, брови упрямо поползли к переносице.
– Ты будешь делать то, что я тебе скажу. – И Джон с решительным видом направился в кухню.