Но долго разговаривать с гостями Дивляне было некогда - мать позвала ее, и она убежала, - только пышная рыжая коса мелькнула. У Домагостевой жены Милорады теперь хватало заботы - надо было сразу накормить почти сотню человек, включая пленниц. Спешно послав двух челядинов на Волхов - купить у рыбаков побольше рыбы, - обеих старших дочерей она увела в клеть осматривать припасы. Хлеба весной не было почти совсем, а остатки Милорада берегла для поминаний Навьей Седмицы, зато еще имелась подвядшая репа и сколько угодно кислой капусты.
- Не знаю, скажут свинью резать - будет мясо, - рассуждала она. - Витошка! Беги к отцу, спроси, свинью резать? А ты, Велем, возьми вот репу да неси на берег - Вестмар просил женщин накормить побыстрее, а то боится, не дотянут. Скажи, если есть совсем слабые, молока ведро дам.
Велем, или Велемысл, если полностью, третий сын Домагостя, тут же взвалил на плечи мешок репы и пошел на берег, куда свей уже вывели пленниц. В двадцать один год Велем был рослым, сильным, и отец полагался на его помощь и разумение во всех своих делах: и когда зимой ездил по чудинским поселкам, скупая меха, мед и воск для перепродажи варяжским гостям, и когда летом принимал этих гостей в Ладоге. В свободное время Велем помогал старшим братьям в кузнице и вообще не чурался никакой работы. При этом он был очень общительным, разговорчивым, дружелюбным и бойким, порой даже излишне шумным, и уже лет пять избирался вожаком всех ладожских парней - баяльником, как это называлось. Зимой он возглавлял ватагу, которая, по старому обычаю, до весны отправлялась в лес добывать меха, и сам не раз ходил на медведя. Из этих схваток Велем вынес несколько шрамов на плечах и даже на лбу, отчего у него правая бровь была попорчена, но он не смущался и не боялся, что девки любить не будут. Любили его за удаль и веселость, да и лицом он был не так чтобы красавец, но довольно хорош: с правильными чертами, по-мужски грубоватыми. Русые волосы, с таким же рыжеватым отливом, как у сестер, только темнее, расчесанные на прямой пробор, красиво лежали над высоким широким лбом, который указывал на присутствие в его жилах части варяжской крови, на лбу и щеках темнело несколько оспинок, оставшихся от перенесенной в детстве болезни. Короче, третий сын у Домагостя получился хоть куда, и все в Ладоге были уверены, что со временем он займет одно из первых мест среди ладожской старейшины.
Ты пчела ли, моя пчелынька,
Ты пчела ли моя белая,
По чисту полю полетывала,
Ко сырой земле прикладывалась,
- пел Велем по дороге, и тяжесть мешка ничуть ему не мешала. Ясный весенний день, радость и воодушевление от приезда гостей, нарушившего скуку каждодневного существования, собственная молодая удаль - этого было довольно, чтобы петь.
На берегу уже дымил костер. Двое или трое варягов, оставленные Вестмаром для присмотра за пленницами, развели огонь и повесили над ним большой черный котел с водой. Велем опустил рядом мешок, и один из варягов знаком предложил ближайшим пленницам приняться за чистку, для чего вручил им два тупых ножа с короткими лезвиями и деревянными черенками. Пленницы покорно принялись за работу. Велем окинул их любопытным взглядом. Все рабыни были молоды - само собой, старух не повезли бы через три моря, поскольку плата за них не оправдает прокорм в пути, - и одеты в почти одинаковые рубахи тускло-черного и серого цвета. Изможденные лица выражали покорность и смирение. Никто не плакал, не рвался, никого не нужно было связывать. Впрочем, с привезенными издалека пленниками почти всегда так. Они уже смирились со своей участью, а бежать им здесь некуда.
Почти у всех оказались короткие волосы - не длиннее чем до плеч. У некоторых на головах были грязные повязки и покрывала, но по тому, как плотно они прилегали к головам, делалось ясно, что косы под ними не скрываются. "Это что же - вдовы?" - подумал Велем. Вдовы обрезают волосы после смерти мужа и выходят снова замуж не раньше, чем отрастут косы. Но где варяги набрали сразу столько молодых вдов? "Да нет, - сам себя поправил сообразительный Велем, - тут дело в другом". Эти женщины стали вдовами после того, как разбойные морские дружины пришли на их землю, поубивали всех мужчин, а их жен, оставшихся без защиты, полонили.
- Как у вас дела? - весело расспрашивал его один из торговых гостей, невысокий и лысый, - видимо, это и был Фасти. - Еще не выбрали себе конунга?
- Да зачем нам конунг? - Велем улыбнулся. - Мы и сами как-нибудь. Сестру мою позапрошлой осенью замуж выдали в Дубовик - теперь там у нас родня, от нас поклонитесь, вас и приютят.
- А у тебя много сестер осталось?
- В девках три.
- Значит, хватит еще на три города, - посчитал Фасти. - А когда кончатся сестры, как же мы поедем дальше?
- Вот с этим. - Велем показал на меч у пояса варяга. - Говорят, этим ключом все двери отпираются.
Он хотел спросить, откуда привезли этих странных женщин, но мать позвала его, и пришлось спешить на зов.
Ко сырой земле, к зелену лужку,
Да ко цветику ко лазореву!
- доносилось до костра.
Забот Домагостевым домочадцам хватало: приехавших надо было разместить, перенести товар, устроить под крышей то, что боится дождя, приготовить на всех еду. На костре возле двора челядины Грач и Ворон опаливали свиную тушу - несло горелой щетиной. Пробежала Дивляна с лукошком яиц; увидев Яромилу с ведерком молока, Велем взял у сестры ношу и глазами спросил, куда нести.
Тем временем старшие из гостей спешили заручиться покровительством местных богов, как того требовал обычай всех торговых людей. Шагах в ста от устья Ладожки, там, где она сливалась с речкой под названием Улайоки - Заключка по-словенски, - над глубоким омутом располагалась довольно широкая площадка святилища. Здесь, перед большим белым камнем, выступающим из земли, был сложен из камней жертвенник, а по трем сторонам его возвышались деревянные идолы трех богинь: Марены с серпом, Макоши с веретеном и Лады с кольцом. Сюда, богиням-покровительницам Ладоги, все торговые гости приносили жертвы, после того как еще по дороге почтили Велеса в его святилище, что ниже по реке. Зная о прибытии гостей, к белому камню собрались жрицы богинь: три старухи, три женщины и три девушки. Каждая тройка встала перед идолом своей покровительницы: женщины - в середине, старухи и девушки - по бокам. Тут Вестмар, Хольм и Фасти снова увидели знакомые лица: средней в ряду женщин стояла Милорада, а в ряду девушек - Яромила, ее старшая дочь. Еще в прошлом году старух возглавляла бабка Радогнева, мать Милорады, и таким образом женщины из Домагостева рода были представлены среди служительниц всех трех богинь: бабка, мать и внучка.
- О, великие богини - Дева, Мать и… Мать Матерей! - Подойдя во главе своих товарищей, Вестмар почтительно поклонился.
Краем глаза окинув жриц, он отметил, что некоторые из них с прошлого его приезда сменились: не было старухи Радогневы, и две девушки по обе стороны от Яромилы тоже оказались новые. Одна из старух и одна из девушек - чудинки родом, судя по лицам и уборам, изобилующим костяными подвесками. Все понятно: старые жрицы Марены умирают, юные жрицы Лели выходят замуж и передают свои обязанности другим. Только Яромила все еще здесь: Домагость так ценит свою старшую дочь, на которой, как тут верят, лежит особое благословение, что никак не подберет достойного ее жениха.
- Я, Вестмар сын Халльварда, по прозвищу Лис, родом из Свеаланда, снова приехал на вашу землю и привез товары: двадцать шесть молодых пленниц, десять мечей из Рейнланда, сорок бочонков соли, тридцать бочонков вина, - и теперь хочу увезти пленниц на реку Олкогу, а вино, мечи и соль продать здесь, если найду хорошего покупателя. Я прошу вас о покровительстве, чтобы никто не навредил мне на вашей земле и чтобы я смог вести торговлю как можно выгоднее. А вам в благодарность я подношу дары!
Вестмар сделал знак, его люди поднесли ларь. Открыв его, он каждую из девяти жриц оделил подарками: одним досталось по отрезу хорошего сукна, другим - по красивому кувшину из Страны Фризов с узорами из белого олова, остальным - по бусине: кому хрустальная, кому стеклянная, кому сердоликовая, круглая или затейливо ограненная. Бусины эти стоили так дорого, что даже у состоятельной женщины они все были наперечет, и появление новой обсуждалось товарками, как весьма значительное событие. И еще потому ладожские старухи, женщины и девушки лучших исконных родов стремились получить право служить богине, что, кроме почета, это приносило немалую выгоду от таких вот подношений торговых гостей.
В благодарность за дары старшие жрицы поднесли варягам пива в чаше, передавая тем самым благословение своей богини, в омут вылили по кувшину молока, и теперь гости могли со спокойной душой приниматься за дела. А жрицы вернулись к повседневным хлопотам, в том числе Милорада и Яромила, от которых благополучие гостей зависело в самом прямом смысле.
Вы цветочки ли, мои цветики,
Цветы алые, лазоревые,
Вы голубые, бело-розовые!
- пел Велем, проходя мимо берега. От костра уже несло запахом вареной рыбы. Яромила только что хвасталась ему варяжским подарком: тремя бусинами из медово-желтого сердолика, округлыми, с множеством мелких треугольных граней, такими красивыми, теплыми даже на вид! Дивляна, изнывая от зависти, просила подарить ей хоть одну, упирая на то, что у Яромилы от тяжести ожерелий скоро переломится шея.
Да вы души ли красны девушки,
Да вы ступайте во зеленый лес гулять,
Да вы поймайте белу рыбу да на воде,
- распевал он, смеясь и вспоминая спор сестер.
- Эй! Бьела риба! - весело окликнул его кто-то.
Велем обернулся. Его звал один из варягов, который вместе с Фасти присматривал за пленницами. В руке он держал старую деревянную ложку - потемневшую, обгрызенную, да еще и треснувшую по всей длине - и при этом смотрел на ложку, висевшую на поясе у Велема - новенькую, из липового дерева, промасленную льняным маслом, приятного золотистого цвета. Тот сам ее вырезал на днях - руки у него с детства росли как надо - и украсил черенок узором-плетенкой. Варяг улыбнулся и жестом показал, что хотел бы эту ложку получить. Видимо, он был здесь в первый раз и сомневался, что его поймут.
Кивнув, Велем спросил по-варяжски:
- Что дашь?
Он думал, что ему предложат какую-нибудь ерунду: пуговицу или гребешок подешевле, да и то только потому, что обед уже готов, а хлебать нечем. Ладожским девушкам он резал ложечки за поцелуй - а что еще она стоит, ложка-то? Но с варягом он целоваться не станет, как ни проси! Подумав об этом, Велем ухмыльнулся. Варяг похлопал себя по поясу и бокам, отыскивая, что бы предложить в обмен, а Фасти вдруг потянул его за рукав и показал куда-то вправо от костра.
- Вот, если хочешь, ее возьми. Насовсем возьми. Выходишь - будет твоя.
В стороне от костра прямо на земле лежала одна из молодых пленниц. Еще две сидели рядом, сжав пальцы, и шептали что-то, не поднимая глаз, а третья, молоденькая, держала ее за руку, свободной ладошкой утирая слезы. Лежащая была неподвижна и вообще не слишком походила на живую. Велем подошел поближе, пригляделся. Вроде бы еще молодая… во всяком случае, тощая, все кости торчат, а лицо под слоем грязи толком и не разглядеть… Он наклонился пониже и уловил тяжелый запах запекшейся крови.
- Она что, ранена? - Велем повернулся к варягам. Никаких ран или повязок на лежащей видно не было.
- Да нет. - Фасти пожал плечами. - Десять дней назад, когда Вестмар их покупал, она выглядела вполне здоровой. У нее, видно, что-то женское. Это не заразно, не бойся. Но мы ее не довезем, она скоро умрет. Забирай: если сумеешь вылечить, то получишь молодую красивую рабыню за стоимость деревянной ложки. Это очень выгодная сделка, можешь мне поверить! - Варяг заулыбался. - В Бьёрко такая обычно стоит марку серебром, а в Серкланде - марок двадцать пять-тридцать! Клянусь Ньёрдом!
Велем еще раз посмотрел на девушку. Исхудалая, грязная, на вид все равно что мертвая, она и правда стоила едва ли больше этой ложки, да пожалуй, и того меньше, потому что ложкой еще два года можно пользоваться, а пленница, скорее всего, до вечера не доживет. Но если доживет…
Ладога - не Шелковые страны, молодая рабыня здесь стоит два сорока куниц или две коровы. Но Велем не отличался жадностью, ему просто стало жалко девушку. Ведь помрет и никто о ней не пожалеет. Вручив варягу свою ложку, он поднял пленницу на руки. Она, казалось, совсем ничего не весила, и, едва он стронул ее с места, в нос ударил тяжелый запах крови. Ладоням сразу стало мокро и липко. Почти весь подол ее рубахи оказался в крови, но на грязно-черном сукне ее почти не было видно.
Одна из товарок, сидевших рядом, пошевелилась, сказала что-то, сделала движение, будто хотела задержать, и не сразу выпустила безвольную руку подруги. Слезы из ее глаз полились сильнее, она закрыла лицо ладонями. Две другие только проводили Велема горестными взглядами.
Когда Дивляна и Яромила, продолжавшие делить бусины, увидели, как к дому подходит братец Велем, неся на руках одну из варяжских пленниц, они от изумления открыли рты. Потом Дивляна метнулась за матерью. Милорада, которую дочери спешно позвали, узнав, в чем дело, совсем не обрадовалась.
- Или у нас забот мало, чтобы умирающих еще подбирать? Ну, зачем ты хворую бабу притащил, когда у нас Никаня? - Она с укором посмотрела на своего единственного сына, не говоря вслух, чтобы не привлечь беды, но подразумевая: очень глупо нести чужую больную женщину в дом, где сидит невестка, которой вот-вот предстоит родить.
- Что парню знать про эти дела? - вступилась за него челядинка Молчана.
- Ну, мне ее подарили. - Велем пожал плечами. - Не в Волхов же теперь бросить!
- И куда ты ее положишь? И так цыпленку присесть в доме негде.
- Ее сперва в баню нужно, - заметила Дивляна, которая, вытянув шею, рассматривала приобретение брата, по-прежнему покоившееся у него на руках. - Она, похоже, с прошлого лета не мылась.
- Ну вот и мой ее, - велела мать. - А мне и без того дел хватает. Потом позовете, я посмотрю.
Велем отнес девушку в баню, а отловленный Дивляной Витошка приволок ей охапку чистой соломы. Растопили печку, нагрели воды. Яромила с Дивляной торопливо обмыли чужеземку, опасаясь, как бы она не умерла у них на руках. Пленница действительно не была ранена, а причиной кровотечения, видимо, стала какая-то женская хвороба. Потом позвали мать.
Пленнице сильно повезло, что она досталась не просто добросердечному парню, а сыну Милорады. Жена Домагостя была первой в Ладоге жрицей Макоши, самой знающей ведуньей. Осмотрев больную, она послала дочерей в клеть за травами и горшками, а сама поманила Велема.
- Она, видно, дите скинула примерно с полсрока или меньше, - сказала Милорада. - Вот и кровит. Оно понятно: возили через три моря, да впроголодь, да всякое такое…
- Выживет?
- Как Макошь даст, как Суденицы напрядут. Она хоть и мелкая собой, а не совсем девчонка, Ярушки нашей, пожалуй, ровесница.
На лавке Милорада разложила льняные мешки с сушеными травами, останавливающими кровь: змеиный корень, мышиный горошек, дубовая кора… Очиток хорош, когда уже много крови потеряно, синий зверобой помогает раны заживлять и силы восстанавливать… А вот спорыш - гусиная травка - самое оно, для того и нужно, если кровь идет изнутри и не уймется никак. От женских хвороб хорошо помогает. И Милорада принялась готовить настой. А пока трава настаивалась, подняла руки над телом лежащей девушки и негромко запела:
Калиновым мостом
Шли три сестрицы,
Мары дочерицы:
Малина, Калина, Шипина.
Не умели они
Ни шити, ни прясти,
А только умели
Сечи-рубити,
Реки выпускати:
Одна река водяная,
Другая река огняная,
Третья река кровяная.
Водяною огонь заливати,
Кровяною кровь унимати!
Когда женщина рожает, она открывает ворота в Бездну - ту, откуда приходит все живое и куда уходит все мертвое. На это время она сама становится Мареной - той, что переводит через огненную реку. Потому находиться рядом с роженицей опасно, и помогающие ей должны обладать особыми знаниями. А здесь все было еще хуже: Бездна открылась до срока, когда новая жизнь еще не могла войти в мир живых, а значит, через ворота должна была пройти смерть. По мере того как вытекала кровь, в Бездну утекала жизнь. И чтобы это прекратилось, нужно было просить о помощи Темную Мать.
Милорада лучше всех в Ладоге понимала такие вещи. Свою силу она унаследовала от предков по матери - знаменитого рода Любошичей, "старшего рода", как его называли, когда-то давно первым из людей словенского языка пришедшего на эту землю и получившего особое благословение ее богов. По преданиям, начало роду положил некий муж по имени Любош, и он же поставил над Волховом городок, названный Любошин. И было это очень давно - гораздо раньше, чем Словен со своим родом пришел на Ильмерь-озеро и основал Словенск, из которого род словен расселился по берегам Небесного озера Ильмерь. А Любошичи были другого корня - говорили даже, будто пришли они с далекой полуденной реки Дунай. Со словеничами они не всегда ладили, но тем не менее именно Любошичи оставались в низовьях Волхова старшим родом, имеющим первые права на эту землю, все ее угодья и благословение богов. Род был многочисленный и богатый. В иные времена в городке над Любшиным омутом жили больше сотни человек. Любошичи ковали железо, лили бронзу и серебро, изготавливали редкостной красоты уборы и торговали с окрестной чудью. Даже варяги, полтора века назад поселившиеся на другом берегу Волхова, в устье речки Альдожки, уважали их и старались поддерживать мирные отношения.
Пока не пришел свейский конунг Ерик. И раньше случалось, что кроме мирных поселенцев и торговцев являлись на Волхов боевые корабли грабителей, но по большей части любошичам, живущим за высокой, в семь "больших локтей", земляной стеной на каменной основе, удавалось отбиться. Но Ерик конунг пришел, чтобы полностью подчинить себе эту землю. Огромное войско осаждало Любшу, пока не захватило ее. Все мужчины и многие женщины погибли, детей и подростков увезли вниз по Волхову и где-то на Волжском пути продали в чужие земли. Оставшихся сделали челядинами, чьей долей было служить новым хозяевам. Варяги отстроили полуразрушенный городок, и в нем поселился воевода Лют. На самом деле его звали Льот ярл сын Кольгрима, но ладожане быстро прозвали его Лютом - ибо лют был и немилостив. Обложив податями все население, словенское и чудское, до которого только могли дотянуться, варяги не довольствовались этим: если подати задерживались, они разоряли селения, а всех пленных продавали на Волжский путь.