"Леткой-енкой" в компании прозвали известную аудиторскую фирму, название которой выговорить никто не мог, но в общем и целом ее наименование было созвучно с названием народного танца. "Летка-енка" ежегодно проводила проверку на всех подразделениях компании. Зачем для проверки российских предприятий надо было нанимать иностранных аудиторов, Панкратьевой было непонятно. То ли деньги лишние девать некуда, то ли компания собиралась выпускать свои акции на мировых рынках, то ли таким образом руководство пыталось подстраховаться от наездов родных налоговиков. Хотя в последнем случае иностранные аудиторы вряд ли помогут. Тем не менее каждый год все знакомые Панкратьевой бухгалтера и директора предприятий компании стонали и матерились во время этих аудиторских проверок. Больше всего ругались директора, которых заставляли оплачивать работу аудиторов в огромных количествах непомерно стоящих человеко-часов. И было бы полбеды, если бы у "Летки-енки" работали действительно грамотные аудиторы, однако в большинстве своем с проверками приезжали дети или жены каких-нибудь влиятельных чиновников. Вот и сейчас, похоже, работники "Летки-енки" просто-напросто потеряли инвойс на оплату и пытались пере валить вину на бедную Тимофеевну. Знают, заразы, что люди за свои рабочие места в компании зубами держатся. Это еще хорошо, что только инвойс потеряли. Там одна только подпись Панкратьевой. А если б акт сдачи работ посеяли? Его Тимофеевне пришлось бы вторично у Воронина подписывать. А уж он бы тут на ней отыгрался. И за духи, и за Панкратьеву, и за Дубова с его программой реконструкции завода.
Панкратьева успокоила Тимофеевну, сказала, что сейчас же нарисует дубликаты инвойсов и вышлет курьерской почтой. Тимофеевна попросила сразу же отзвониться и сказать ей номер почтовой накладной, чтобы уже у себя на месте ускорить получение документов. Набрав номер бухгалтерии, Панкратьева посмотрела на часы и представила лицо Дубова, который терпеть не мог опозданий на оперативку. Она быстро озадачила Оксану и попросила из-под земли достать курьера, чтобы сегодня же инвойсы вылетели из Питера.
В результате всех этих действий Панкратьева опоздала к началу оперативки на десять минут. Войдя, она извинилась и заняла свое обычное место за столом для совещаний по правую руку от Дубова.
– Ничего-ничего, Анна Сергеевна, мы вас подождем, мы ж никуда не торопимся, у нас времени вагон, – свирепо заметил Дубов, демонстративно глядя на часы.
После такого вступления оперативка потянулась в своей обычной манере. Дубов разливался соловьем по поводу своей встречи с заказчиками, в мельчайших подробностях описал, как его принимали, куда поселили. Поведал все сплетни о принимающей стороне, кто с кем и когда в Москве, и так далее, и тому подобное. Главное было не заснуть, и Панкратьева принялась, по своему обыкновению, чертить в блокноте для записей геометрические фигуры. Периодически она поглядывала на часы, волнуясь о том, как там обстоят дела у Оксанки с курьерской службой. Курьерские службы в последнее время стали работать из рук вон плохо. Документы отправлялись только на следующий день, да еще не всегда самым быстрым транспортом. Через час после того, как Дубов начал свою речь, дверь в кабинет тихонечко открылась и там показалась голова Оксанки, за которой маячила испуганная Ольга.
– Скузи, синьоры! – сказала Оксанка. – Мне надо срочно у Анны Сергеевны бумаги подписать.
Народ на совещании оживился и заулыбался. Оксанку в фирме любили все.
– Потом подпишешь! – зарычал на Оксанку Дубов.
– Не, потом никак нельзя, – решительно ответила Оксанка, просачиваясь в кабинет. Она положила перед Панкратьевой инвойсы и застрекотала: – Ой, Анна Сергеевна, подпишите скорей, нам ужасно повезло, курьер как раз к нам ехал с почтой, он в приемной ждет, а руководство его сказало, что если с ним передадим, то сегодня отправят. Вот!
Панкратьева быстро подписала инвойсы, и Оксанка выкатилась из кабинета.
– Извините, Александр Евгеньевич, что помешали, – вежливо сказала Панкратьева, – просто Тимофеевне помочь надо, на нее "Летка-енка" насела.
Ну и, конечно, так как не все присутствующие в кабинете знали, что такое за штука эта "Летка-енка", то народ заулыбался. Раздались смешки.
Дубов побагровел и заорал:
– Кто здесь директор?! Я вас спрашиваю – кто?! Панкратьева, ты что себе позволяешь? Что это за балаган такой? Что за хиханьки и хаханьки? Ты что думаешь, задницей своей вертеть научилась, так уже начальник?
"Далась же им всем моя задница", – подумала Панкратьева, особо не вслушиваясь в то, что понес дальше совсем озверевший Дубов. А нес он какую-то и вовсе непотребщину, перемежая ее матерными выражениями. Надо сказать, что на Дубова Панкратьева совершенно не обиделась, как в свое время на господина Воронина. Какие там слезы? Боже упаси! Самое главное, что и не разозлилась она на него ни капельки, как совсем недавно на Алика Зотова. Но спускать Дубову с рук такое безобразие было никак нельзя. Поэтому совершенно спокойно она сконцентрировалась в районе своего третьего глаза и запустила в Дубова маленьким золотистым мячиком. Без эмоций. Как настоящий хороший снайпер. Дубов внезапно заткнулся. Панкратьева огляделась. Начальники отделов сидели вжавшись в кресла и уставившись в свои бумаги.
– Александр Евгеньевич! Ты мне тоже очень нравишься, – в полной тишине произнесла Панкратьева, – только, мне кажется, что ты уже вышел из того возраста, когда девочек бьют портфелем по спине.
– Аня, прости, – растерянно сказал Дубов, – не знаю, что на меня нашло. Прости, Аня. И вы простите. Все свободны.
Вот это был номер! Чтобы Дубов перед кем-то публично извинялся, такого в истории фирмы еще не было никогда. Орать орал, причем орал матерно, этим было офисную публику не удивить, но вот чтобы после этого извинялся! Да уж, секретное оружие действительно неплохо срабатывало. Вот только еще бы к последствиям его воздействия приспособиться. Панкратьева внимательно прислушалась к своим ощущениям, но никаких особых перемен не заметила. Есть и спать ни капельки не хотелось. Надо бы сейчас, пока Дубов виноватым себя чувствует, какую-нибудь материальную компенсацию за моральный ущерб с него стрясти. Практичная Панкратьева считала, что люди должны платить за свои ошибки. Если не морально, то уж материально обязательно.
Народ не спеша потянулся из кабинета, Панкратьева шла последней.
– Ань, постой, – жалостно позвал Дубов, – правда, прости меня. Устал я очень.
Панкратьева развернулась и уселась на прежнее место.
– Саша, давай с тобой договоримся, – строго сказала она, – ты никогда больше, никогда-никогда, не будешь кричать на меня матом. Что бы ни случилось.
Внутри Панкратьевой было смешно от того, как она изображала оскорбленную невинность. Но Дубов же именно этого и добивался – оскорбить ее невинность. Жестко и безжалостно. Только номер не вышел. Оскорбленной Панкратьева оказалась только на словах, а не на деле. И в словах ее не было той самой энергии обиды, которую Дубову так хотелось выбить из нее. Сейчас Панкратьева была для него как пластмассовая шоколадка. По виду не отличишь, а укусить – не укусишь.
Дубов смотрел на нее удивленно, пытаясь понять, к чему она клонит.
Увидев в его глазах этот немой вопрос, Панкратьева смело сказала:
– Три тысячи!
– Чего три тысячи? – не понял Дубов.
– Баксов, конечно, не рублей же! Премию давай опять. Теперь за моральный ущерб. В следующий раз предлагаю увеличить еще на тысячу и так далее, пока у фирмы денег хватит!
– Ну нахалка, этак ты сможешь и вовсе на работу не ходить!
– Ну почему же? Я на оперативку заглядывать буду. Приду, ты поорешь на меня – и здравствуй, свобода, пока деньги не кончатся.
– Хватит с тебя и тысячи. Убирайся, жадина.
– Тысяча так тысяча. Тысяча тоже на дороге не валяется. Мне кому рассказать, что ты за прилюдное поругание тысячу даешь, так к тебе сейчас очередь у кабинета выстроится. Ты ж раньше все за бесплатно на людей орал. А за тысячу – это ж совсем другое дело! Можно и потерпеть, – окончательно развеселилась Панкратьева и, довольная собой, отправилась в кассу получать свою тысячу.
Вечером она купила бутылку хорошего шампанского и всякой вкусной всячины. В магазине ей это все уложили в красивую корзинку, и с корзинкой наперевес Панкратьева отправилась к Арсению.
Арсений сначала очень удивился и взять корзинку категорически отказался. Однако после рассказа Панкратьевой о том, как ей удалось нажиться на поругании своей чести, притом исключительно благодаря секретному оружию, согласился, что это дело надо отметить. Они выпили по бокалу шампанского, и довольная Панкратьева убыла восвояси.
Дубов
Дубов считал себя настоящим счастливчиком и любимцем женщин. Веселый розовощекий здоровяк, он сам себе очень нравился и, сколько себя помнил, всегда был окружен женской любовью и заботой. Воспитывали Шуру Дубова мама и бабушка. Отец в семье присутствовал, но как-то формально, в качестве источника жизнеобеспечения семьи. По полгода отец проводил в дальних экспедициях, а остальные полгода к этим экспедициям готовился и совсем не мешал своим девочкам любить и баловать маленького Шурика. И девочки баловали Шурика от души, даже когда он уже перестал быть маленьким.
Учился Шурик в школе, где большинство учеников опять же составляли девочки, учителями, как водится, были женщины, а единственный в педагогическом коллективе мужчина работал директором школы. Он был занят разными важными делами, и опять же не мешал девочкам обожать Шурика Дубова. В седьмом классе Шурик влюбился в новенькую. Она была полной противоположностью Шурика. Высокая, тощая и бледная. Но самое главное – она, в отличие от всех остальных девочек, Шурика не обожала, а смотрела на него скептически, не понимая, чего же в нем такого хорошего видят ее одноклассницы. Одноклассницы были влюблены в Шурика поголовно. Безответная любовь к новенькой продолжалась в жизни Дубова недолго, так как через год родители предмета его любви переехали в Москву, и бледная девочка навсегда исчезла из жизни Шурика так же внезапно, как и появилась. Шурик пострадал, как положено, а потом с головой окунулся во всеобщее женское обожание.
После школы Дубов поступил в Ленинградский технологический институт, называемый в народе попросту техноложкой, и стал учиться на технолога. В техноложке, конечно, учились опять же одни девочки, и Шурик, как и положено, стал предметом большого интереса однокурсниц. Учился он неважно, на троечки, львиную долю свободного времени отдавая фарцовке и спекуляции. Потом вся эта деятельность стала называться коммерцией и бизнесом, а в советское время Шурика за фарцовку даже хотели исключить из комсомола. Спасло то, что в комитете комсомола заседали опять же одни девочки, которые, как водится, Шурика пожурили, погрозили ему пальцем и попросили больше на фарцовке не попадаться.
Шурик стал осторожнее, но бизнес свой не прекратил. Втянулся как-то. Тем более что под боком был такой симпатичный рынок сбыта, которому всегда требовались джинсы, губная помада, сапоги и иностранные сигареты. В институте Дубов опять влюбился. Тамара училась на курс младше, была высока, худа и аристократически бледна. В отличие от его безответной школьной любви Тамара посматривала на Шурика с интересом. Интерес этот, по мнению Шурика, на страстный любовный пожар никак не тянул, но все-таки это был интерес. Когда Шурик понял, что Тамаре больше всего в нем нравятся его подарки, он сначала расстроился, а потом загорелся еще больше и сделал Тамаре предложение. Тамара снисходительно его приняла, и, к большому ужасу мамы и бабушки, Шурик на ней женился. Ужас любящих Шурика родственниц слегка поутих, когда они поняли, что Тамара хоть и не любит Шурика, но совершенно не мешает другим женщинам обожать своего мужа. Поэтому Шурик, несмотря на наличие законной супруги, периодически падал в какой-нибудь омут страсти, а потом, выныривая из него, нес Тамаре новые подарки.
После института Шурика распределили в проектный институт. Все отличники оставались на кафедре, направлялись в научно-исследовательские институты и на производство. В проектные институты распределяли троечников. Шурик не унывал, потому что еще на преддипломной практике понял, что проектный институт не идет ни в какое сравнение с техноложкой. Как и в техноложке, бал там правили женщины. Но что это были за женщины! Это были взрослые женщины, красивые женщины, умные женщины. Конечно, все они полюбили Шурика, и тот в полном соответствии с правилом о хорошем и плохом студенте дорос в своем проектном институте до звания уж если не главного инженера, то главного технолога. При этом фарцовку, разумеется, пришлось оставить, но Шурик нашел более интересные способы зарабатывания левых денег на почве своей профессиональной деятельности. Таким образом, к моменту начала перестройки Шурик уже обзавелся приличной должностью, отдельным кабинетом и автомобилем "жигули" шестой модели. Что еще нужно человеку для счастья?
Но тут в институте появилась Панкратьева Анна Сергеевна и поставила все его представления о своей успешности с ног на голову. Стоит ли говорить, что Панкратьева была выше всех встреченных им ранее женщин. Она была даже выше самого Дубова. Кроме того, она отличалась стройностью, невероятной красотой и той самой аристократической бледностью, при виде которой на Шурика Дубова накатывало сердцебиение. Внимания на его сердцебиение она, как водится с женщинами ее типа в жизни Дубова, никакого не обратила, но имела к нему и его должности совершенно конкретный интерес. Конечно, он, открыв рот, слушал ее речи о возможностях перестройки, неразберихи с налогами и необходимости ковать железо, пока горячо. То есть организовывать собственный бизнес. В Шурике Дубове взыграло его старое фарцовочное прошлое, и они на пару с Панкратьевой начали спекулировать разными товарами народного потребления. Сначала на базе родного института, а затем и за его пределами.
Потом Панкратьева убедила его в том, что все, чем они занимаются, – это гроши, глупости и детский сад, а заниматься надо тем, что лежит под самым носом у главного технолога ведущего в отрасли проектного института. Связи у Дубова были колоссальные и на нефтеперерабатывающих заводах, и на добывающих предприятиях, и, что самое главное, на перевалках нефти и нефтепродуктов. У самой Панкратьевой через ее сокурсников и одноклассников выявились совершенно невозможные связи в правительстве страны и родного города. Тут зрела очень серьезная спекуляция, и потом Панкратьева с Дубовым очень радовались, что в торговлю нефтью им вписаться не удалось. Чуть-чуть опоздали, зато остались живы, в отличие от некоторых первопроходцев, которые решили, что страна допустит всех подряд к своему черному золоту.
К этому моменту Дубов и Панкратьева практически подружились и решили организовать предприятие, которое заменит родной проектный институт и в ситуации перестроечной растерянности и неразберихи оттянет на себя весь портфель заказов. Все заказы у института забрать не удалось, потому что в процесс вмешались перекрестные интересы и связи непосредственного руководства института. Это руководство показало Панкратьевой и Дубову большой кукиш, так как само тоже дошло до мысли о создании собственного предприятия. Однако пока руководство наконец поняло, откуда ветер дует, часть заказов все-таки Дубову с Панкратьевой досталась. А потом через знакомства Дубова в их фирме организовался и третий компаньон. Он занимал руководящий пост в новой нефтяной компании, которая постепенно прибрала к рукам большую часть добычи и переработки нефти в стране. После этого жизнь у предприятия Дубова и Панкратьевой пошла сытая и красивая. Потекли деньги.
Тамара Панкратьеву невзлюбила и считала, что Дубов ее балует и много ей позволяет. Дубов поначалу отмахивался, понимая, что в жене бродит несвойственная ей ревность, но со временем и сам начал испытывать в адрес Панкратьевой плохо скрываемое раздражение. Жизнь изменилась, фирма выросла, набрала обороты, Аня Панкратьева постепенно отошла на второй план, и Дубов справедливо гордился собой и считал себя важным начальником. Если б не Анька, которая все время опускала его с небес на землю и указывала на всяческие недостатки. Еще бы просто говорила: мол, Саша, вот тут и тут ты не прав. Так нет! Она постоянно над ним подтрунивала и ставила в неловкое положение. Более того, вся фирма взяла с нее пример и переняла эту манеру разговора, когда непонятно, шутит твой собеседник, говорит правду или попросту издевается.
Панкратьева называла это все игрой ума и эзоповым языком, а он уставал до невозможности от этих полунамеков и двойных смыслов. Однако долго злиться на Панкратьеву он не мог, и она этим откровенно пользовалась. Но больше всего Дубова раздражало, когда заказчики воспринимали ее как равного ему партнера. И не только заказчики, а и некоторые сотрудники тоже считали Аньку руководителем равноценным великому и всемогущему Александру Евгеньевичу Дубову. Бегали жаловаться на него Панкратьевой. Это было самым неприятным, потому что на Аньку Дубову не жаловался никто. Он злился, направлял ее в наитруднейшие командировки, поручал невыполнимые задания и сам приходил в восторг, когда она, как волшебная щука или золотая рыбка, выполняла все его поручения. Сначала радовался, а потом злился еще больше. Как-то даже хотел ее уволить, но третий компаньон не дал, сказав, что такими ногами, как у Панкратьевой, он ему разбрасываться не даст.
Дубов понимал, что третьему компаньону на самом деле гораздо интереснее, если в фирме на хозяйстве будет находиться такая супротивная парочка – Дубов и Панкратьева.
Короче, никакой управы на Аньку Панкратьеву у Дубова не было.
В тот день он вернулся из трудной командировки, где его постоянно спрашивали о том, как там поживает очаровательная Анна Сергеевна, и просили передавать ей привет. А когда он заговорил о дополнительном объеме работ, все засмеялись. Директор завода сказал:
– Да уж, мы наслышаны, как ваша Панкратьева за счет дополнительных соглашений сумму договора может в три раза увеличить!
Ясное дело, что при решении технологических вопросов про Аньку не вспоминали, зато накинулись на Дубова, указывая на ошибки в расчетах. Короче, он получил от заказчика втык и почувствовал себя чуть ли не рядовым технологом на предприятии великой Панкратьевой. А тут еще Тамарка по приезде устроила ему сцену по поводу того, что на даче рабочие плохо выложили камин, а ему нет до этого никакого дела.
Дубов приехал в офис, мягко говоря, не в духе, о чем секретарша не преминула доложить Панкратьевой.
"Идиотки, не понимают, что между кабинетами тонкая стенка, да еще говорят, как два гвардейца на плацу. Орут, как глухие", – думал Дубов, слыша, как Панкратьева у себя в кабинете кого-то успокаивает по телефону.