- Вот и розовая. - Эмма извлекла из упаковочной бумаги шляпку цвета детского подгузника с гофром, кружевами, золотым шитьем и длинными атласными лентами и сунула Эдди в руки. - И эта тоже достойна внимания, взгляните. - Она достала из коробки крохотную круглую красную шапочку, живо напомнившую Эдди жестянку с "Эмалином" - патентованным средством для "придания металлу ослепительного блеска", которым Уэлкам надраивала в "Чили-Квин" кухонную плиту. Даже ее, Эдди, девицы отказались бы носить такие нелепые головные уборы.
- Я их сама сшила, - застенчиво произнесла молодая женщина. - Джон и тот считает, что я рукодельница каких мало.
- И где же вы собираетесь это носить? - спросила Эдди, указав кивком головы на шляпку, похожую на красную жестянку.
- В Налгитасе. Это в Нью-Мексико.
Эдди с любопытством подняла на нее глаза.
- Боюсь, что такая шляпка будет безнадежно испорчена первой же пыльной бурей. У нас жуткая пылища и ветер, знаете ли.
- А вы сами из Налгитаса? - оживленно спросила Эмма, разглаживая пальцами синие ленты, пришитые к красной шляпке.
Эдди молча кивнула.
- Ну разве не здорово, что первый же человек, с которым мне довелось познакомиться, оказался из Налгитаса? Не сомневаюсь, что мы подружимся, - сказала Эмма. Она положила в коробку красную шляпку с синими лентами, а потом ту, розовую, что передала Эдди, после чего аккуратно закутала их папиросной бумагой. Накрыв коробку крышкой, Эмма снова утвердила ее на полке над головой. - Какое чудесное совпадение, правда?
Эдди придерживалась на этот счет другого мнения. На всякий случай она осведомилась, к кому Эмма направляется.
Эмма вспыхнула и отвела глаза.
- Я собираюсь там жить. Если хотите знать… - Последовавшая затем пауза, на вкус Эдди, несколько затянулась. - Я выхожу замуж, - добавила молодая женщина.
- Вот оно что… - только и сказала Эдди. Жены причиняли ей одни неприятности. Рано или поздно они начинали требовать, чтобы ее заведение закрыли.
- В сущности, я буду жить не в самом Налгитасе. У моего мужа - то есть у моего будущего мужа - неподалеку от города ранчо. Он утверждает, что это самое большое ранчо во всей округе, но вы ведь знаете, как мужчины любят хвастать. К Джону, разумеется, это не относится. - При этих словах ее лицо словно окаменело.
- А как его зовут?
Эмма смутилась.
- Так Джон же.
- Я владельца ранчо имею в виду.
- Ах вот вы о ком… Его зовут мистер Уитерс. Мистер Уолтер Уитерс.
Это имя было Эдди незнакомо, и она обрадовалась, что ее предприятие убытка не понесет. Семейное положение нисколько не мешало мужчинам посещать ее заведение, но новобрачные все-таки были не самыми лучшими ее клиентами. Тут ей пришло на ум, что мистер Уитерс, возможно, именовал себя в "Чили-Квин" как-то по-другому. Мужчины иногда прибегали к такой уловке, хотя она сто раз говорила, что "у нее совершенно нет памяти на имена".
- Как он выглядит? - спросила она.
Эмма опустила глаза и пробормотала нечто невразумительное.
- Я не расслышала…
Вместо того чтобы повторить свои слова, Эмма полезла в сумочку и извлекла оттуда крохотную фотографию, размером с ноготь большого пальца. Эдди взяла у нее дагерротип и некоторое время его разглядывала. Изображение было до того темное и расплывчатое, что нельзя даже было сказать, белый он или негр.
- Не особенно хорошо видно, правда?
Эмма покачала головой.
- А какого он роста?
Эмма неопределенно пожала плечами.
- Не знаете, что ли? - Эдди фыркнула. - Похоже, вы с ним никогда не виделись. - Она посмеялась над своей шуткой, но, поскольку Эмма глаз так и не подняла и стала молча теребить ручки своего ридикюля, Эдди, не сдержавшись, выпалила: - Так вы и вправду никогда с ним не встречались? Неужто вы одна из тех невест, которых выписывают по почте?
- Конечно же, нет, - торопливо произнесла Эмма и оглянулась: слишком уж громко прозвучал вопрос Эдди. Выхватив дагерротип из рук попутчицы и сунув его в сумку, она повторила: - Нет, я не такая.
- Не такая? Какая же в таком случае?
- Уж не из тех женщин, за которых расплачиваются, как за какой-нибудь товар из почтового каталога. У меня есть гордость.
"Ну, не так уж у тебя ее и много", - подумала Эдди, дожидаясь ответа женщины и от нечего делать разглядывая потертое черное бархатное сиденье на лавочке напротив.
Между тем Эмма заговорила, хотя и очень тихо:
- Мы давно уже с ним переписываемся. Мне кажется, что если люди долгое время обмениваются письмами, то узнают друг друга куда лучше, чем во время коротких встреч в период ухаживания.
Прилагая все усилия к тому, чтобы не улыбнуться, Эдди еще ниже склонила голову, сосредоточив внимание на коричневых пятнах табачной жвачки, которой был заплеван пол в проходе вагона.
- Ничто физическое к нашим отношениям не примешивалось и нас друг от друга не отвращало, - продолжала объяснять Эмма, еще раз откашлявшись. - Мы, можно сказать, познавали души друг друга.
Эдди нисколько не интересовалась тайнами души, и тем более - души мистера Уитерса, а потому она задала Эмме простейший вопрос, как они с женихом познакомились.
- Он поместил в нашей газете объявление, где выразил желание переписываться с доброй христианкой, поскольку таковых, как он отмечал, в Налгитасе не имеется. - Обдумав свои слова, Эмма добавила: - Полагаю, в Налгитасе добрые христианки все-таки есть - взять хоть вас, к примеру, но он писал, что лично ни с одной не знаком.
- Несомненно, есть, - сказала Эдди, хотя тоже не знала в Налгитасе ни одной женщины, которая заслуживала бы подобной оценки. Ей очень хотелось выяснить, была ли Эмма замужем раньше, но это был такой личный вопрос, что задавать его сейчас, даже по ее меркам, казалось грубо и нетактично. Вместо этого она спросила, как долго Эмма и ее будущий муж обменивались посланиями.
- Шесть месяцев, - ответила Эмма. - А две недели назад он мне написал и пригласил к себе на ранчо. Сказал, что если мне все там придется по вкусу, то можно будет обсудить и матримониальную сторону наших отношений. Но он также сказал, что если мне у него не понравится, то я могу считать себя свободной от всяческих обязательств и уехать, когда мне вздумается.
- Но ведь вы не можете вернуться домой, не так ли? Если не ошибаюсь, ваш брат высказался по этому поводу самым недвусмысленным образом, - со значением сказала Эдди.
Эмма нахмурилась:
- На самом деле это неважно. Я уверена, что этот человек просто не может мне не понравиться.
- Ну а если нет - тогда что?
- Он мне понравится - и все тут! - произнесла она резко и с такой убежденностью в голосе, что это прозвучало как упрек. Расстегнув воротник шерстяного жакета, Эмма потерла ладонью шею. - После Джона всякий понравится, - добавила она уже более миролюбиво.
"Да уж, этого парня симпатягой не назовешь", - подумала Эдди, но сказала другое:
- Но что будет, если вы не понравитесь своему будущему мужу? Вы об этом подумали?
Эмма прикусила губу, опустила глаза и стала рассматривать собственные руки.
- Надеюсь, я окажусь на уровне тех требований, которые он предъявляет к женщине, - сказала она. Голос у нее при этом дрогнул, и Эдди ощутила нечто вроде чувства вины. В самом деле, что она к ней пристала со своими расспросами? Бедняжке и так несладко. К тому же Эдди вспомнила о ее корзине со съестным и решила, что раздражать Эмму не стоит.
- Я абсолютно уверена, что вы ему подойдете. Не знаю ни одного старого холостяка, которого не смогла бы ублажить женщина - любая. Старые холостяки, знаете ли, не больно-то разборчивы. - Эдди решила поставить на этом точку. Хотя на комплимент это было не похоже, Эмму, судя по всему, ее слова вполне удовлетворили.
Эмма расстегнула пуговицы на жакете, а через минуту и вовсе его сняла. Когда она, поднявшись с сиденья, потянулась, чтобы положить жакет на верхнюю полку, Эмма отметила про себя, что влажных потеков пота под мышками у нее нет. "Судя по всему, эта женщина не из потливых", - с завистью подумала Эдди и потянулась за платком, чтобы промокнуть выступившую у нее на лице испарину. При этом она уронила на пол свою визитную карточку. Как вынула из сумки, так и продолжала все это время сжимать ее в руке, и совершенно про нее забыла.
Эмма подняла карточку с пола и прочитала. Видно, ничего уж тут не поделаешь, подумала Эдди. Сейчас эта женщина смерит ее испуганным взглядом, а потом метнется от нее в дальний конец вагона. В результате Эдди лишится ужина, зато лавочка останется в полном ее распоряжении. Тоже неплохо.
Эмма с недоумением несколько минут изучала беленький кусочек картона, а потом улыбнулась.
- Похоже, мне опять повезло, - сказала она и спрятала карточку в сумку.
- Что вы сказали? - растерялась Эдди.
Конечно, Эмма была бы далеко не первой женщиной, которую разочарования в любви толкнули на стезю порока. Тем не менее представить себе, что именно эта женщина, если у нее не сложатся вдруг отношения с владельцем ранчо, станет шлюхой, Эдди почему-то не могла. Кроме того, женщины с сединой в волосах в борделях спросом не пользовались, а "Чили-Квин" - это вам не дом отдыха для пожилых леди.
- Мне повезло, что вы держите пансион - вот что я имела в виду. Если я не понравлюсь мистеру Уитерсу, то смогу остановиться у вас… - Эмма опустила глаза, чтобы снова взглянуть на карточку - …в "Чили-Квин". - Тут она рассмеялась.
Возможно, Эмма и впрямь умела работать иглой и даже кое-что смыслила в этом деле, но что касается всего остального, то разумения в ней было не больше, чем у катушки ниток. У Эдди появилось сильнейшее искушение напугать эту глупую гусыню до полусмерти, сообщив ей, какого рода пансионом является "Чили-Квин"; но Эмма могла расплакаться, нажаловаться на нее, а кондуктор был настолько недружелюбно по отношению к ней настроен, что ему ничего не стоило высадить ее на ближайшей же станции. Поэтому ничего такого Эдди говорить не стала.
- Милости просим, - только и сказала она.
Через некоторое время Эмма встала с места, вынула из чемодана тканую сумочку с принадлежностями для шитья, извлекла оттуда несколько кусочков заранее скроенной материи и, вдев нитку в иголку, принялась сшивать их вместе. Наблюдая за тем, как работала Эмма, Эдди словно веером обмахивалась ладошкой. Прошло несколько минут. Эмма сделала последний стежок, отрезала нитку большими, в виде журавля, ножницами, после чего предложила свою работу на суд Эдди. Готовый элемент, выполненный из кусков голубого и коричневого, цвета крепкого кофе, ситца, именовался "Двойные пирамидки". Так, во всяком случае, его называла Эмма.
Эдди не понимала женщин, которые давали своим поделкам названия. Она и шить-то никогда не умела. Кроме того, она предпочитала застилать постели готовыми покрывалами фабричной выделки, а не лоскутными одеялами, сшитыми вручную. Лоскутные одеяла напоминали о доме, а такого в борделе допускать ни в коем случае нельзя. Пробормотав несколько слов, которые можно было расценить как комплимент, Эдди отвернулась и стала смотреть в окно.
Поезд проходил мимо жалкой, захудалой фермы. Все строения отличались аскетической простотой и даже не были покрашены; покос же на поле был такой скудный, что поселенцам и на вилы-то поднять было нечего. На скотном дворе сутулая женщина, прикрыв от солнца ладонью глаза, всматривалась в проходящий мимо поезд. Три маленькие девочки в платьях из грубой холстины и чепчиках с обвисшими полями стояли на обочине у железнодорожного полотна; самая большая держала на руках младенца. Одна из девчушек помахала поезду рукой. Другие лишь на него глазели, поворачивая головы по ходу движения поезда до тех пор, пока он не скрылся из виду. Эдди, не раздумывая, помахала им в ответ.
В детстве, сколько она себя помнила, она так же вот таскалась с малышами на руках, была самой старшей и нянчилась с младшими по мере их появления на свет. О детях она знала все. Ее мать рожала каждый год - за исключением того года, когда умер отец и мать вышла замуж во второй раз. И каждого ребенка в семье Эдди помогала выкормить и выходить. Равным образом она с младых ногтей знала, откуда берутся дети. В доме имелась только одна спальня, и хотя она была разгорожена грубыми дощатыми перегородками, щелей в этих импровизированных стенах было предостаточно. Эдди часто лежала ночью без сна, прислушиваясь к тому, как на родительской половине ее отчим возился в постели, издавая при этом звуки, которые больше подходили свинье в загоне, нежели человеку. Когда мать молила мужа оставить ее в покое, а потом, уступив его домогательствам, допускала до себя, Эдди ежилась от страха. Она наполовину жалела, наполовину ненавидела свою мать за то, что та соглашалась удовлетворить похоть этого гадкого старикашки. Бывало, однако, что мать, усталая женщина с кожей цвета копченой ветчины, желая избавиться от его присутствия, задвигала на ночь вход в спальню старинным массивным бюро, и тогда отчим спал на полу перед камином, завернувшись в одеяло.
Пришло время, и он начал приставать к Эдди - красивой, крупной девочке-подростку. Когда это произошло в первый раз, она врезала ему ногой; в отместку он на следующий день выпорол ее плеткой из сыромятной кожи. В дальнейшем он при малейшей возможности пытался грубо ее облапить, а ее мать, похоже, ничего против этого не имела. И тогда Эдди стащила деньги, которые отчим прятал в принадлежавшей матери корзинке для ниток и обрезков материи. Правда, взяла не все: ровно столько, сколько было нужно на самые необходимые расходы и для того, чтобы купить билет на поезд. Потом она вышла к железнодорожному полотну, просигналила и, когда поезд замедлил ход, сказала кондуктору, что хочет доехать до Сан-Антонио. Это было самое отдаленное место, о каком она только слышала. Добравшись до города, она вместо Аделины Фосс стала называть себя Эдди Френч. По ее мнению, в этом имени не было ничего деревенского, провинциального, и это должно было еще больше отдалить ее от фермы, где она родилась. Иногда Эдди испытывала чувство вины из-за того, что удрала из дома, бросив сестер, и спрашивала себя, не приставал ли к ним со своими грязными домогательствами отчим после того, как она уехала. Возможно, они тоже убежали с фермы и стали шлюхами. Эдди вспоминала о сестрах всякий раз, когда в "Чили-Квин" в поисках работы заглядывала девушка, чей облик и повадка говорили, что она знакома с нищетой. Таких несчастненьких она привечала особо и почти никогда не отказывала им в работе и крове.
Эдди смотрела на проносившиеся мимо унылые фермерские постройки еще долго после того, как стоявшие у железнодорожного полотна девочки превратились в крохотные точки, а потом и вовсе исчезли из виду. Теперь поезд шел мимо другой фермы. У железнодорожной насыпи бегал мальчик, за которым как привязанная носилась собака. Эдди тоже приветствовала его взмахом руки, но малыш смерил ее враждебным взглядом и махать в ответ не стал.
- Жестокая штука - жизнь, - неожиданно произнесла Эмма. Эдди вздрогнула: она никак не могла предположить, что Эмма тоже смотрит в окно. - Люди, которые здесь обитают, просто одичали от нищеты и окружающего убожества.
- Вокруг песок и стены из глины, - задумчиво сказала Эдди. - Эти хибарки напоминают мне о доме, где я родилась. Мы тоже жили очень бедно. Так бедно и голодно, что готовы были грызть обои со стен. Только у нас и обоев-то никогда не было. - Эдди заставила себя замолчать. Она редко говорила о своем детстве. Повернувшись к Эмме, она заметила мелькнувшее у нее на лице странное выражение, как если бы та вспомнила о чем-то крайне неприятном. - Вы ведь тоже из таких, верно?
- О, нет, - торопливо сказала Эмма. - Но я знала людей, напрочь лишенных человеческих добродетелей, таких же диких, как здешние фермеры.
Ее лицо чуть дрогнуло, а затем вновь застыло. Интересно, что могло послужить причиной столь сильной эмоциональной вспышки у ее случайной попутчицы, подумала Эдди. Через минуту, однако, Эмме удалось совладать со своими чувствами и даже раздвинуть губы в смущенной улыбке.
- Я хочу сказать, что слышала о таких людях. Но лично мне их знать, конечно же, не приходилось. У нас вполне процветающая ферма. А Джон - отличный хозяин. Тут уж надо отдать ему должное. К тому же у наших родителей были деньги. Но я тоже могла бы жить на такой же вот убогой ферме… Милостью господней…
- Милостью господней - что? - спросила Эдди.
- Да ничего… Это просто так говорится. Вроде как благодаришь Творца за свое благополучие.
- Милостью господней, - повторила Эдди. Она страшно любила всякие умные слова и торжественные изречения.
- Моя мать родом из Нью-Джерси, она получила в свое время благородное воспитание, - продолжала говорить Эмма, поглаживая кончиками пальцев кусочки ткани в своих руках. - Это она научила меня шить и вышивать. Мать училась в частной школе Элизабет Стефенс в Нью-Джерси.
- Стало быть, ваша мать умела читать? Я, знаете ли, тоже грамотная.
- Уж конечно, умела. Она и по-французски читала. Как-никак мисс Стефенс держала пансион для благородных девиц. Моя мать, когда была еще совсем маленькая, вышила там на уроке удивительно красивую салфетку со стишками. Я до сих пор их помню:
Господь, благослови мои труды!
Они ведь так невинны и чисты.
Когда же вырасту - дай Истину познать,
Чтобы на мне почила Благодать.
- Ну, разве не прелесть? - спросила Эмма.
До Истины и ее познания Эдди не было никакого дела.
- Милостью господней… - произнесла она полюбившиеся ей слова.
Эмма с удивлением на нее посмотрела, после чего снова вернулась к своему рукоделию. Собрав материю в гармошку, она протолкнула иголку вперед с помощью сидевшего у нее на пальце серебряного наперстка. Разгладив шов так, чтобы нигде не морщило, она полюбовалась на дело рук своих.
- Зря я, пожалуй, взяла черные нитки. Говорят, если сшиваешь лоскутное одеяло черными, то никогда тебе под ним со своим избранником не спать. Но я в такие глупости не верю. А вы?
Эдди лично предпочитала судьбу не испытывать, но затевать разговор на эту тему, а также обсуждать рукоделие Эммы ей не хотелось. Поэтому она пожала плечами и сказала:
- Это вы потому такая смелая, что у вас счет в банке имеется. - На руку Эдди сел крупный комар, и она прихлопнула его ладонью, но не раньше, чем он успел отведать ее крови. Эдди смахнула мертвое насекомое и слизнула алую капельку с укушенного места. - У нас в Налгитасе комары размером с кузнечика, а кузнечики - как цыплята, - не без гордости сообщила она.
- А какого размера у вас цыплята? - спросила Эмма.
Эдди нахмурилась.
- Они такие же, как везде. Вы что же - не знаете, какие бывают цыплята? - Интересно, подумала Эдди, не посчитает ли ее Эмма слишком назойливой, если она еще раз спросит о ее счете в банке? Конечно, Эдди, по большому счету, было на это наплевать, но она давно уже пришла к выводу, что очень полезно знать о принадлежащих другим людям деньгах. - Ну, так, милочка, есть у вас деньги в банке или нет?
Похоже, Эмму этот вопрос нисколько не смутил.
- У Джона есть. А у меня - ни цента. Думаю, вы слышали наш разговор. Все деньги принадлежат ему.