– ОК, спасибо, Лилу, – кивнул головой главный режиссер, – Оставим пока неприкасаемых и парий и вернемся к четырем кастам – брахманы, воины, торговцы и ремесленники. Ты права, мы немного упростим всю схему, т. к. для того, чтобы подробно разобраться в этих учениях, не хватит всей жизни.
Лилу изящно развела руками, давая понять слушателям, что ей есть еще что сказать на эту тему, но… если вы хотите все упростить, давайте упростим…
– Итак, мы говорим о четырех кастах, – чувствовалось, что режиссер хочет всех подвести к какой-то гениальной мысли, но, как выяснилось, начал он слишком издалека, – А скажите мне, каста – это принадлежность к чему?
Драматург поморщился. Он считал, что правильную последовательность вопросов может выстроить только он сам, а задача главного режиссера – совсем не в том, чтобы подводить актеров к пониманию будущей постановки. Вот если бы режиссер изложил ему, лично ему, весь свой замысел – пусть нескладно и сбивчиво – он, драматург трансформировал бы этот замысел в прекрасное действие, яркие диалоги и многозначительные паузы…
Но, похоже, в данный момент режиссера понимала одна Лилу.
– Исторически сложилось так, что каста – это принадлежность к территории и роду занятий. Но с течением времени стало понятно, что это не только то, чем занимается человек, и занимались его предки. Каста – это и занятие, и мировоззрение, и, если хотите – предназначение, и образ жизни, и образ мыслей, и голос предков и, в конце концов, душа.
– "Хорошую религию придумали индусы…", – процитировал Клим Пятеркин, глядя на Зи, которая сегодня казалась ему еще более недоступной, чем обычно.
– Да, это связано и с переселением душ, – серьезно заметила Лилу, – но, как я понимаю, мы сейчас говорим не об этом.
– Отлично, ты все правильно понимаешь, моя девочка, – сказал главный режиссер, – Итак… Почему касты не могли смешиваться? Почему это было запрещено?
– Во все времена у всех народов цари не женились на служанках, – заметил драматург, продолжая сверлить глазами Зи. В ушах его все еще звучала ее фраза о том, что "давай, в нашей паре безалаберной девочкой буду все-таки я…" Сначала он уцепился за слово "пара", и это его радовало, но когда вдумался в общий смысл фразы, то понял, что радоваться нечему.
Зи упорно не давалась в руки, несмотря на то, что утром на репетиции глаза у нее продолжали быть заплаканными.
– Именно по этой причине я и не спала сегодня всю ночь, – Зи, как будто, услышала мысли драматурга и решила объяснить, что ее красные глаза – это вовсе не результат размолвки с ним, – Царицы тоже не выходят замуж за слуг и ремесленников. И когда я это поняла…
– Браво, Зи, – сказал главный режиссер, который был признателен Зи за то, что она была такой, как есть. Просто – бриллиант театра. Только бы она не разменивалась на третьеразрядных драматургов, которые, так или иначе, все время стремились выйти на первый план. А на фоне Зи у них это никогда не получалось, – Браво, Зи… Итак, ты не спала всю ночь, так как касты не давали тебе покоя… Правильно?
– Неправильно, – откликнулась Зи, – но я не буду спорить.
– Вот и хорошо, – заметил главный режиссер, – о бессонных ночах Зи мы поговорим в следующий раз…
"Вряд ли вам удастся об этом поговорить, – подумал следующий раз, который наступал гораздо реже, чем его упоминали, – Мало кто знает, что следующего раза может и не быть…"
"Это просто такая отговорка, – объяснила бессонная ночь, – Хорошо, что всегда есть "следующий раз"… Ну… хотя бы на словах…"
– Может, наконец, вернемся к делу? – взыграл здравый смысл главного режиссера, – Сколько можно перескакивать с одного на другое? У каждого из присутствующих миллионы мыслей, чувств и ощущений. Ты не можешь учесть все…
– Я должен учесть главное, – ответило за режиссера его второе "я", – если бы они только не перескакивали с мысли на мысль так быстро и так беспорядочно.
– Да, в любой беседе нужно отделить главное от второстепенного, – ответил здравый смысл, – Что же касается беспорядочности…
– А я что делаю по-твоему? – огрызнулось "второе "я" режиссера, – Я и пытаюсь это сделать. Я не хочу им просто дать сценарий. Я хочу, чтобы они пришли к тому же, к чему пришел и я. Пусть каждый придет к этому своим путем.
– Я могу рассказать немного подробнее, – тихо сказала Лилу, – Для того, чтобы глубже понять, почему именно касты не должны были смешиваться… Почему это было запрещено свыше…
"Зря она сняла платье гимназистки и заячьи ушки, – подумал драматург, – в таком наряде все ее речи звучали бы еще более забавно".
"Несчастный человек, – прошипела досада драматурга, противно переползая от горла к сердцу, – ты переполнен тем, что не имеет никакого значения".
Лилу выглядела довольно бледно, поэтому Зи активно закивала ей головой – давай, Лилу, расскажи все, что ты знаешь, тем самым поставив на место драматурга.
Драматург пытался внутренне смеяться над собой. При этом, еще более настойчиво он пытался не терять к себе уважения. В ушах стоял голос Зи, когда она говорила "Милый, если мальчик в 25 лет продолжает играть роль enfant terrible, – это нормально, это забавно, это даже мило… Надеюсь, ты знаешь, что такое анфант террибль… Но! Когда "мальчик" под 50 продолжает играть эту роль, это становится уже не забавным, а просто жалким… Подумай об этом… Стоит ли…"
Эта меркантильная Зи умела сказать слова "стоит ли" таким тоном, что собеседник без труда понимал, что он не стоит ничего в глазах Зи. Даже если наутро она приходила на репетицию с заплаканными глазами…
– Смотрите, это очень интересно, – продолжала Лилу, – Брахманы – это, как я уже говорила, жрецы, священнослужители, цари, то есть те, кто, как бы осуществлял связь земного и божественного. Они доносили законы свыше на землю. И должны были следить за тем, как эти законы выполнялись. Голубая кровь, если ты веришь по-настоящему, накладывала и соответствующую ответственность. Они не просто думали о высоком. Они должны были думать о высоком. Обязаны. Они не могли не думать об этом!
Каста воинов – это общее название для тех, кто заботился о справедливости, порядке, знании, кто искал и находил истину тут, на земле. У них были свои законы. Воин не только имел право убить врага. Он должен был его убить. Иначе он нарушал закон. Он обязан был вмешаться, если видел несправедливость. Для воина грехом было пройти мимо.
Каста торговцев – это прослойка, которая совершала обмен. Для них правильным было думать и заботиться о своей выгоде. Это было ни хорошо и ни плохо. Это было законно и правильно для торговцев. Торговец не мог и не должен был отдать что-то просто так. Иначе, он нарушил бы правила своей касты. Выгода для себя и своей семьи впитывалась им с молоком матери…
Каста ремесленников – назовем это так – это люди, которые создавали что-то своими руками. Им не нужно было много думать, их богатством и гордостью были их умелые руки, которые могли что-то создать…
Главный режиссер смотрел с восхищением на зайчонка Лилу. Она вела именно туда, куда нужно было ему… "Боже, посмотрите вокруг, и вам все станет ясно… – думал главный режиссер, – но откуда все это знает эта девочка? И не просто знает, а умеет так объяснить, что даже такие тертые калачи, как я, вынуждены признаться, что это великолепно…"
– Если бы касты смешивались беспорядочно, – продолжала Лилу, удивляясь, что ее так внимательно слушают, – То результатом было бы не только порицание общества, которое слишком заботится об иерархии… Главной бедой считалось то, что в результате таких смешанных браков рождались дети, которые, например, были воинами по предназначению, но торговцами по мировоззрению и образу мыслей…
– Вы понимаете что это значит? – воскликнул режиссер, целуя руку Лилу, – Воин, который должен защищать справедливость и порядок, думает о собственной выгоде!
Лилу сидела пунцовая как мак, но продолжала "подкидывать" режиссеру реплики.
– А если брахман вдруг женился бы на дочке ремесленника, что, конечно, трудно представить…
– То их ребенок, предназначенный Вселенной для связи земного и небесного, занимался бы каким-то ремеслом. – подхватил режиссер, – Священнослужитель, призванный читать молитву, вдруг был бы склонен шить одежду, например…
– Или учитель, который вдруг стал бы торговать зерном…
– Или врач, который с утра до вечера предавался бы молитвам…
– Или торговец, который, сидя в лавке, начал бы вдруг защищать обиженных…
– Или ремесленник, который вместо того, чтобы варить мыло, стал бы молиться в храме круглосуточно…
– Вы понимаете, что это значит? – еще раз воскликнул режиссер, – Вы понимаете?
– Я понимаю, – сказала Лилу, – И от этого становится страшно.
* * *
– О Анна, девушка, которая очень любит копаться в себе и никак не может справиться со своим очарованием и сексуальностью, что у тебя на уме сегодня? Может, пора начать просто жить? – второе "я" опять пристало со своими расспросами.
"Ну да, копаться в себе – это, такое НАШЕ, природное, славянское…, – думала Анна, – А если говорить без иронии, то… что может быть интереснее и увлекательнее, чем ты сам? Ведь каждый про себя точно знает, что у него "не как у людей".
Другими словами, что он самый неповторимый и уникальный.
Возьмем хотя бы этих двух Викторов.
Разве мы делаем или не делаем то или иное, потому что это хорошо или плохо? Просто так получается и все.
Копаешься в себе, а потом ведешь и ведешь эти бесконечные монологи… или диалоги. Это зависит от "стадии погружения".
Иногда даже сам себе говоришь: "Я от себя такого не ожидал!".
Хотя… Когда ты делаешь или говоришь что-то несвойственное тебе, все равно это выходит из тебя, значит, продуцировано тобой, подготовлено твоим мозгом, нервами, сознанием и т. д.
Иногда на это уходят доли секунды, но все равно – это ТВОЕ…
А, если "сам от себя не ожидал", то… Это что, взялось с небес? Из космоса?
Ох, Аня, остановись…
Может ты думаешь, что хорошо знаешь себя? Можно ли вообще хорошо знать себя? Знать, как ты поступишь? Знать, что ты почувствуешь?
Наверное, нельзя…
Ведь поступок – это следствие.
А вот знать, как бы мне хотелось бы поступить – наверное, можно. Но это не означает хорошо или плохо знать себя.
Ведь на твой поступок, в итоге, сильно влияют сиюминутные, часто совсем неожиданные обстоятельства, которые очень корректируют твои действия.
Вот Вилли говорит "не думай об этом сегодня, подумаешь завтра"… Но – не получается так…
Раньше, Аня могла "переключить" себя с бесплодного перемалывания того, на что в данное время никак повлиять не могла: косой взгляд подружки, "какой-то не такой" взгляд парня, "уж прямо какой-то ТАКОЙ" взгляд преподавателя…
Наверное, могла еще и потому, что это были мелочи.
"Это я сейчас понимаю… Какие же это были мелочи", – думала Анна.
Женщина, которая никогда толком не могла отделить главное от второстепенного…
Потом проблемы стали серьезнее и "нерешабельнее", и отключиться от них стало гораздо труднее.
Дальше – больше…
Сейчас в жизни Ани были уже и такие вещи, о которых она думала годами…
Кажется, что уже вот-вот…
Ан нет, думай дальше, о Анна, женщина, в жизни которой совершенно неслучайно появились сразу два Виктора, а ты только сейчас поняла, что значит "свежий супчик" в жизни мужчины и женщины.
Глава 8
Вы не знаете, куда катится мир?
или
Как жить женщине "слегка за 40"
Стены театра дрогнули, но почувствовала это только актриса "слегка за 40". Она умела чувствовать стены, в которых она находилась.
– Почему страшно? – спросил драматург. На этот раз это был просто вопрос, без всякого подтекста. Драматург просто должен был подать голос после столь долгого молчания и грустных мыслей о словах неуловимой Зи.
– Потому что именно это происходит сейчас, – сказала Антуанетта своему коту, сидя на диване и устраивая поудобнее свои слегка обожженные пятки.
"Потому что именно это происходит сейчас, – подумал кот Антуанетты, наблюдая за тем, как она переключает каналы по телевизору, "ловя" что угодно, кроме новостей.
– Именно это и происходит сейчас, – сказала Елена своему гражданскому мужу, – Политики с мышлением торговцев… Священнослужители с мышлением ремесленников… И так далее…
– Ты случайно не знаешь, куда катится этот мир? – спросила "любимая девушка моего папы" у Василия Ивановича, садясь к нему на колени.
Она любила его, но он этого не знал. Даже случайно…
"Я буду играть воина, – думала Зи, выруливая со стоянки театра, – Я буду играть воина, который борется за справедливость, и никогда не думает о собственной выгоде".
"Странная будет пьеса, – размышлял драматург, – вряд ли получится то, что задумал режиссер… Хотя… Все может быть… Жаль, что не мне пришла в голову эта мысль… Думаю как торговец? О собственной выгоде? Да, вынужден признаться, что это так. Выгода – это не только деньги, но и признание, уважение, восхищение, наконец…"
– Между прочим, я недавно читала, что все индийские программисты – брахманы, – улыбнулась актриса "слегка за 40".
– Сейчас в глянцевых журналах пишут об этом? – съязвил Клим Пятеркин, у которого опять не было денег на такси, – Ты теперь читаешь о программистах?
– Я теперь читаю о брахманах, – приподняла правую бровь актриса "слегка за 40". Она была просто великолепна с приподнятой правой бровью и блестящими глазами.
Ее великолепие особенно бросилось Климу в глаза, когда актриса "слегка за 40" садилась в машину к поклоннику, который ждал ее у служебного входа.
Клим увидел розы на переднем сиденье и, в очередной раз, понял, что эпизод – это особое искусство.
Актриса "слегка за 40" ехала в машине своего верного поклонника, перебирая стебли роз.
– Без шипов? – спросила она поклонника, ни разу не уколовшись.
– Для тебя, – улыбнулся он.
Ей нравилось разговаривать с ним таким телеграфным стилем – без лишних слов. Служа в театре, она слышала каждый день столько лишних слов, что, в конце концов, перестала их и слышать и употреблять. Точнее, использовать…
Если быть еще более точным, то она говорила ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы он ее понял.
Остальное не имело значения.
– К тебе? – спросил поклонник.
– Домой, – ответила она.
– Как день? – Ему тоже нравилась такая игра.
– Увы, – улыбнулась актриса "слегка за 40".
– Недостаточно информации, – рассмеялся поклонник, – "Увы" – это как?
– Увы – это значит, что ожидания по поводу дня не оправдались, – пояснила она.
– Почему?
– Просто еще один день, – медленно проговорила она, глядя в окно машины. И была благодарна ему за то, что он не стал больше спрашивать. Она не знала, понял ли он, что она имела в виду. Справедливости ради нужно заметить, что она и сама не совсем понимала, что именно было не так.
Просто… Когда женщине слегка за 40…
Ах, сколько раз она сама говорила знакомым актрисам, подругам и стареющим родственницам – какая чушь! Возраст – это всего лишь несколько цифр в паспорте!
Вас кто-то сильно просит показывать паспорт?
А сейчас…
Вот уже несколько месяцев, как она нашла причину…
Для актрисы это, черт возьми, имело значение…
Если бы она была учительницей или менеджером, работала на радио или выращивала цветы – везде, абсолютно везде, ЭТО не имело никакого значения.
Кроме театра…
И… Совсем не потому, что несколько ее морщинок можно было разглядеть из первых рядов партера… Какая чушь! Она до сих пор могла играть двадцатилетних… Более того, она играла их…
Но… С каждым днем все лучше и лучше понимала, что времени остается все меньше и меньше…
Она чувствовала себя прекрасно… Она была стройнее многих молодых актрис, притом, что они по полдня проводили в фитнес-зале, а она ни разу не делала даже небольшую зарядку по утрам…
Она выглядела на пятнадцать лет моложе своего возраста, а с гримом – и на все двадцать…
На нее обращали внимание тридцатилетние "мальчики" и она, с полным правом, могла просто купаться в лучах славы…
Просто…
Она смотрела на сексапильную Зи, несчастную Лилу, шикарную Антуанетту и еще с десяток других актрис…
Это была она… Несколько лет назад…
И они тоже были ею… Через несколько лет…
И, вместо того, чтобы шушукаться с ними на предмет новой роли или галстука главного режиссера, или, на худой конец, устроить скандал из-за того, что кто-то из них более уверенно пытался занять место на коленях у того же главного режиссера, ей хотелось сказать: "Девочки-девочки, как говорила Джулия Ламберт, я, конечно, и в шестьдесят сыграю лучше, чем вы, но… Помните, что время летит очень быстро…"
Она перестала видеть соперниц в других женщинах… И это пугало…
Она боялась перестать быть женщиной…
Перестать чувствовать себя женщиной…
Чем больше признания и восхищения она получала как актриса, тем меньше она чувствовала, что кто-то ценит в ней главный талант – талант быть женщиной…
Она боялась выглядеть смешной. Хотя комедийные роли ей удавались великолепно.
Актриса, которая одной фразой или ужимкой вызывала грохот смеха всего зала, боялась быть смешной?
Можно ли представить себе что-то более нелепое?
И, тем не менее, это было именно так.
"Нет ничего более жалкого, чем женщина средних лет, которая изо всех сил пытается выглядеть как девочка", – говорила ей пожилая актриса, которая с большими почестями пять лет назад ушла на пенсию.
До последнего дня в театре она гордо и высоко носила свою седую голову и, на правах подруги, учила актрису "слегка за 40" как нужно жить.