Охваченный смятением, он совершил глупость. Но глупость помогла ему прозреть, осознать, что Брайони предназначена ему судьбой. Эта женщина создана для него, и пусть остальной мир катится ко всем чертям.
Он убедит Брайони, что она сделала правильный выбор, что оба они все решили верно. Он пробудит в ней чувственность и овладеет ею медленно, нежно; именно об этом мечтал бы он сам, будь он женщиной, впервые доверившейся мужчине. А после будет баюкать ее в своих объятиях, безмолвно наслаждаясь этим неслыханным счастьем, зная, что желание его сердца наконец исполнилось.
Он никак не думал, что Брайони, окаменевшая, неподвижная как бревно, будет лежать перед ним, плотно стиснув зубы, отвернув голову так, что натянутые жилы на шее, казалось, вот-вот лопнут.
Он делал все возможное, пытаясь смягчить для Брайони боль первой близости и доставить наслаждение. Но даже малейшее его прикосновение было ей неприятно.
Потом, захваченный нарастающим желанием, не в силах сдержаться, он изверг семя, однако смущение и растерянность отравили радость. Обняв жену, он нежно прижал ее к себе, ища утешения в теплой близости их сплетенных тел, хотя оба они по-прежнему были в ночных сорочках- Брайони попросила оставить часть одежды, и Лео уступил, потому что не хотел слишком спешить, ведь это была их первая ночь.
- А теперь я хотела бы поспать, - сказала новобрачная.
Лео не сразу понял, что она просит его покинуть спальню, уйти к себе.
- Что-то случилось, Брайони?
- Ничего, - резко отозвалась она. - Ничего не случилось. Я просто хочу спать.
Он попытался поцеловать ее на прощание, но она закрыла губы рукой.
- Помните, что я говорила? У меня небольшая простуда. Я боюсь заразить вас.
Лео изо всех сил пытался успокоиться: для Брайони это первая ночь, обычные страхи новобрачной, не стоит придавать этому значения; ей понадобится несколько дней, чтобы привыкнуть, только и всего. Но, уныло плетясь к себе в спальню, он мог думать только об одном: "Что, если это не так? Что, если она всегда будет такой?"
- Если я поцелую вас, вы примете лекарство?
Вопрос вырвал Лео из дремы, близкой к беспамятству.
- Что? - вяло промямлил он, не в силах поднять веки.
- Если я поцелую вас, вы примете лекарство?
Ему вновь было двадцать восемь, его терзал жестокий приступ малярии, он лежал в палатке в одном марше пути к северо-западу от перевала Ловарай, и женщина, бывшая когда-то его женой, пыталась подкупить его, предлагая поцелуй в обмен на разрешение спасти ему жизнь.
- Идет, - кивнул Лео. - Только, чур, не жульничать.
Он не собирался глотать это собачье дерьмо (так он называл про себя хинин), чтобы его по-сестрински чмокнули в щечку.
Брайони обхватила ладонями его лицо, и он ощутил ее неровное дыхание, сохранившее запах зубного порошка. Ее губы нежно коснулись его губ, мягкие, невинные, как пасхальные кролики, скачущие по лужайке, - а потом вдруг ее язык скользнул в горячую глубину его рта.
Казалось, Лео пронзила молния, но в следующее мгновение Брайони уже лежала распластанная на кровати, в его объятиях, и он жадно впивал в себя восхитительный, пьянящий вкус ее губ. Его переполняло желание, грешное, нечестивое, жаркое, как адское пламя.
Брайони, его Брайони, счастье его жизни, сотрясала дрожь. Он обожал и ненавидел эту холодную, неприступную женщину. Он боготворил бы ее, если бы она только позволила, но она никогда не позволит. Брайони на своем ледяном пьедестале всегда останется для него недосягаемой, поскольку равнодушна к страстям простых смертных вроде него.
Она положила ладони ему на плечи. Лео ожидал, что она оттолкнет его, но Брайони лишь нежно коснулась пальцами его щеки. И Лео окончательно потерял голову.
Задрав подол ее юбки и сорвав с себя брюки, он одним мощным движением овладел ею. Нахлынувшее блаженство ошеломило его, лишив разом зрения, слуха и способности говорить. Перед ним открылся мир ощущений. Эта женщина была его раем, его благословением. Никогда прежде он не испытывал такого острого наслаждения, такой исступленной нежности. Жаркая темная волна захлестнула его, опустошая, осушая до дна, тело содрогнулось, извергая влагу.
И сразу навалилось изнеможение. Лео обмяк, не в силах пошевелиться. Едва дыша; смутно, словно сквозь сон, он почувствовал, как Брайони высвободилась и соскользнула с кровати.
Мягко, но настойчиво она положила ему в рот пилюлю.
- Вы обещали, - прошептала она дрожащим голосом.
Лео проглотил хинин, запил водой, которую подала ему Брайони, и снова рухнул на подушку.
Ему было двадцать восемь. Его брак распался три года назад, и он только что овладел бывшей женой.
Ошеломленная, Брайони тяжело опустилась на стул.
Лео долго бредил, бормотал что-то бессвязное, говорил о математике. Он упорно отказывался принять хинин, и Брайони, рассерженная, доведенная до отчаяния, готова была применить силу.
А потом он начал звать ее по имени, снова и снова. "Брайони, Брайони, любимая. Что случилось, Брайони?" Лео метался в бреду, твердя ее имя, не сознавая, что говорит, не слыша ее, а для Брайони его сбивчивая речь звучала волшебной, сладкой до боли музыкой, чудесной одой.
Ей показалось вполне естественным предложить ему поцелуй в обмен на лекарство, ведь Лео поцеловал ее как раз перед тем, как его сразил приступ малярии. Брайони и представить себе не могла, что он способен на такую яростную вспышку страсти. Она только успела склониться над ним и поцеловать, как в следующий миг он уже накрыл ее своим телом, а потом, задыхаясь от подступающего блаженства, пронзил ее плоть.
Но ее потрясло не столько то, что Лео в его состоянии сумел овладеть ею. Больше всего ее поразило, что она позволила ему это и что их краткое исступленное соитие доставило ей такое острое, хотя и неполное наслаждение.
И что ей отчаянно хотелось продлить его.
Глава 6
От хинина Лео чувствовал слабость и вялость: его мучили приступы тошноты, иногда ему удавалось побороть их, но чаще болезнь одерживала верх. Остальное время он лежал неподвижно, не в силах пошевелиться. Брайони сидела рядом, не оставляя больного ни на минуту. С героическим спокойствием она поддерживала Лео, помогая справиться с изнурительными приступами рвоты.
- Как вы это выдерживаете? - спросил он однажды.
- Мне доводилось видеть зрелища и похуже, - отозвалась Брайони, и больше эта тема не поднималась.
Когда горечь во рту становилась невыносимой, Брайони готовила больному полоскание - раствор ментола и тимола. Она давала Лео пить медовую воду для поддержания сил, чистила ему зубы и меняла одежду.
- Почему вы так добры ко мне? - решился задать вопрос Лео в другой раз.
Обессиленный, он лежал с закрытыми глазами, а Брайони втирала целебную мазь в его израненные руки, стертые веревками и расцарапанные о камень во время тяжелейшего перехода из Гилгита в Читрал через непроходимые скалы. Лежа в полудреме, он ощущал сладковатый запах пчелиного воска, исходивший от мази, и теплое скользкое прикосновение пальцев Брайони, гладивших его загрубевшие ладони и разбитые костяшки.
- Вы больны, а я врач.
Разумеется, Лео хотелось услышать, что заботливое внимание Брайони объясняется не одним лишь врачебным долгом, что здесь кроется нечто большее. Хотя отлично понимал, что надеяться на это бессмысленно.
В последний месяц их с Брайони брака он нашел смятое письмо в корзинке для мусора в кабинете - Лео искал там листок с уравнениями, который случайно выбросил. Письмо, написанное женщиной, чью жизнь, как и жизнь ее ребенка, удалось спасти благодаря успешному кесареву сечению, проведенному Брайони, глубоко тронуло Лео. Прежде ему не доводилось читать ничего подобного.
Он знал, что Брайони превосходный врач. Ему никогда не пришло бы в голову усомниться в ее преданности профессиональному долгу. Но Лео всегда сознавал, что больше всего Брайони интересуют не пациенты, а сами болезни, что ею движет не столько сочувствие к больным, сколько желание одержать верх над разрушительными силами природы.
Весь вечер он провел, стоя над письмом. Крупный, старательный, почти детский почерк буква за буквой отпечатывался в его мозгу, пока наконец Лео неохотно не признался себе, что главное в его жене не отстраненность, а полнейшее равнодушие. Лишь женщина, отвергающая человеческую близость любого рода, физическую или эмоциональную, могла бы с таким презрением отринуть искреннюю благодарность.
- Простите, - произнес он.
- Вам есть за что просить прощения. - Подушечка ее большого пальца круговыми движениями массировала ладонь и запястье Лео. Ощущение было удивительно приятным, ему хотелось, чтобы Брайони гладила его как можно дольше. - О чем вы думали, скрывая от доктора симптомы болезни?
- Я не это имел в виду.
"Позволь мне обладать тобой снова. По-настоящему. Позволь доставить тебе наслаждение, что ты подарила мне, восхитительное, неземное блаженство".
- Я знаю, что вы имели в виду. - Она выпустила руку Лео. - Не будем больше об этом говорить.
На второй день после приступа малярии с перевала Ловарай спустился караван мулов.
В том месте, где Лео и Брайони остановились в конце первого дня путешествия и где им пришлось задержаться, дорога уходила в сторону от реки и снова поднималась в горы. Поскольку многие горные перевалы, окружавшие долину Читрал, зимой были непроходимы, местная торговля оживлялась лишь в теплое время года.
Высунув голову из палатки Лео, Брайони оглядела вереницу мулов. Это был торговый караван. Имран и его сын Хамид предложили торговцам чаю. После короткой беседы путешественники оседлали мулов и продолжили путь, направляясь на север, вероятно, на читральский рынок.
- Мне нужно поговорить с Имраном, - заявил Лео.
Брайони вскинула на него удивленные глаза. Она думала, что Лео спит. Вдобавок он уже вызывал к себе Имрана утром. Мужчины говорили о провианте, и Лео выдал проводнику рупии - дневную плату для кули.
- Может, вам что-нибудь нужно? Я принесу.
- Нет, спасибо. Мне хочется знать, что рассказали путешественники, - ответил Лео, не открывая глаз.
Брайони сходила за Имраном и привела его в палатку.
- Какие новости из Свата? - приступил к расспросам Лео.
- Торговцы пришли не из Свата, а из Дира. В Дире говорят, что в верховьях долины Сват появился великий факир-отшельник. Настоящий волшебник. Он выгонит отсюда англичан. - Проводник неодобрительно покачал головой: - Вечно эти колдуны.
Лео кивнул и, поблагодарив Имрана, отпустил его.
- Как вы узнали, что появились новости из Свата? - спросила Брайони, не в силах скрыть изумление. - На каком языке говорили торговцы?
- На пушту, которого я не знаю, но слово "Сват" нетрудно различить.
Большинство читральцев принадлежало к народу кхо и говорило на языке кховар. Однако на юге Читрала население северо-западной пограничной провинции составляли преимущественно патаны, или пуштуны, как их еще называют.
Брайони изумилась еще больше.
- А как вы догадались, что новости из Свата касаются нас? Торговцы вполне могли говорить о зерне.
- Они постоянно повторяли слово "факир", и несколько раз звучало слово "серкар". Поскольку "серкар" почти наверняка означает "власти Индии", я решил хотя бы спросить.
Брайони кивнула. Северо-западная пограничная провинция всегда считалась местом неспокойным. В 1895 году в Читрале шли ожесточенные бои, враждующие клики одна за другой пытались захватить княжеский престол, пришлось отправить туда британский гарнизон в четыреста человек, чтобы подавить мятеж. А два года спустя, в июне, среди бела дня в долине Точай было совершено нападение на представителя британских властей и его охрану. Это случилось довольно далеко от Читрала, за сотни миль к юго-западу от Пешавара, на скалистых нагорьях Вазиристана, где местные народы всегда оказывали сопротивление иноземному владычеству, так что ни Брейберны, ни Брайони не опасались за свою безопасность. И все же события эти послужили напоминанием, что драгоценный покой хрупок и может быть легко нарушен.
Взяв карту из седельной сумки Лео, Брайони разложила ее на коленях. Путь их маленького отряда был обозначен на карте красной линией. Брайони внимательно вгляделась в рисунок. Преодолев перевал Ловарай, они окажутся в Дире. Недалеко от города, лежащего в двенадцати - пятнадцати милях от перевала (по карте трудно было точно судить о расстояниях), им предстояло выйти к реке Панджкора. Дальше их маршрут тянулся вдоль реки до деревни Садо, где следовало повернуть на юго-восток, в сторону Чакдарры, расположенной на берегу реки Сват.
Эта река считалась одной из крупнейших водных артерий княжества, в ее густонаселенной долине бурно кипела жизнь. У Чакдарры долина Сват пролегала с востока на запад, а красная линия на карте вела прямо на юг. Путешественникам оставалось лишь переправиться через реку, и долина Сват останется позади.
- Сколько отсюда до долины Сват? Сто пятьдесят миль?
- Около того. Мы переберемся через реку в низовье долины. А Верхний Сват лежит ближе к истокам реки, за перевалом Амандара.
Брайони сложила карту и убрала ее обратно в седельную сумку. К чему беспокоиться о том, что случится еще не скоро?
Вдобавок в пограничной провинции служители религиозного культа всегда противостояли любой внешней власти. Оголтелые фанатики-факиры встречались здесь и раньше. Большинству из них удавалось пробудить в своих последователях лишь несбыточные мечтания, не более. Странствующий дервиш из верховьев долины Сват скорее всего - лишь очередной потрясающий кулаками имам, а число его приверженцев изрядно преувеличено слухами.
Желание местного населения освободиться от британского владычества вызывало в Брайони слабый отклик сочувствия. В конце концов, англичане сами превозносят Боадицею, великую королеву бриттов, сражавшуюся против римлян. Впрочем, едва ли этому суатскому имаму по плечу подобное деяние.
- Вы в состоянии что-нибудь съесть? - обратилась Брайони к Лео.
Тот покачал головой. Одно упоминание о пище вызывало у него тошноту.
- Тогда вам лучше ещё поспать.
Лео закрыл глаза. Брайони опустилась на табурет у кровати. Вскоре, когда больной, казалось, заснул, она приложила ладонь к его щеке. Лео так исхудал, что страшно было смотреть на него, и все же Брайони не могла отвести взгляд от его лица. Как не в силах была подавить в себе желание.
Она нежно провела мизинцем по кончикам его ресниц, погладила ухо, мягкое и прохладное - жар у Лео спал после первой же дозы хинина. Ее палец скользнул по горлу Лео и задержался чуть выше ключицы, там, где трепетала голубая жилка.
Брайони начало казаться, что биение его сердца ускорилось, когда Лео поймал ее руку и поднес к губам. Она тотчас отпрянула, но Лео успел прижаться губами к ее ладони.
Жаркий след этого поцелуя жег ее ладонь еще долго после того, как Лео по-настоящему заснул.
На пятый день после приступа малярии Лео пробудился вечером от зыбкого, тревожного сна. Хинин, хотя и причинял мучения, оказался действенным лекарством. Лео все еще чувствовал слабость, однако симптомы болезни прошли. Силы постепенно возвращались к нему.
Брайони сидела на табурете у походной кровати больного, сжимая в руке половинку печенья. Ее рука покоилась на темно-зеленой шерстяной юбке. Строгая блузка в зеленую с белым полоску была наглухо застегнута, длинный ряд пуговок тянулся до самого подбородка.
У нее был прелестный изящный подбородок. Лео помнил, как нежно, с терпеливой надеждой касался его губами, когда Брайони не позволяла целовать себя в губы. Он обводил пальцем контур ее лица, гладил подбородок и щеки, ласково покусывал ухо, но вскоре и эта невинная радость была ему запрещена. На следующую ночь Брайони попросила его не расплетать ее косу, потому что наутро слишком тяжело расчесывать спутанные волосы, а ей нужно вовремя успеть в больницу.
Сегодня ее волосы были разделены посередине пробором и стянуты в узел на затылке, гладкие как стекло, блестящие, точно лакированные. Брайони наклонилась, потянувшись за флягой, лежавшей на полу палатки. Лео заметил белую полосу в ее волосах, и снова по его коже пробежал озноб.
"Ее волосы побелели из-за вас".
Это обвинение бросила ему Каллиста.
"И вы поверили Каллисте?"
Лео встретил взгляд Брайони, и его обдало волной жара. Совсем недавно их тела слились воедино, и его возлюбленная вовсе не была против.
Брайони поспешно отвернулась.
- Скоро вам принесут обед, - сказала она. - Бульон из баранины и бириани с курицей. Саиф-Хан приготовил пудинг по случаю вашего выздоровления.
Лео сел на кровати. Брайони точно угадывала все его желания. Пятидневный курс хинина закончился накануне. Желудок больного перестал капризничать. Появился аппетит.
Брайони наблюдала за Лео, он чувствовал на себе ее взгляд, осязаемый, словно прикосновение. Но стоило ему поднять голову от тарелки, Брайони тотчас отводила глаза. А потом снова следила за каждым его движением.
Открыто или исподлобья, украдкой, исподтишка, урывками, она неустанно подсматривала за ним.
- Я заметила фабричное клеймо на подошвах ваших ботинок, - заговорила она наконец. - Их изготовили в Берлине? - В былые времена Лео придирчиво следил за своей внешностью. Вся его одежда отличалась отменным качеством, но и этого было ему недостаточно. Он тщательно отбирал каждую вещь, приобретая лишь настоящие произведения искусства, безупречные работы сапожников и портных. Однако после расторжения брака его охватило безразличие, былая взыскательность изрядно поубавилась. Когда в Берлине ему понадобились новые ботинки, он просто купил пару готовых, вместо того чтобы написать своему лондонскому мастеру. Подобный поступок привел бы в ужас того молодого щеголя, каким был когда-то Лео. - Что вы делали в Берлине? - спросила Брайони, подавая больному вторую чашу бульона.
- Спасибо, - поблагодарил Лео, принимая чашу из ее рук. - Я читал лекции в университете.
Брайони снова наполнила его тарелку горячим бириани.
- Каллиста писала, вы были в Мюнхене. Она уверяла, что вы собрались купить виноградник где-то в Баварии и осесть там, удалившись на покой.
- Мне было двадцать пять лет, немного рановато, чтобы мечтать об уединении и покое в старомодном местечке вроде Баварии.
- Еще Каллиста писала, что вы вскоре передумали и уехали в Америку, в Вайоминг, чтобы заняться разведением скота.
- Не такой уж невероятный план, когда речь идет о младшем сыне в семействе. Но я отправился в Принстонский университет развращать американскую молодежь в штате Нью-Джерси, на несколько тысяч миль к востоку от Вайоминга.
Брайони смущенно откашлялась.
- Я была в Германии, продолжала хирургическое образование в университете Бреслау. И в Америке тоже. Мне удалось пройти обучение в Женском медицинском колледже в Пенсильвании.
- Да, я знаю.