- Вы благородный человек, Василий Андреевич. Я должен довериться вам, хотя, конечно, просто не представляю себе всех последствий этого предложения.
- Послушайте, друг мой! - Жуковский остановился и глубоко вздохнул. - Вполне допускаю, что могут возникнуть ситуации, когда я буду не в силах содействовать вам или заступиться за вас. Невыполнение приказов государь считает предательством. И вы должны серьезно обдумать свое поведение при дворе. И трижды подумать, прежде чем что-либо совершить. Поступайте по совести, но помните о долге. И тогда вам не придется считать себя доносчиком, и другие не назовут вас предателем.
Репнин выслушал Жуковского молча. Иллюзии рассыпались у него на глазах - вместо святого служения Отечеству, он оказался на передовой дворцовых интриг, и от осознания этого в сердце Михаила поселилась странная тоска - глухая и мутная. Попрощавшись с Жуковским, Репнин проследовал к интенданту Александра и получил от него надлежащие инструкции. Выполнив все поручения, он явился к наследнику - представиться по форме и доложить о начале исполнения своих обязанностей.
Александр встретил его в своем кабинете, бросившись навстречу, как к старому другу. Но Репнин не выказал такой же радости и сказал сухо и официально:
- Я получил отчет от интенданта Вашего Высочества и проверил фуражирование вашего полка.
- Оставьте этот тон, Репнин, - недовольно прервал его наследник, - не уподобляйтесь солдафонам моего батюшки.
- Также я ознакомился с жалобами и представлениями, направленными на имя Вашего Высочества…
- Репнин, не досаждайте мне всей этой армейской галиматьей, - тон Александра из свойского стал требовательным, - помогите закончить письмо. Что-нибудь оригинальное и с чувством.
- Письмо адресовано женщине?
- Конечно! Любимой, расстроенной нашим расставанием и недомолвками, - воскликнул Александр, обрадованный, что его, наконец-то, поняли. - Ну же, Репнин, как можно успокоить любимую женщину?
- Боюсь, Ваше Высочество, что в амурном слоге я не искушен и вряд ли сумею вам помочь, - солгал Репнин, известный в полку своим поэтическим даром.
- Вы что же, никогда не любили? - Александр с удивлением взглянул на своего адъютанта.
- Пока не удостоился этого счастья…
- А знаете, я вам даже завидую, - Александр посмотрел на Репнина с нескрываемым любопытством. - Но это еще не все… Сегодня вечером мне понадобится ваша помощь. Дело секретное, поедем в вашей карете. И мне нужно будет кое-что из одежды, например, маска.
- Маска?
- Вот именно.
- Могу я узнать, для чего такая секретность?
- А вот это - лишний вопрос, мой дорогой друг, - Александр испытующе взглянул в лицо Репнину. - Вы же мой друг? Так не позволяйте мне усомниться в вашем назначении…
* * *
После того, как Репнин ушел, Александр, не торопясь, дописал письмо, предназначавшееся Ольге, и только тогда счел, что достаточно заставлял отца ждать.
- Явился по вашему приказанию! - по-уставному объявил Александр, войдя к императору вслед за докладом адъютанта, сообщившим о его появлении.
- Молодец! Из тебя выйдет солдат!
- Сомневаюсь. Даже дрессированные звери не всегда охотно выполняют приказы.
- Ты полагаешь себя дрессированным зверем? - Николай взглянул на сына неодобрительно и исподлобья.
- Разве не похож? Вы отменно выдрессировали меня. Кланяюсь, когда надо. Одеваюсь, как надо. Учусь, чему скажут.
- Стало быть, ты считаешь, что Господь ошибся, послав тебе судьбу наследника престола в самой большой державе мира?
- Я считаю, что жизнь, лишенная свободы, не имеет смысла.
- Ты излишне горяч, сын мой. И полон страстей. Но я тебя понимаю, сам был таким в твои годы.
- И что же - вас жизнь не разочаровала?
- Нет. Не разочаровала. Но когда я стал императором, мне пришлось быстро повзрослеть.
- Отец, - Александр на минуту растрогался. - Я все понимаю…
- Слушай, Саша, - мягко перебил его Николай. - Возможно, ты прав, и я действительно очень строг с тобой. Хочешь веселиться - веселись. Только помни, кто ты и в чем твой долг.
- Я прекрасно помню это… - слабость Александра была недолгой. - Трудно забыть. Вы напоминаете мне о моем долге каждый божий день!
- Об этом не грех напомнить. И вот еще, об этой…
- Ее зовут Ольга Калиновская, и я люблю ее. И желаю жениться на любимой женщине. Как это сделал мой дядя, Константин, который выбрал верность другому долгу - долгу своего сердца!..
- Он был слаб, - сухо сказал Николай, - и никто его выбору не препятствовал. Ты же не можешь позволить себе такую роскошь. Выбор сделан за тебя. Богом и народом. И довольно об этом. Вот, лучше взгляни…
- И что это? - Александр без малейшего интереса склонился к листам бумаги, разложенным на столе перед отцом.
- Наброски новой военной формы. Рассмотри повнимательней. Вероятно, ты захочешь ее усовершенствовать. Добавишь что-нибудь новое, - Николай старался говорить как можно более любезным тоном.
- Да неужели вы действительно думаете, что, рисуя военную форму, я захочу стать императором? - в сердцах воскликнул Александр.
Отец не понимал его, не слушал и не хотел этого.
- Саша, - Николай предпринял последнюю попытку воззвать к разуму сына, - я желаю приобщить тебя к нашему общему делу.
- Направляя каждый мой шаг? Покорнейше благодарю! - Александр прищелкнул каблуками и стремительно выбежал из кабинета отца.
- Саша!..
Но вместо сына в кабинет вошел Жуковский. Он только что столкнулся с наследником и выразительно, словно испрашивая объяснений, посмотрел на Николая.
Вместо ответа император без слов указал Жуковскому на шахматный столик. Жуковский так же молча принял это приглашение. Он знал: шахматы помогали Николаю успокоиться и сосредоточиться. А играл император отменно. Его холодный, математический ум словно предназначался для этой игры, требующей усердия и умения гасить свои эмоции.
Быстро разыграв простейший дебют, Николай на несколько секунд задержал дыхание и сделал ход ладьей. Чтобы ответить ему - а Николай всегда играл белыми - Жуковский должен был подумать. Сбросивший первый слой раздражения на продумывание шахматной комбинации, Николай откинулся в кресле и забарабанил пальцами по подлокотнику.
- Василий Андреевич, - наконец, нарушил он молчание, - твое влияние на Александра всем известно. И ты пользуешься его доверием…
- Благодарю, государь, - кивнул Жуковский, закрыв, как ему показалось, проход для фигуры императора.
- С ним стало так трудно, он так несдержан, и характер его невыносим, - пожаловался Николай, делая следующий, на первый взгляд, малозначимый ход пешкой.
- Те науки, что я ему преподаю, требуют более усердия и знаний, чем пылкости, - Жуковский на мгновение помедлил в разговоре, высматривая позицию для своего ответного хода. - Однако от степени духовного развития главы государства зависит судьба народа.
- А если душа наследника полна безумных идей и вредных пристрастий?
- Пристрастия и страсти недолговечны, - Жуковский никак не мог понять, почему Николай подставляет главные фигуры под бой.
- Стало быть, ты полагаешь, его увлечение Калиновской будет недолгим?
- Недолгим, - кивнул Жуковский и снова сделал ход из первого ряда, невольно открывая правый фланг. - Если вы, государь, не будете упорствовать и запрещать ему видеться с ней.
- А если я позволю? - спросил Николай и потянулся к ферзю, невесть как появившемся в расположении фигур Жуковского.
- Тогда его интерес к ней быстро угаснет, - Жуковский окинул непонимающим взглядом позицию на доске. - Кстати, в шахматной игре, как и в воспитании отпрысков, есть свои секреты. Чем больше ходов просчитаешь, тем дольше держишь партию в своих руках.
- Вот и я говорю о том же, - улыбнулся император. - Василий Андреевич, тебе шах. И мат!
Глава 2
Призрачный бал
Вернувшись после развода в крепости домой, Владимир Корф застал в гостиной их городского особняка картину привычную, но ненавистную ему с детства. Старый барон, его отец, сидел на диване в центре залы и с умилением слушал музицирование Анны.
Анна была проклятьем и кошмарным сном Владимира. Отец всюду выдавал эту хорошенькую девицу с миниатюрной фигуркой и кукольным личиком за свою воспитанницу, а с Владимира взял слово всегда хранить молчание о тайне происхождения юной прелестницы. Барон Корф никогда не рассказывал сыну о причинах, побудивших его баловать и воспитывать крепостную, как собственную дочь, и Владимир предполагал в этом самое худшее. Рано оставшись без матери, он с ненавистью смотрел, как столь необходимая ему отцовская любовь уходила на заботу о девочке без роду и племени.
Барон Корф приглашал к Анне тех же учителей, что и к сыну. И поэтому она знала несколько языков, была хорошо воспитана и держалась благородно. Со временем у девушки обнаружился певческий дар, и барон Корф - известный театрал и любитель искусств - прочил ей славу лучшего голоса императорской сцены. Старый Корф частенько устраивал зрелища в своем загородном поместье - его театр считался лучшим в уезде, пользовался отличной репутацией и мог поспорить с другими театрами, знаменитыми в деле увеселения столичной публики. И, конечно же, Анна стала в нем премьер-актрисой.
Владимир и сам находил игру Анны восхитительной. Она завораживала и трогала естественностью движений и безыскусностью интонаций. Порою в роли она проявляла столь притягательную страстность, что каждый невольно ощущал тот самый внутренний трепет, который знаком любому, кто испытал глубокое и настоящее чувство. А ее пение можно было сравнить разве только с колдовством сирен, заманивавших на свой губительный остров простодушных моряков, очарованных властью женских голосов. И от сознания силы артистических чар Анны Владимиру становилось еще больнее, и язва, разъедавшая его душу, давала страшные метастазы.
Владимир ненавидел Анну так пылко, как если бы любил. И лишь учеба в Пажеском корпусе и дальнейшая воинская служба удержали его от отчаянного желания расставить все точки над i. Вступив в пору зрелости, Владимир еще яснее ощутил, как отдалило от него отца это необъяснимое и противоестественное увлечение барона юной крепостной. Начиная понемногу бунтовать, Владимир сознательно и часто ставил Анну в неловкое положение, публично унижая ее перед дворовыми, угрожал ей поркой на конюшне, но вмешательство отца отнимало у Владимира малейшую надежду на радость расправы с малолетней интриганкой, совершенно непостижимым образом завладевшей сердцем старого барона Корфа.
В армии эта боль слегка поутихла, но, время от времени наезжая домой, Владимир снова и снова оказывался свидетелем нелепого межсословного адюльтера. И никакие попытки отца убедить его в том, что эта связь существует лишь в воображении Владимира, не помогали. Будучи не в силах лишить Анну того положения, которое барон Корф определил для нее в их доме, Владимир вымещал свою злость на других крепостных. А это для его отца, известного либерала и гуманиста, было совершенно неприемлемым. И однажды барон убедительно попросил сына, как можно реже навещать его в Двугорском. Тогда-то Владимир и отправился на Кавказ.
При возвращении сына в столицу Ивану Ивановичу показалось, что сын повзрослел и научился терпимости. Но иллюзии, равно как и надежды на то, что когда-нибудь Владимир и Анна станут друзьями, развеялись в прах уже в первые часы пребывания молодого Корфа в наследственном особняке в самом центре Санкт-Петербурга. Владимир, как и прежде, выказывал Анне свое небрежение, и тон его обращения к ней стал еще более раздражительным и бесцеремонным. Лишь после нескольких категорических предупреждений, высказанных старым бароном, Владимир повел себя сдержаннее и больше времени проводил с друзьями в казарме или на светских праздниках, нежели дома.
Не встречаясь с Анной, Владимир забывался, и обида на отца становилась глуше и уходила глубже, но стоило ему увидеть или паче чаяния - услышать Анну, ненависть и ярость с новой силой овладевали им. Вот и сейчас, вернувшись домой не в лучшем настроении после боя, почти проигранного Репнину, и счастливого назначения последнего в адъютанты цесаревича Александра, Владимир и в родных стенах не мог найти успокоение и понимание. Отец даже не ждал его - он весь превратился в слух и умиление. И как же могло быть иначе - Анна пела! О Господи, как она пела! Этот голос надрывал душу и заставлял слезиться глаза…
Владимир не решился войти в залу и прижался к стене за полуоткрытой дверью, откуда хорошо все слышал. Он не хотел слушать, но и не слушать Анну было невозможно.
Наконец, Анна сыграла финальный аккорд романса, и, когда замерли последние звуки ее голоса, раздались теплые и уважительные аплодисменты - старый барон благодарил свою воспитанницу за пение.
- Вы желаете, чтобы я еще что-нибудь спела для вас? - спросила Анна.
- Аннушка, я готов тебя слушать бесконечно, - улыбнулся барон. - Но сегодня лучше побереги голос до вечера.
- Для чего?
- А вот послушай-ка, - барон взял с серебряного подноса для почты, лежавшем на столике рядом с диваном, распечатанное письмо. - Так… "Здравствуй, дорогой друг!". Так… здоровье… засвидетельствовать почтение… Вот! "…а именно хочу сообщить тебе, что сегодня я смогу устроить прослушивание для твоей протеже Анны на маскараде у Потоцкого, и смею заверить, если она так талантлива, как ты уверяешь, то ей суждено петь на императорской сцене!" Ты понимаешь? Сегодня тебя будет слушать директор императорских театров - Оболенский. Сергей Степанович - мой давний и хороший друг.
- Директор императорских театров?
- Да, в присутствии особ, приближенных ко двору!
- Но это так неожиданно… - Анна растерялась и вздохнула. - Что, если Сергею Степановичу каким-либо образом станет известна правда обо мне? Может случиться, что кто-нибудь меня узнает - и скажет ему, что я…
- Никто не узнает, что ты крепостная, - поспешил уверить ее барон.
- А как же Владимир? - встрепенулась Анна. - Он тоже приглашен?
- Он ничего не скажет. Я обещаю тебе, - строго сказал барон.
- Иван Иванович! Вы слишком добры ко мне. Я не стою ваших хлопот!
- Я всего лишь хочу, чтобы ты была счастлива. И ты будешь счастлива. Даю тебе слово барона Корфа. Слово, в котором еще никто не мог усомниться! И не благодари меня, все мои старания для тебя - лишь малая часть того, что я должен отдать твоим заслугам и таланту.
- Но… - хотела возразить Анна.
- Более не говори ничего! И ожидай меня здесь - я тотчас же вернусь. Я хотел бы кое-что показать тебе. Это очень важно, моя дорогая, - барон поднялся, жестом остановил Анну, попытавшуюся встать, как обычно делают слуги в присутствии хозяина, и вышел из залы.
Он прошел близко от Владимира и не заметил его. Владимир на мгновение задержал дыхание и с трудом подавил волнение, с новой силой всколыхнувшее его душу. Отец, что же это такое, отец?! Дождавшись, когда барон пройдет, Владимир резко распахнул дверь в залу и вошел. Анна, игравшая в одиночестве какую-то музыкальную пиеску и что-то напевавшая вполголоса, резко оборвала свое музицирование.
- Что же вы прекратили петь? Насколько я понял, это обычное занятие для наших крепостных в часы досуга, - ожесточенно бросил ей Владимир.
- Иван Иванович разрешил мне… - Анна поднялась уйти.
- Стоять! - зарычал Владимир. - Разве я сказал, что ты свободна? У меня для вас есть поручение, сударыня. И я надеюсь, не должен напоминать, что вы обязаны выполнять мои поручения. Все мои поручения!
- Конечно, что прикажете, - Анна поклонилась ему.
Владимир заметил, как аккуратно и со вкусом сделана ее прическа - волосок к волоску и такие прелестные завитки на висках!.. И от этого его раздражение усилились сверх всякой меры.
- Мои сапоги отвратительно вычищены, - грубо сказал он. - Идите и надрайте их! Так, чтобы я мог видеть в них свое собственное отражение.
- Это все?
- Нет, - не унимался Владимир. - После сбегайте в лавку Мойшеса за бутылкой шампанского.
- Я могу идти, мой господин? - Анна не поднимала глаз, и все ее существо выражало лишь одно - безропотность и покорность.
- Извольте, - издевательски проронил Владимир сквозь зубы, глядя, как Анна медленно складывает ноты на крышке рояля и выходит из залы.
Владимир самодовольно улыбнулся и подошел к столику, на котором лежало оставленное отцом письмо от Оболенского. Он едва удержался от желания разорвать этот листок - свидетельство неминуемого позора его семьи. В этот момент вернулся барон, и в руках отца Владимир увидел прямоугольный футляр - в таких обычно хранят украшения. Глаза Владимира недобро блеснули.
Барон с недоумением огляделся по сторонам.
- Владимир! Ты дома? А где Анна? Она же только что была здесь.
- Я отправил ее по делам, - Владимир цинично засмеялся.
- Что еще за дела? - вздрогнул барон.
- Я приказал ей купить мне шампанского. Хочу банкетировать несколько приятных событий, которыми был отмечен прошедший день.
- Послушай, неужели нельзя было послать за вином кого-нибудь из слуг, - в голосе отца Владимиру почудилась нервность, но он пропустил эти признаки мимо ушей. Он упивался своей победой над Анной.
- А она и есть служанка!
- Не в этом доме. Скажи, чтобы за ней послали, пусть вернется. Она должна готовиться к сегодняшнему вечеру.
- Скажите, отец, зачем вам это нужно? - Владимир посмотрел на отца прямо, в упор.
- У Анны - редкий талант, - барон не отвел взгляда и не смягчил тона. - Такой дар нужно развивать.
- Так пусть поет себе в крепостном театре, чтобы услаждать слух хозяев! На балу ей совершенно не место, и вам не следовало привозить ее в Петербург, отец! - голос Владимира зазвенел от негодования.
- Как ты смеешь судить мои поступки! - прикрикнул на него барон и добавил не терпящим возражения тоном: - Мне очень жаль, Владимир, что ты все понимаешь превратно. А посему прошу тебя сейчас же оставить меня!.. И проследи, чтобы Анна немедленно вернулась. Я буду ждать ее здесь, сейчас!
Владимир опустил глаза, отрешенно кивнул и вышел из залы. Дав распоряжение одному из слуг найти Анну, он бросился к себе и запер комнату на ключ. Оставшись один, Владимир рухнул на постель, как был - в одежде, и зарычал с неистовой, но невероятным усилием воли подавленной злобой. Будь ты проклята, актерка, девка! Не-на-вижу!..
Когда Анна снова вошла в гостиную, барон стоял у окна, выглядывая кого-то во дворе. Заслышав легкие шаги, Иван Иванович обернулся с улыбкой ласковой и немного виноватой. Барон чувствовал неловкость за самоуправство Владимира, но развивать эту тему не стал. В глазах Анны он уловил мольбу о снисхождении, и ее благородство, как всегда, поразило и укротило его. Барон вздохнул и знаком подозвал Анну к себе.
- Аннушка, вот взгляни, одна вещица, - барон подал Анне черный футляр, который держал в руках. - Она непременно принесет тебе удачу сегодня вечером.
- Какое красивое!