- Я желаю, чтобы вы прекратили так говорить, - сказал Киёри. Его раздражение все усиливалось, хотя он и понимал, что этим только выставляет себя в дурацком свете, поскольку, как она сказала, она - это он, и именно себя ему следует винить за все, что она делает или говорит, поскольку это делает или говорит он сам. Ну и какой толк в этом мучительном коловращении мыслей? Лучше уж поговорить, как они всегда беседовали раньше - безумец и галлюцинация, - поговорить еще один, последний раз.
- Вы сказали, что уйдете сегодня ночью и никогда больше не вернетесь, - сказал Киёри. - Это и вправду так?
- Разве я когда-либо лгала вам, мой господин?
- Нет, никогда.
- Воистину, это достойно внимания - не так ли? За шестьдесят четыре года вы, говоря через меня, ни разу не солгали себе. Немногие могут сказать о себе подобное. О, прошу прощения. Вы не можете сказать этого, поскольку это сказала я. Но подождите! Я - это вы, так что на самом деле вы действительно можете это сказать, и даже уже сказали.
- Пожалуйста, - Киёри склонился в поклоне, - давайте будем рассматривать затрагивающее нас явление как сопряженное с призраками. Так намного проще.
- Я согласна, - сказала Судзукэ, - но с одним небольшим уточнением.
- Хорошо, - мгновенно отозвался Киёри, так ему хотелось поскорее избавиться от этой головоломки. Но увидев выражение ее глаз, он тут же пожалел, что дал согласие прежде, чем узнал, что же она предлагает.
- Давайте скажем, что призрак - это вы, князь Киёри.
- Это возмутительно.
- В самом деле? - Всю веселость с Сидзукэ словно ветром сдуло. - Вы изучали классические труды конфуцианства, буддизма и даосизма. И все же на протяжении пятидесяти лет вы рассматривали наши взаимоотношения лишь с одной стороны. Вы отвергли сон Чжуан-цзы, сутру Цветочной Гирлянды и великое наставление Конфуция.
- Чжуан-цзы видел много снов, - сказал Киёри, - сутра Цветочной Гирлянды состоит из семидесяти тысяч иероглифов, а Конфуций учил многому. Было бы лучше, если бы вы уточнили, что именно имеете в виду.
- В каждом случае вам нужно лишь самое очевидное.
Киёри ждал, что Сидзукэ скажет дальше. Сидзукэ молча глядела на него. Он подождал еще; она продолжала глядеть. Киёри был правителем княжества. Никто не смел смотреть ему в глаза, и Киёри не был привычен к подобному состязанию. Он заговорил первым.
- Чжуан-цзы приснилось, что он - бабочка. Когда он проснулся, то не мог понять, кто же он: человек, которому снилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она - человек.
Уж не улыбнулась ли она удовлетворенно, одержав над ним победу? Если и так, улыбка была настолько легкой, что могла существовать только в его воображении. О чем он думает? Конечно же, она была воображаемой. Все происходящее существовало лишь в воображении.
Судзукэ поклонилась и поинтересовалась:
- А сутра Цветочной Гирлянды?
Киёри в молодости не слишком интересовался учебой, а эта сутра была особенно длинной и сложной. Но один образ оттуда навсегда запал ему в память, настолько он был изящным, и вместе с тем непостижимым.
- В сутре говорится, что Сеть Индры состоит из бесчисленного множества зеркал, в каждом из которых отражаются все прочие зеркала и вместе с тем - завершенная природа реальности, каковая бесконечна в протяженности, бесконечна по времени, и бесконечно изменчива.
Судзукэ одобрительно захлопала в ладоши.
- Замечательно, князь Киёри! Значит, вы все-таки не всегда спали с открытыми глазами, когда преподобный монах Койкё изрекал свои наставления.
- Нет, не всегда.
Койкё, этот старый зануда. Киёри много лет даже не вспоминал о нем.
- Тогда скажите мне еще о Конфуции, и вы впервые в жизни правильно ответите на три ученых вопроса подряд. Какое это будет достижение!
Да уж, воистину. Киёри был весьма искусен в фехтовании на мечах и на посохах, а также в рукопашном бое, но никогда не достигал высот в каллиграфии, запоминании и написании стихов. Высот? По правде говоря, его успехи всегда были прискорбно ничтожны. Думай же! Что за великое наставление Конфуция? Киёри понимал всю глупость своих стараний. Он сидит и тужится, пытаясь произвести впечатление на женщину, которой на самом деле не существует. Нет, лучше смотреть на это как на вопрос самодисциплины. Он - самурай. Он должен уметь оттачивать свой разум до бритвенной остроты и прорубаться сквозь любое замешательство.
Великое наставление Конфуция. Что она может иметь в виду?
Почитай старших?
Храни обычаи предков?
Будь послушным сыном своему отцу и примерным отцом своему сыну?
Подражай достойным людям и избегай общества людей пустых?
Критикуй себя, а не других?
Киёри оборвал себя. Нет, подобный хаотичный перебор ни к чему не приведет. Думай острее. Как меч. Прорубайся через замешательство.
Сидзукэ упомянула Конфуция в одном ряду с предыдущими источниками мудрости. Что общего между его учением, сном Чжуан-цзы о бабочке и бесконечностью зеркал Индры? Между всецело практичным, с одной стороны, и полностью умозрительным и причудливым, с другой?
- Конфуция не интересовали ни сны, - сказал Киёри, - ни загадки мироздания - лишь поведение людей, и потому он создал руководство по гармоничному и полезному поведению.
- Следовательно?
Следовательно - что? Киёри готов был уже признать поражение, когда вдруг ему все стало предельно ясно. Вероятности бесконечны (зеркала Индры), воображение может превратить ответ на любой вопрос в еще один вопрос (бабочка Чжуан-цзы), и потому людям следует не множить сущности, а уменьшать их до того предела, на каком с ними уже можно совладать (конфуцианская схема реальности, построенная на взаимоотношении отцов и детей). Но как бы наилучшим образом изложить эту мысль в словах? Сидзукэ, кажется, уже готова заговорить - несомненно, чтобы ответить на свой собственный вопрос.
Он должен превзойти ее!
Киёри быстро произнес:
- Следовательно, наиболее реально то, что мы решаем считать реальным.
Улыбка Сидзукэ тут же отравила ему ощущение победы.
- Вы перехитрили меня и заставили сказать то, что желали от меня услышать.
- Вы всего лишь пришли к очевидному выводу, - возразила Сидзукэ. - В этом нет никакой хитрости.
- Я сказал это, - признал Киёри, - но я в это не верю. Если на меня будет опускаться меч, а я не уклонюсь от него и не отобью его, то меня зарубят, вне зависимости от того, пожелаю я считать это реальным, или же нет.
- Зарубите меня, князь Киёри.
И как она умудряется сказать именно то, что раздражает его сильнее всего?
- Я не могу.
- Почему?
- Вы знаете, почему. Потому, что на самом деле вас здесь нет. Меч пройдет через вас, как через воздух.
- Потому, что меня здесь нет?
- Да.
- И снова вы рассматриваете только одну возможность, мой господин?
- Конечно же, есть и вторая. Что меня здесь нет.
Вымолвив это, Киёри понял, что Сидзукэ снова его перехитрила.
Сидзукэ поклонилась, выражая согласие.
- И следуя путями бабочек и зеркал, мы не можем с уверенностью сказать, какой из них более вероятен, или какая вероятность исключает другую. Быть может, я - ваш призрак, а вы - мой.
1311 год, главная башня замка.
- Возможность, что меня здесь нет, - сказал Киёри, - это всего лишь возможность. Мы можем говорить все, что угодно - слова не заслуживают доверия, - но я знаю, что я - здесь, а вас здесь нет. И все разговоры о бабочках и зеркалах этого не опровергнут.
Судзукэ видела, как Киёри потянулся и взял что-то, стоящее перед ним. По тому, как он держал руку, она поняла, что это чашка с чаем. Она не видела ничего из того, что было реальным для Киёри - не считая самого князя, а он был словно туманный призрак, сквозь который просвечивали стены. Комната была одинаковой для них обоих - но не ее содержимое. Киёри регулярно проходил через ширмы, цветы и людей, не существовавших в его времени. Сидзукэ знала, что она в его глазах виновна в таком же поведении.
Она была рада, что князь еще не попробовал суп. Суп был отравлен желчью рыбы-луны, ядом, который подлил туда сын князя, Сигеру. Сигеру был безумен и смертельно опасен, но не жесток. Доза яда была такова, что Киёри просто начнет медленно цепенеть; а затем его парализует, и он умрет. Это будет почти не больно.
Киёри поставил чашку и сказал:
- А кроме того, даже если бы я, сам того не зная, был призраком, как я могу быть вашим призраком? Вы же умерли за пять сотен лет до моего рождения.
- Я только сказала о вероятностях, - заметила Сидзукэ. - Я никогда не претендовала на то, что способна объяснить их все.
- Простая логика говорит, что если кто из нас и вправду призрак, так это вы.
Киёри встал и отошел к западному окну. Царящая за окном тьма резко контрастировала с освещенной комнатой. И из-за этого, да еще из-за того, что луна сейчас находилась с противоположной стороны от него, Сидзукэ трудно было разглядеть князя. А лица его она вообще не видела.
- Вам проще думать так, - сказала она.
- Логический аспект заслуживает того, чтобы его подчеркнули, - сказал Киёри, - невзирая на его простоту. Время проходит и не возвращается. Прошлое предшествует будущему. Это словно водопад, что течет лишь в одном направлении.
- Это верно, - согласилась Сидзукэ, - почти для всех.
- Об этом нет смысла спорить. Мы никогда не придем к согласию. - Князь отошел от окна. Теперь, когда за спиной у него оказалась твердая стена, Сидзукэ смогла снова разглядеть его лицо. Князь выглядел скорее встревоженным, чем разгневанным. - Все это не имеет ни малейшего значения. Галлюцинация вы или дух, но именно благодаря вам я узнавал, что произойдет. Я никогда не видел ни единого из видений, которые мне приписывают. Я знал все это лишь потому, что об этом мне говорили вы. Если вы не вернетесь, я больше никогда не буду прорицать.
- Это вас беспокоит, мой господин?
- Нет. Я многое предсказал - куда больше, чем любой Окумити до меня. Я уже с избытком внес свою долю высказываний в "Судзумэ-но-кумо".
- И?..
- У моего внука до сих пор не было видений, - сказал Киёри. - Я сказал ему - как вы сказали мне, - что у него за всю жизнь будет всего три видения. Они придут к нему во снах?
Сидзукэ прекрасно понимала, о чем на самом деле хотел спросить Киёри. Он хотел знать, будет ли она когда-либо являться Гэндзи. Поскольку ее частые и непредсказуемые явления сделали его собственную жизнь столь странной, князь от всей души надеялся, что Гэндзи не постигнет та же самая судьба. Сидзукэ внимательно вгляделась в его лицо. Князь был туманным и полупрозрачным, нереальным и призрачным, но его беспокойство было совершенно явным и глубоко тронуло Сидзукэ. Совершенно не стоило отравлять последние часы его существования тем, чего ни он, ни она изменить не могли.
Для Киёри, как он и сказал, время текло подобно водопаду, рушащемуся с края утеса, - лишь в одну сторону. Для него, но не для Сидзукэ. Она умерла за пять сотен лет до рождения Киёри - и умрет до следующего восхода солнца. А сейчас она, живая, присутствовала здесь, чтобы позаботиться о нем в конце его жизни.
- Я никогда не являлась никому из Окумити, кроме вас, - сказала Сидзукэ, солгав Киёри впервые за все те годы, что они знали друг друга, - и никогда не явлюсь впредь.
Это была вторая ложь. Но Сидзукэ правдиво ответила на незаданный вопрос князя. Она не явится Гэндзи.
Киёри перевел дух и поклонился ей.
- Благодарю вас за то, что вы сказали мне об этом, госпожа Сидзукэ. Вы сняли с моих плеч огромную тяжесть. Мне удалось вести себя, как нормальный человек, но лишь благодаря тому, что я - самурай старой, ныне отжившей школы, способный делать вид, будто все не так, как на самом деле, а так, как должно быть, вопреки всем очевидным проявлениям. Гэндзи же никогда не выказывал подобных склонностей и не получил надлежащей подготовки. Он все изучает и обдумывает самостоятельно - несомненно, этот недостаток вызван тем, что он слишком много изучал поведение и образ мыслей чужеземцев, - вне зависимости от того, что об этом говорит обычай. Если вы явитесь ему, он утратит себя в бесконечной спирали сомнений, которые неизбежно породит ваше присутствие.
Сидзукэ поклонилась в ответ.
- Ныне я говорю вам, князь Киёри, что вам нечего бояться. Гэндзи будет жить необыкновенно полной жизнью; ему будет сопутствовать ясность мысли и нерушимость цели. Он будет истинным самураем, и с мечом в руке поведет свой клан в битву, как в древности, и одержит победы, о которых будут говорить много поколений спустя. Его будут любить женщины несравненной красоты и великого мужества. Его потомки тоже будут героями. Пусть в вашем сердце воцарится мир, мой господин, - ваш род будет продолжаться куда дольше, чем я способна заглянуть.
Киёри опустился на колени. Плечи его задрожали, а дыхание сделалось судорожным; он разрыдался, и слезы его закапали на циновку, словно дождь во время внезапно налетевшего шквала. Честь его наследников была для него важнее собственной чести. А знание о том, что их род будет продолжаться и дальше, было важнее судьбы его непосредственных преемников. Сидзукэ сказала ему то, что он больше всего жаждал услышать.
- Госпожа! - донесся из-за двери голос Аямэ. Сидзукэ тихо отошла от плачущего Киёри и выглянула из комнаты.
- Да?
Аямэ ухитрилась заглянуть в комнату, прежде чем дверь закрылась. Она слышала, как ее госпожа с кем-то разговаривает. Но в комнате никого не было.
- Враги начали выдвигаться в сторону замка в боевых порядках, - доложила Аямэ. - Ночная атака. Должно быть, это дело рук Го. Он всегда отличался нетерпеливостью. Через несколько минут они пойдут приступом на ворота и внешние стены. Нас слишком мало, чтобы удержать их. Кэндзи и самураи собираются устраивать ловушки и засады во внутренних двориках и коридорах. Я вместе с другими вашими придворными дамами встречу врагов у подножия этой башни. Мы заставим их заплатить кровью за каждый шаг наверх. Но нас мало. Со временем они все же доберутся до этой комнаты. - Взгляд Аямэ метнулся от лица Сидзукэ к ее животу, а затем она с мольбой взглянула в глаза госпоже. - Вы сказали, что ваш ребенок переживет эту атаку.
- Да, она ее переживет.
- Госпожа, что мы должны сделать, чтобы этого добиться?
- Будь такой же храброй, Аямэ, как и всегда, и делай так, как ты сказала. Заставь этих предателей умыться кровью. Верь в то, что я тебе сказала - сбудется. Вот и все.
- Госпожа, у вас "посетитель"?
Сидзукэ улыбнулась.
- Я думала, ты не веришь в посетителей.
Слезы заблестели на глазах у Аямэ, а потом потекли по ее совсем еще детским щекам.
- Я обещаю верить во все, что вы мне скажете, моя госпожа.
- Ты была мне верным и любящим другом, Аямэ. Когда я уйду, помни обо мне, а когда моя дочь подрастет, расскажи ей обо всем. Ты это сделаешь?
- Да, - отозвалась Аямэ, задыхаясь от обуревающих ее чувств. Она склонила голову и умолкла, не в силах сказать более ни слова.
Сидзукэ вернулась обратно в комнату, где ее ждал князь Киёри. Он уже взял себя в руки и теперь поднес что-то к губам. Судя по тому, как были сложены его пальцы, это была миска. Суп, отравленный желчью рыбы-луны.
Тысячи голосов взвились в военном кличе и затопили собою ночь за окном.
Прошлому и будущему предстояло вот-вот встретиться в смерти.
1867 год, дворец князя Саэмона.
- На сегодняшнем заседании произошло кое-что очень любопытное, - сказал князь Саэмон своему управляющему. - Князь Гэндзи предложил принять новый закон.
- Что, еще один? - спросил управляющий. - Он явно заразился от чужеземцев их болезненным пристрастием к созданию законов. Им нужно столько законов, потому что у них нет руководящих принципов. Гэндзи настолько стремится уподобиться им, что оказывается от традиций наших досточтимых предков.
- Несомненно, ты прав. Но если даже отрешиться от этого, закон, который он предложил, чрезвычайно любопытен.
- В самом деле?
- Он хочет отменить установления, угнетающие отверженных. Более того, он желает запретить даже использование термина "эта".
- Что? - Лицо управляющего потемнело, как будто у него мгновенно выросло давление.
- Да, и заменить его термином "буракумин". "Люди деревень". Очаровательно, не так ли?
- Мой господин, неужели он действительно заговорил об этом в присутствии собравшихся князей?
- Да, - отозвался князь Саэмон, с удовольствием вспомнив, какой у всех сделался потрясенный вид - кроме него самого, да и то исключительно за счет его нерушимой привычки сидеть на заседаниях с таким видом, словно он заранее все одобряет.
- И что, никто не возразил?
- Князья Гэйхо, Мацудайра, Фукуи и некоторые другие вышли прочь. Князь Гэндзи нажил себе нескольких новых врагов и позаботился о том, чтобы не потерять старых.
- Но что могло заставить его совершить подобную глупость? Неужели он наконец-то сошел с ума?
- Он сказал - и это звучало весьма убедительно, - что никакие западные страны, и в особенности самая сильная их них, Англия, никогда не примут Японию как равную, пока в ней существуют законы против отверженных. Это нарушает нечто, что чужеземцы именуют "правами". Он сказал, что англичане не уважают индусов, невзирая на их древнюю и богатую культуру, именно по этой причине.
На лице управляющего отразилось беспокойство.
- Я надеюсь, вы его не поддержали?
- Конечно же, нет! Я как председатель не могу принимать ничью сторону. Я просто поставил на вид, что сперва необходимо в точности уяснить мотивы чужеземцев, в особенности англичан.
- Это было очень мудро с вашей стороны, мой господин.
- Ты занялся тем делом, которое я тебе поручал?
- Да, господин. В точности установлено, что примерно пять лет назад князь Гэндзи повел отряд самураев в княжество Хино. Свидетелей самого нападения не осталось. Как бы то ни было, после ухода князя Гэндзи стоящая в удалении деревня была найдена сожженной дотла. Все ее обитатели были перебиты. Вывод напрашивается сам собою. Да, мой господин, любопытное совпадение - возможно, оно вас позабавит. Это была деревня эта.
- Да, это и вправду любопытно, - согласился Саэмон. Гэндзи предлагал принять закон в пользу тех самых людей, которых не так давно резал без жалости. Это не имело смысла. И все же эти два факта были как-то связаны между собою.
- Найди и расспроси выживших. Ответ спрятан так хорошо, что мы не сможем даже разглядеть вопрос, не получив дополнительных сведений.
- Князь Саэмон, выживших не осталось. Все до единой хижины были сожжены. На пожарище отыскали и впоследствии захоронили сто девять трупов. Именно столько человек там и проживало.
- Там были похороны.
- Да, господин.
- Кто-то хоронил э… - Саэмон остановился и заменил слово, которое едва не произнес, на другое, предложенное Гэндзи. - Кто-то хоронил буракумин.
- Да, господин.