Предвидя будущее, - реальное будущее, а не то, которое воображали себе одураченные слабаки, - Саэмон начал собирать разнообразные слухи, ходившие о князе Гэндзи с самого его рождения. Большая их часть явно проходила по разряду сказочек и крестьянских суеверий. Всюду, где человеку грозит несчастье - будь то голод, война, мор, землетрясение или цунами, - отчаянье толкает его искать прибежища во вмешательстве волшебства. У простолюдинов же больше ничего не остается. Но два доклада привлекли более пристальное внимание Саэмона.
Один из них сообщал о загадочной резне, шесть лет назад учиненной князем Гэндзи в отрезанной от мира деревушке в княжестве Хино. Зачем аристократу столь высокого ранга и амбиций потребовалось марать руки о столь незначительное дело? Этого никто не знал.
Второй рапорт касался отъезда любовницы князя Гэндзи, Майонака-но Хэйко, прославленной гейши своего времени, также имевшего место шесть лет назад. Некоторые поговаривали, будто она убежала с американцем, Мэттью Старком, еще тогда сблизившимся с Гэндзи и поныне сохранявшим с ним тесные отношения. Но Саэмон знал, что вместе с этими двумя в Америку уехала значительная часть золота Гэндзи. Это было бы невозможно без его одобрения. На самом деле, без его одобрения сами жизни этих двоих не могли бы длиться.
Так какова же правда?
Саэмон был полон решимости выяснить это.
Самое маловероятное событие, самый незначительный человек может содержать ключ к уничтожению Гэндзи.
1862 год, Сан-Франциско.
Это был тот же самый океан - и, однако же, ничего не было тем же самым. Берега залива Сан-Франциско не напоминали Хэйко залив Эдо, равно как и пронизывающий холод калифорнийской осени не имел ничего общего с более мягкой прохладой этого же времени года в Японии.
Но волны с их непрестанным бегом иногда заставляли ее унестись мыслями в иное место и иное время, когда она была самой прекрасной гейшей великой столицы сёгунов из рода Токугава. Сейчас ей казалось, что это было давным-давно, - особенно когда она пыталась мыслить мерками японского календаря. Одиннадцатый месяц четырнадцатого года царствования императора Комэй. Слова и числа, обращенные к отдаленной, почти затерявшейся в памяти эпохе.
Неужели в самом деле прошло всего лишь два года с тех пор, как она впервые встретила Гэндзи?
Она тогда чудовищно недооценивала его, как и все остальные. Эту ошибку нетрудно было совершить. Гэндзи не выказывал ни капли серьезности, которой стоило бы ожидать от высокородного самурая в столь сложные времена, и на губах его слишком часто играла улыбка, даже тогда, когда окружающие не смогли бы усмотреть никаких поводов для веселья. Кроме того, он одевался, как щеголь. Подобные наряды были бы уместны для актера, и никто не стал бы отрицать, что молодой господин достаточно красив, чтобы украсить собою сцену любого театра Кабуки - но он же, в конце-то концов, не был актером! Он был знатным самураем, наследником княжества Акаока, и, если верить упорно бродящим слухам, был наделен пророческим даром. Казалось бы, можно было бы ожидать, что он хотя бы позаботится о том, чтобы не бросаться так в глаза своим внешним видом.
Наниматель Хэйко, князь Каваками, глава сёгунской тайной полиции, описал Гэндзи как испорченного и ограниченного дилетанта, как человека никчемного, которого интересую только женщины и вино, а отнюдь не воинские традиции самураев. Сперва казалось, будто ее наблюдения это подтверждают. Но как только Хэйко позволила, чтобы Гэндзи соблазнил ее, она поняла, что Каваками чудовищно ошибается. Гэндзи вел себя как слабак и одевался как слабак, но тело его выдавало. Вся его кажущаяся мягкость - а в одежде он выглядел мягким и слабым - была результатом искусно изображаемой вялости. Приученные к дисциплине мышцы и сухожилия связывали его кости воедино, придавая телу упругую силу - так тетива лука превращает безвредный изогнутый кусок дерева в смертоносное оружие. Хэйко, благодаря своей воинской подготовке превосходно знавшая человеческую мускулатуру, с первой же их ночи поняла, что Гэндзи много лет упражнялся в верховой езде, владении мечом, кинжалом и копьем и в стрельбе из лука. То, что столь хорошо информированный человек, как Каваками Липкий Глаз, не знал об этом, свидетельствовало, что тренировки проистекали в глубокой тайне. А отсюда напрашивался один-единственный вывод: поведение Гэндзи предназначено для того, чтобы привести наблюдателей к неправильному выводу - что и случилось с Каваками.
Хэйко не стала докладывать об этом Каваками. Она сказала себе, что это не особенно ценная информация. Означают ли эти сведения, что клан Гэндзи, Окумити, замышляет измену против сёгуна? Так в этом можно было и не сомневаться. Вражда между кланами сторонников сёгуна и кланами его противников длится уже почти три сотни лет. И тем не менее, невзирая ни на что, эти три сотни лет были тремя столетиями мира. Бесконечные заговоры будут длиться до тех пор, пока одна из сторон не одержит окончательную, решающую победу над другой. Поскольку войны между кланами почти никогда не носили настолько решительный характер, то весьма похоже было, что заговоры будут тянуться до тех пор, пока само солнце не упадет с неба. А значит, она, Хэйко, пока что не обнаружила ничего такого, о чем стоило бы докладывать. Так она сказала себе. А к тому времени, как Хэйко узнала правду, она была уже не орудием Каваками, а любовницей Гэндзи.
Теперь все это казалось бесконечно далеким. Быть может, потому, что месяцы, проведенные в Америке, стали самыми длинными месяцами в ее жизни. Уверенность в том, что вскоре Гэндзи призовет ее обратно, домой, каким-то образом заставляла время течь намного медленнее.
- Хэйко… - послышался рядом мягкий голос Мэттью Старка. Хэйко не слышала, как он подошел. Воспоминания притупили ее восприятие нынешней реальности - Кажется, скоро с моря поползет туман. Нам стоило бы пойти домой.
- Хорошо, Мэттью, спасибо.
Хэйко приняла предложенную Старком руку и тяжело оперлась на нее; они принялись взбираться по тропинке обратно к дороге. Теперь холм казался намного более крутым, чем при спуске.
- Лучше бы ты так не утомляла себя, - сказал Старк. - Доктор Уинслоу говорит, что женщинам в твоем положении следует проводить последние недели в постели.
Эта идея была настолько глупой, что Хэйко захотелось рассмеяться, но она сдержалась. Возможно, чужеземцы много знают о науке, - но они вопиюще мало знают о простейших фактах природы.
- Четыре недели в постели отнимают силы, а не прибавляют их, а мне, когда подойдет время, потребуются силы.
- Иногда ты говоришь скорее как самурай, чем как женщина, - сказал Старк, помогая Хэйко усесться в экипаж.
Хэйко улыбнулась ему.
- Я считаю это комплиментом, Мэттью. Спасибо.
- Я вовсе не полагал, что это комплимент.
Но все же он улыбнулся ей в ответ, прежде чем дернуть поводья и послать лошадь вперед.
Хэйко мысленно велела себе перестать думать о Старке и других американцах как о чужеземцах. Это их страна. Здесь чужеземка она. Но она пробудет здесь недолго. Взгляд ее смягчился. Она задремала. Задолго до того, как они вернулись в Сан-Франциско, Хэйко уснула, и ей снился замок "Воробьиная туча".
1308 год, замок "Воробьиная туча".
Госпоже Сидзукэ было шестнадцать лет, когда князь Хиронобу спас ее и привез в замок "Воробьиная туча" как свою жену. Сразу же после приезда она самостоятельно, ни разу не заплутав в запутанных коридорах, прошла во внутренний дворик, чем немало удивила князя Хиронобу. Все коридоры в замке нарочно были построены таким образом, чтобы сбивать чужаков с толку, мешать нападающим, которые могли бы во время осады преодолеть внешние укрепления.
- Как ты узнала, как пройти сюда?
Но Сидзукэ, добравшись до дворика, застыла в растерянности.
- Где они?
- Кто - они?
- Цветы, - отозвалась Сидзукэ.
- Цветы? - Хиронобу рассмеялся. - Здесь не место для цветов. Здесь оплот воинов, наводящих страх. А вот и один из них. Го, познакомься с моей женой. Сидзукэ, это мой телохранитель, Го.
Го, рослый, мрачного вида мужчина ничего не сказал Сидзукэ и даже не поприветствовал ее. Вместо этого он обратился к Хиронобу.
- Тебе не следовало этого делать, мой господин.
- Ты чересчур серьезен. Это вопрос любви, а не войны или политики. Перестань беспокоиться, - сказал ему Хиронобу и пояснил жене: - Он был мне нянькой и наставником воинских искусств, еще когда я был ребенком. Иногда мне кажется, будто он до сих пор считает, что ничего не изменилось.
Но Сидзукэ не интересовал Го. Она прошла в центр дворика.
- Они должны быть здесь, вот на этом самом месте.
- Что должно быть здесь? - удивился Хиронобу.
- Цветы, - ответила Сидзукэ. - Розы "Американская красавица".
- Какие-какие розы?
- "Американская красавица".
- Американская? Что такое - "американская"?
Сидзукэ нетерпеливо повела плечом.
- А где князь Нарихира? Наверное, он посадил их не туда, куда нужно было.
Судя по выражению лица, Хиронобу уже был серьезно встревожен.
- Кто такой князь Нарихира?
- Хозяин этого замка, - сказала Сидзукэ.
- Сидзукэ, хозяин этого замка - я, - напомнил ей Хиронобу.
Годы спустя, когда она вспоминала это происшествие, Сидзукэ даже немного забавляло, что тогда она совсем не понимала, насколько же ее знание отличается от знания всех прочих людей. Но тогда разочарование было слишком острым, просто нестерпимым. Ей так не терпелось увидеть эти великолепные цветы, красные, розовые, белые! По щекам ее покатились слезы.
Когда Хиронобу попытался утешить ее, Сидзукэ только и смогла вымолвить:
- Я не стала бы их срезать! Мне только хотелось увидеть их! Розы "Американская красавица"…
Глава 3
Монгольский сундучок
- Ты веришь в то, что знание будущего и знание прошлого - это разные вещи.
- Да, верю, - сказал князь.
- На самом деле, они равны.
- Чушь, - сказал князь. - Прошлое уже свершилось. Будущее еще не наступило. Как это может быть одним и тем же?
- Если ты знаешь прошлое, ты можешь изменить его?
- Конечно, нет, - сказал князь.
- И чем тогда знание неотвратимого отличается от знания того, что уже произошло?
"Аки-но-хаси". (1311)
1867 год, дворец "Тихий журавль".
Ханако, заглянув в кабинет, увидела, что госпожи Эмилии за столом нету, и зашла, чтобы убрать. Эту работу стоило бы оставить на служанок, но в нынешнее время молодые женщины стали уже не так надежны, как прежде. Они слишком любопытны, им не хватает дисциплины, и они чересчур любят сплетничать. Всем было известно, что госпожа Эмилия трудится над переводом на английский "Судзумэ-но-кумо", скрытой от непосвященных истории клана Окумити. Если какой-нибудь свиток остался развернутым, или даже свернутым, но не убранным, для какой-нибудь служанки искушение могло бы оказаться непреодолимым. Уже одно это было достаточной причиной, чтобы взяться за эту работу самой. Так сказала себе Ханако. Она знала, что столь незначительная работа не входит в круг ее обязанностей и вообще не вяжется с ее высоким статусом. В конце концов, она - жена главы телохранителей князя Гэндзи, господина Хидё, и ее саму величают госпожой. Но старые привычки изживаются с трудом. Она появилась на свет дочерью низкородных крестьян, в долине у монастыря Мусиндо, на протяжении шести сотен лет служившего князьям Акаоки аванпостом. Когда ей было девять лет, она лишилась родителей. Добрый старый настоятель монастыря, Дзенген, пожалел ее и пристроил на службу к князю Киёри, деду и предшественнику князя Гэндзи. Ей было двадцать два года, и у нее не было ни семьи, ни связей, ни приданного, и ей светила судьба старой девы, когда князь Гэндзи лично устроил ее брак с Хидё, самураем, которым она давно уже восхищалась издалека.
Ханако до сих пор поражал неожиданный поворот ее судьбы. Теперь, в двадцать девять лет, она была матерью благородного сына, женой самого доверенного сотоварища князя и лучшей подругой госпожи Эмилии, американки, которая в силу странного поворота судьбы стала членом клана, насколько это вообще мыслимо для чужеземца.
Ханако подколола пустой левый рукав кимоно, чтобы он ей не мешал. Она никогда не делала так, если рядом кто-то находился, поскольку, как ей казалось, это привлекало излишнее внимание к отсутствию у нее левой руки. Хотя со времен битвы у стен монастыря прошло всего шесть лет, люди уже говорили о ней с почтением, именуя ее "великим сражением у монастыря Мусиндо". Ханако, Хидё, князь Гэндзи и госпожа Эмилия входили в число тех немногих, кто выжил, попав в засаду, устроенную шестью сотнями вражеских мушкетеров, и одержали победу, хотя это и казалось невозможным. Естественно, в рассказах их подвиг был возвеличен, и Ханако, вовсе сама того не желая, прославилась мужеством, поскольку утратила в том бою левую руку. И потому теперь ей казалось, что привлекать внимание к своему увечью - пусть даже ненамеренно, - это хвастовство.
Свитки лежали повсюду. Некоторые из них были развернуты, некоторые - нет. Эмилия, обычно такая аккуратная, оставила на своем рабочем месте непривычный беспорядок. Может быть, ее неожиданно куда-то позвали? Тогда Ханако очень правильно поступила, решив убрать здесь. Слишком много свитков развернуто. Только такой человек, как она сама, преисполненный решимости не глядеть на них, сможет приблизиться к свиткам и не прочитать ни единого иероглифа.
Чтобы отвлечься, Ханако попыталась вспомнить, как будет "Судзумэ-но-кумо" по-английски. Эмилия совсем недавно говорила ей об этом. Кажется, по-английски это звучит куда более странно, чем по-японски. Как же оно там…
Ханако свернула очередной свиток и положила его рядом с предыдущим. Если уложить свитки в таком же порядке, в каком они были, Эмилии будет потом нетрудно разобраться в них, хоть они уже и не развернуты.
Ах, да! Вспомнила! "Воробьиная туча". Ханако произнесла эти слова вслух, чтобы потренироваться с произношении, услышать звуки и получше их запомнить.
- "Воробьиная туча", - выговорила Ханако и осталась вполне довольна собою. Она произнесла английские слова очень отчетливо.
- Что? - спросила Эмилия и выглянула из-за стола, стоявшего в дальнем углу комнаты. Очевидно, она сидела на полу.
- Простите, - извинилась Ханако. - Я не поняла, что вы здесь. Вас не было за столом, и я вошла, чтобы убрать.
Она поклонилась и хотела уже уйти.
- Нет-нет, Ханако, не уходи, - попросила Эмилия. - Я все равно как раз собиралась тебя искать. Взгляни-ка!
Она указала на стоящий рядом с ней небольшой сундучок, обтянутый кожей, с потускневшим рисунком на крышке.
- А, вы открыли новый ящичек со свитками! - сказала Ханако. - Как это, должно быть, интересно для вас!
- Они очень сильно отличаются от всех остальных. Даже сундучок, в котором они лежат, другой. Это японская работа?
Ханако взглянула на дракона, кружившего, подобно яростным клубам красного дыма, над синими горами.
- Нет, - сказала она. - Это ближе к китайскому стилю, но в рисунке есть нечто более дикое, более варварское. Возможно, это сделано монголами.
Эмилия кивнула. Она казалась не то встревоженной, не то сбитой с толку; а может быть, она просто устала. Хотя Ханако была знакома с Эмилией уже несколько лет, и за это время ей довелось встречаться и с другими чужеземцами, она до сих пор не всегда могла определить, что же за эмоции написаны у них на лицах. В отличие от японцев, чужеземцы зачастую не стремились скрывать свои чувства, но сам этот недостаток внутреннего контроля мешал Ханако понимать их. На лице одновременно отображалось слишком много мимических сигналов, и в их числе - некоторые совершенно неуместные. Иногда Ханако сидела у Эмилии, когда ее навещал кто-нибудь из ее друзей-американцев - флотский офицер, Роберт Фаррингтон, или тот скотовод, Чарльз Смит. Во время этих визитов она часто читала на лицах мужчин отражение чувств, носящих настолько интимный характер, что она краснела от стыда. Но Эмилия, казалось, не узнавала этих проявлений, поскольку продолжала разговор, как будто ничего не произошло, и сама не гневалась, не оскорблялась и не смущалась. Ханако не раз думалось: интересно, а они вообще понимают друг друга или нет?
Теперь Эмилия, очевидно, думала одновременно о множестве разных вещей, - вероятно, этим отчасти и объяснялось написанное у нее на лице замешательство. Но когда она заговорила снова, то отчего-то резко изменила тему.
- Тебе что-нибудь известно про телохранителя по имени Го? - спросила Эмилия.
- Конечно, - отозвалась Ханако, радуясь тому, что Эмилия забыла про свитки и переключилась на другую тему. Эти свитки имели право читать лишь князья и их наследники. Князь Гэндзи сделал исключение для Эмилии. Потому она имела право их читать. Ханако - не имела. - Го - один из великих героев нашего клана. Если бы не он, господин Хиронобу умер бы в раннем детстве, и так и не дал бы начало роду князей Акаоки.
- Этот Го был монголом?
- О, нет! - отозвалась Ханако, шокированная столь вопиющим предположением. - Я уверена, что нет.
- А откуда он был?
- Откуда? Он был из Японии.
- Но откуда именно из Японии?
Ханако на мгновение задумалась.
- Я не припоминаю, чтобы мне доводилось слыхать что-либо об его детстве. Разве только то, что он научился ездить верхом раньше, чем ходить. - Она улыбнулась. - Но это, конечно же, просто легенда. А так о нем всегда говорят только как о телохранителе господина Хиронобу. Он был телохранителем князя с самого его детства и до конца.
- До конца… - повторила Эмилия. - Какого конца?
- Они вместе погибли в сражении, - сказала Ханако, - удерживая армию Ходзё, чтобы маленький сын князя смог бежать и впоследствии отомстить.
Это тоже было знаменитым эпизодом из истории клана.
- Этот сын, Дандзуро, стал вторым князем нашего княжества. Едва лишь выйдя из детского возраста, он помог сокрушить регентство Ходзё. - Вдруг Ханако в голову пришла мысль, от которой ее пробрал озноб. И, не удержавшись, она спросила: - А что, в "Судзумэ-но-кумо" написано иначе?
Эмилия покачала головой.
- Нет, все написано в точности так, как ты сказала.
- А! - Ханако сразу стало легче на душе. Такое нередко случалось в различных кланах: вышестоящие знали нечто такое, чего не говорили нижестоящим, а рассказывали вместо этого совсем иное. А уж в таком клане, как клан Окумити, на протяжении многих поколений возглавляемый пророками, это и вовсе могло очень сильно различаться. Но теперь, когда она сама затронула тему свитков, лучше всего для нее будет поскорее удалиться, пока тема не всплыла опять. Ханако поклонилась подруге. - Прошу прощения, что побеспокоила вас, Эмилия. Теперь я вас покину, чтобы не мешать вам работать.
- Ханако, мне нужна твоя помощь.
Ханако заколебалась.
- Я с радостью сделаю все, что смогу, если для этого мне не придется читать свитки или выслушивать что-либо, написанное в них.
- Это не те свитки, которые тебе запрещено читать, а другие.
И с этими словами Эмилия протянула Ханако свиток, который держала в руках.
Ханако снова поклонилась, но свиток не взяла.
- Я не могу.
- Это не "Судзумэ-но-кумо".