Тут уже они переглянулись, но решение было написано на лицах одно и то же. Велем сообразил только развязать пояс, где в кошеле лежало все его серебро, и метнуть на траву: и потеряешь, и еще сам за ним на дно пойдешь. Шерстяные верхницы оба в теплый полдень везли у седел, поэтому могли без промедления прыгнуть в воду. Здесь оказалось довольно глубоко, дальше от поверхности было темно, и сердце занималось от жути - как искать на дне незнакомой реки, да и что там найдешь? Не обрадуешься потом… Так и виделись руки русалок, которые обвивают и тянут в глубину, будто тяжелый камень, мерещились зеленые лица, горящие глаза… Вот осклизлая коряга… хорошо головой об нее не треснулся, повезло дураку… какие-то ветки… камень… водяная трава путается в пальцах… больше нет сил…
Велем вынырнул, глотнул воздуха, увидел перед собой фыркающего Званца, по виду его понял, что парень тоже ничего не нашел, и снова устремился на дно. Он сам не знал, что ищет. Просто русалки на помощь не зовут, а в том отрывистом крике ему почудился отчаянный призыв. А сейчас ведь не весна, когда русалки заманивают парней.
И когда он об этом подумал, за его вытянутую вниз и вперед руку зацепилось что-то длинное, мягкое, даже пушистое… Велем потянул, сжав это в кулаке, и на ощупь узнал девичью косу! Мало ли он своих сестер за косы таскал! Он дернул, подтянул к себе нечто из глубины, ухватил за плечо под рубашкой, потом за руку и вспыл вместе со своей добычей.
Добыча не сопротивлялась - оказалась без памяти. Но она была не зеленая, коса человеческая, вместо крыльев - обычные руки, пальцы без перепонок - с виду девка как девка. Разглядывать было некогда, и Велем поволок добычу на берег, на ближнюю песчаную отмель среди зеленых крутых склонов.
Званец уже был там и помог ему вынести ее на песок. Девка не дышала. И пока Велем пытался отдышаться сам, сообразительный Званец перевернул ее, уложил животом на свое колено и нажал. Изо рта хлынула вода, девка дернулась, начала кашлять. Тогда Званец отпустил ее и наконец стряхнул воду с лица и волос.
Русалка хрипела и отплевывалась, сидя на земле, опершись на руки и не поднимая головы. Темная от воды коса извозилась в песке, рубашка тоже имела не лучший вид. Наконец она обернулась, окинула обоих спасителей ненавидящим взглядом и попыталась отползти.
- Цьиво надо, гады ползучие? - хрипло прошипела она и взглянула в сторону воды. - Ни жить, ни умереть уже нельзя! Вам-то цьито? Вот попробуй только, подойди!
- Чудо ты чудинское! - в сердцах обругал ее Велем, как дома меньшого брата Витошку. - Цьиво! Да ницьиво! Ты что это - топиться вздумала?
- А твое какое дело? Хоцьу - живу, хоцьу - топлюсь!
- Постой! - Велем вдруг сообразил, но не решился даже переглянуться со Званцем, чтобы не спускать глаз с этой дикой русалки. - Ты что-то по-нашему говоришь, по-чудински.
- Как хоцьу, так и говорю!
- Терве! - поздоровался Велем, который от Кевы, Никани, Илини и его родни из ладожской Чудиновки нахватался кое-каких выражений. - Исянтян эй оле котона, ойкейн хивин, митя халюатте?
Это был достаточно бессвязный набор слов, которым он порой объяснялся с чудинами, приезжающими к отцу по торговым делам (из-за чего и слова знал в основном из области "что почем"). Однако на девушку он подействовал самым отрадным образом: она смотрела на Велема в изумлении, но уже без ненависти. А ведь сама она была вовсе не чудинка, это Велем теперь разглядел. Чудины совсем не такие: меньше ростом, тоньше в кости, у них совсем другие лица - с более мелкими и мягкими чертами. А эта была совсем как все девки у них в Ладоге, только очень тощая и с синяком под глазом.
- Ты кто такой? - настороженно, но уже не так враждебно спросила она, когда Велем закончил выяснять количество привезенных вевериц и сообщил, что на продажу есть топоры и очень хорошие ножи свейской работы.
- Я… - Велем с сомнением глянул на Званца, прикидывая, стоит ли начинать врать про выкуп за увезенную сестру прямо сейчас. По его мыслям выходило - не очень. - Я-то… здесь не здешний. А вот ты с чего головой в омут кинулась?
- А с того, что луцьсе к русалкам пойду, цьем буду с этими гадами жить, - хмуро ответила девушка. Она подобрала ноги и обхватила колени, глядя перед собой. Плечи ее начали мелко дрожать: в мокрой рубашке сидеть не очень-то здорово.
- С какими гадами?
- Ну, с этими. - Она неопределенно кивнула куда-то на лес. - Три месяца пожила с ними словно тридцать лет. Извели, со свету согнали! Мужик еще ницьиво… - тут ее лицо исказилось, будто она взяла в рот лягушку, - добрый хотя бы. А баба его… А он сам против нее пикнуть боится. Бил бы он ее, как она меня, была бы мягцье веверицы зимней!
- Так тебя дома бьют?
- Дома… В Вал-городе был дом, там не били. А тут… могила одна.
- В Вал-городе! - Велем даже схватил ее за мокрое плечо, но она отшатнулась и так глянула на него, что он поспешно отдернул руку - еще укусит. - Ты что, из Вал-города?
- А ты знаешь, где это?
- Еще бы! Я из Ладоги! А в Вал-городе у меня родня… была. Воеводы Хранимира жену, Святодару Святоборовну, знаешь?
- Воеводшу? - Девушка повернулась, глядя на него во все глаза. - Как не знать! Ты - ее брат?
- Двоюродный. Моя мать, Милорада Синиберновна, и ее мать, Гневорада, - родные сестры, дочери Радогневы Любшанки.
- Я про них слышала… А воеводша-то - жива?
- Она жива, у вуйки Велерады теперь, и ребенок с ней.
И вдруг девушка заплакала навзрыд, закрывая лицо руками и поматывая головой, точно в неизбывном горе. Несколько имен, пусть не своего рода, но близко знакомого, словно вернули ее в прошлое, заставили заново ощутить разницу между тем, что было, и тем, что стало. Хотя куда уж сильнее - и так из омута выловили.
- А я… а мой… Смехно Гости… Радко… Чадогостев сын… - бормотала она через силу, будто имена собственных отца, брата и дедов застревали в горле. - Мы… русы… Всех убили…
- Да ладно, ладно! - Велем похлопал ее по плечу, и теперь она уже не отстранилась. - Я все знаю, что с Вал-городом было. Ты из тех, кого Грим увез, еще пока они на Ладогу только собирались?
Девушка закивала, всхлипывая и размазывая грязь по лицу.
- А где он сейчас? Ты почему здесь?
- Уехал… А я… Продал меня… Купил этот… Добша. - Она опять кивнула на лес.
Званец тем временем выволок из ближайших зарослей целый ворох сухих веток и начал складывать костер. Велем оценил его труды: в мокрой одежде он сам начал мерзнуть, а незадачливая утопленница дрожала так, что за стуком зубов уже трудно было понять, что она говорит.
- Погоди. - Велем махнул рукой. - Давай обсохнем сперва. А то не от воды, так от горячки на тот свет отправишься.
Девушка послушалась. Встреча с человеком, пусть не своим, но знающим своих, так на нее подействовала, что теперь она повиновалась малейшему знаку и смотрела на Велема с какой-то отрадой и надеждой. Свою одежду Велем и Званец сняли и отжали, а девушке дали одну из верхниц. Ей она была коротка, но все же в теплой сухой шерсти возле разгоревшегося костра она скоро согрелась и даже слегка порозовела. Велем порадовался, что предусмотрительно захватил в дорогу запасные чулки - знал, что в лесу непременно промокнет! Теперь он мог переменить их, а спасенная была босой, и ей сушить обувь не требовалось. На ней вообще ничего не оказалось, кроме перелатанной рубахи, пояска из лыка и красной шерстяной нитки-науза, который носят под одеждой на голое тело.
- Ну, цьито, поцьом цьулоцки? - поддразнил ее Велем, заново натянув отжатые порты и сухие чулки, связанные дома умелыми пальцами Яромилы.
Девушка улыбнулась. Зубы все на месте… и, когда улыбается, собой даже ничего.
- Пойди умойся, - велел он ей. - А то вся в слезах, соплях и в песке. И тина в волосах.
Она тут же убежала к воде, будто опомнилась и сообразила, на какое страшилище похожа. Совсем недавно ее это не беспокоило. Велем проводил ее глазами. Стройная, ноги длинные - загляденье. Только вот тоща, но это дело поправимое. А когда она распустила волосы и стала пальцами, за неимением гребня, вычесывать из них тину, ряску и песок, его осенило. Темные от воды, эти волосы изначально были вполне себе рыжими. Не такого солнечного, янтарного оттенка, как у Дивляны или Яромилы, темнее, но все-таки рыжие!
Когда русалка вернулась, рукавами вытирая лицо, он пригляделся внимательнее. После того, как грязь была смыта, стали видны веснушки, но не слишком много. Глаза серо-голубые… и синяк под правым глазом зеленью отливает, не свежий, но еще заметно. Нос немного вздернутый, губы обкусанные, вид изможденный, но если ее откормить немного…
- Тебя как зовут, русалка? - спросил он.
- Краса… - робко, как-то неуверенно призналась она. Легко было понять, что это имя она носила от рождения, но в последнее время не слышала. - Еще, правда, закликуха, кумаха и гадюка конопатая…
- Это кто же тебя так ласково?
- Да баба эта. - Краса напоследок шмыгнула носом и кивнула на лес. - Добшина жена. Кудряшевна.
- Хозяйка?
- Ну да.
Пока они беседовали, расторопный Званец достал лесу с крючком, срезал в кустах удилище, добыл каких-то червяков и закинул снасть в ближайшую заводь. И хотя было не время клева, пара-тройка окуней уже вскоре трепыхалась рядом с ним на траве, а потом попала в котелок на костре. Видя, что они тут задержатся, парень решил не терять времени и подкрепиться. И это пришлось очень кстати, потому что, когда Красе дали Велемову ложку, она так жадно накинулась на уху, обжигаясь и кашляя, будто не ела целую пятерицу.
За разговором Велем выяснил, что некий Добша три с половиной месяца назад купил ее у Грима, наткнувшись во время поездки к брату на стоянку торговых гостей. Жена его в это время была в отъезде, у родни, иначе он не решился бы на такую покупку, тем более что Грим отдал полонянку отнюдь не дешево. Вернувшейся жене Добша потом объяснял, что здоровьем она, жена, слаба, за хозяйством не поспевает, руки нужны… Жена и правда была слаба здоровьем и угождать мужу как положено не годилась, но приобретению не обрадовалась и нехватку сил возмещала злостью. Робу она колотила всякий день, будто Краса была виновата в том, что дуралей Добша отдал за нее свою охотничью добычу за три зимы! Ночью ей досаждал сам Добша, и хорошо еще, если ей удавалось уйти на сеновал, а то ведь хозяйка требовала, чтобы она спала тут же, в избе. Но глядеть за мужем всю ночь хозяйке не удавалось, а Добша только и ждал, пока ее сморит. И если она просыпалась не вовремя, то ненавистные "утехи" с хозяином переходили в драку с хозяйкой. На беду Добши, жена происходила из местного старшего рода, и только благодаря этому родству Добша с братьями получил те угодья, которыми сейчас пользовался. Поэтому сам Добша на жену руку поднять никак не мог и защитить от нее робу пытался только уговорами. А уговоров баба не слушала. Весь день она искала для Красы работу, чтобы, дескать, блудить сил не осталось. Видимо, хотела, чтобы у той здоровья поскорее стало еще меньше, чем у нее самой, и муж направил своего коня в привычное стойло.
- Цьто с ней мужик жить не хоцьет, это понятно, - делилась Краса, налегая на уху. - Она лет семь назад родила неудачно, теперь такая… - Она сделала рукой в воздухе некое волнообразное движение.
- Какая - такая? - попытался уточнить Званец, тоже изображая рукой плывущую рыбу.
- А увидишь - поймешь. Хорошо, тяжелое цьто-нибудь она поднять не может, а то давно бы голову мне пробила. И так полкосы повыдергала, выдра лысая! А сегодня и вовсе…
Она махнула рукой, не желая рассказывать, что случилось сегодня и почему ей показалось, что лучше утопиться, чем жить таким образом дальше.
- Вот судьба-то. - Она опустила ложку и снова закрыла лицо руками. - Жила, как люди… Пока эти русы… И все. Ни дома, ни родных, ни жизни… ницьиво.
- Ничего, - как младшего брата, бывало, поправил Велем. - Скажи - ни-че-го! Можешь?
Краса послушно повторила: она могла, просто, родившись в Вал-городе среди чудинов и их потомков, привыкла говорить, как они.
- Говоришь, хозяин поехал к брату снопы возить? - задумчиво переспросил Велем.
- Да. Коротень, брат его, за рекой живет. У них двое старших умные, а третий… как всегда.
- Хозяйка дома одна?
- Одна. При ней еще бабка, но та глухая и не смыслит уже ницьиво. - Краса смотрела на него с явной надеждой и мольбой. - Миленький, забери меня, а? - она просительно прикоснулась к его плечу. - Я тебе работать буду… цьито хоцьешь, только забери. Вас тут никто не видел, куда я пошла, никто не знает, они и не узнают ницьиво… ничего то есть.
- Не, девок я не краду. - Велем качнул головой. - Шум поднимут, будут искать, а мне шум не нужен. Я тебя куплю. Она продаст?
- Продаст, - сказал Званец. - Раз избавиться хочет, то продаст. Ей же выгоднее, чем просто взять и цепом пришибить!
- Собираемся. - Велем поднял остывший пустой котелок и потер закопченные бока о траву. - Ты нам дорогу покажешь, а сама вернись, будто нас не видела. Мы потом подъедем и будем спрашивать, не продаст ли девку. Но чтобы она не знала, что мы тебя видели. Поняла?
Краса с готовностью кивала. Лицо ее выражало смесь надежды с собачьей преданностью, и Велем чуть не рассмеялся. Вот ведь повезло! И особо далеко ехать не пришлось.
Пошли по тропинке - Краса и Велем, а Званец остался сторожить лошадей и пожитки. Краса уже переоделась в свою полувысохшую рубашку, подпоясалась лыком, и Велем, окинув ее фигуру пристальным оценивающим взглядом, остался доволен. Стройная, и грудь есть. И ростом точно с Дивляну! Вспомнив Ложечку, он подумал: на роду ему, что ли, написано спасать умирающих полонянок?
Глаза у Красы горели, она покусывала губу, будто перед прыжком через огонь. Еще немного - и она, возможно, вырвется с ненавистного займища, где ее чуть не сжили со свету! Что ее ждет впереди и какую участь ей подготовил спаситель - она не думала. А Велем и сам этого не знал. Он хотел иметь под рукой девушку, похожую на Дивляну, чтобы в случае чего сбить с ее помощью со следа… Как? Да как Макошь напрядет, но если есть опасность, то и о спасении лучше позаботиться заранее.
Показав впереди три соломенных крыши - изба, хлев и баня, - Краса глубоко вздохнула и медленно двинулась туда. Ресницы она опустила, чтобы скрыть огонь в глазах, но на ее застывшем лице читался скорее гнев, чем страх перед хозяйкой. Это хорошо, отметил про себя Велем. Если даже три месяца скотской жизни, голода, побоев и безнадежности ее не сломили, из нее выйдет толк.
Велем посмотрел, как она скрылась за дверью хлева, и пошел обратно. Приехать сюда они должны были ближе к вечеру - якобы попроситься ночевать.
Глава 9
Надо думать, Краса вся извелась, гадая, приедут за ней или не приедут, отдаст ее хозяйка или не отдаст. Но и Велем на берегу за ивами тоже извелся. А вдруг обозленная хозяйка именно сейчас соберется с силами и ударит ее поленом по голове, пока мужа дома нет? Ищи потом другую рыжую! А эта ведь так хорошо подходит! Даже ее получудинский выговор кстати: все знают, что Огнедева родом из Ладоги, а ладожане нет-нет да и скажут "цьито" или "цьисто". Надо будет сказать Дивляне, чтобы пару раз на людях брякнула что-нибудь такое. Мало ли она сама дома Витошку дразнила? "Поцьом цьулоцьки, цьиловеце?" - это она придумала. А Витошка так злился и обижался, что потом дня два следил за своей речью…
В конце концов они тронулись на займище, даже не дождавшись сумерек.
- Лучше сейчас-то, - согласился Званец. - В темноте не откроют, побоятся. А так успеют разглядеть.
Чтобы не напугать одинокую бабу, Велем послал Званца вперед одного, понадеявшись на его приятный вид, учтивую речь и знание окрестных жителей. В здешних местах тот уже не был знаком со всеми подряд и про самого Добшу слышал впервые, но мог назвать нарочитых мужей округи и свое с ними родство, доказав, что не совсем чужой.
Ожидая на опушке, Велем из-под ветвей наблюдал, как Званец стучится в дверь, потом кланяется открывшей ему хозяйке и принимается что-то объяснять. Поговорив немного, он обернулся и махнул рукой: подходи, мол.
Увидев хозяйку, встретившую их в избе, Велем понял, почему Краса говорила о ней "такая" - и делала волнообразное движение, не в силах подобрать слов. Невысокая ростом, баба была толста, как кадушка, но при этом у нее было что-то с ногами: она прихрамывала на обе сразу, и на каждом шагу ее расплывшиеся бедра, шириной с хорошее корыто, виляли из стороны в сторону. Круглое красное лицо с шелушащейся кожей, водянистые глазки, несколько сальных прядок неопределенного цвета, висящие из-под повоя, вечно потные руки, которые она то и дело вытирала о грязный засаленный передник, - Велем, прикинув на себя, понял, что на месте Добши тоже купил бы молодую красивую робу, даже если бы его охаживали за это каждый день поленом. Обменявшись беглым взглядом со Званцем, Велем понял, что и тот был такого же мнения.
Но по лицу Званца никто бы о его мыслях не догадался, и он бойко завел с хозяйкой учтивую беседу, перебирая ее предков, о которых много слышал, и перечисляя свою родню. К счастью, оказалось, что баба не только слышала о Семцах, из которых он происходил, но даже знала о том, что Лосята с братом и сыном дважды ездил с варягами на Козарский путь, на Семь-реку, поэтому не удивилась тому, что Званец взялся служить проводником ладожскому гостю.
Врать о похищенной сестре не пришлось: Велем довольно уклончиво дал понять, что уехавший Турод остался должен ему за товар и теперь он хочет догнать его и потребовать свои деньги. Баба закивала, но все старательно выпытывала подробности, якобы не замечая, что гости о своем серебре не слишком хотят говорить.
Жили хозяева небогато. По кругу печной ямы расположились горшки: часть из них была вылеплена криво и косо, с такими толстыми стенками, что непонятно, как в них еще что-то помещалось. Видимо, и на руку хозяйка не была ловка. Другая часть своими очертаниями явственно напомнила Велему дом - такие же лепили и ладожские женщины. Видимо, эти были сделаны Красой и смотрелись гораздо приятнее.
Когда пришло время накрывать ужин, баба вышла на крыльцо и резким противным голосом заорала:
- Эй, шишимора! Где ты застряла? Давай на стол! Готово у тебя? Если нет, вот сейчас у меня жерди испробуешь!
В ответ на вопль в избу вошла Краса, несущая в тряпках дымящийся горшок. В теплое время, когда избу топить не надо, опасающаяся пожара хозяйка велела готовить у летней печи под навесом.
- Где ты там бродишь, лесовуха косоглазая! - заворчала хозяйка полушепотом, якобы не желая тревожить гостей своими домашними дрязгами. - С лешим небось круги водила! А тут каши не дождешься! Люди вон приехали, позоришь меня, неумеха криворукая! Не спотыкнись смотри своими ногами лошадиными! А то заставлю весь пол языком твоим блудливым вылизывать!
Пока она перечисляла недостатки всех частей тела робы, Краса уже поставила горшок на стол, положила три ложки, половину каравая в рушнике и поклонилась. Резать хлеб надлежало хозяйке. Обернувшись к гостям, та расплылась в улыбке, а Красу походя пихнула кулаком в бок.
- Поди вон, тварь вонючая! Потом позову убирать!