- Не знал я, что ты уедешь, не попрощавшись. - Выпрыгнув из лодьи, Радим, тоже в кольчуге и шлеме, подошел к нему. Под шлемом его лицо выглядело гораздо старше, и только отсутствие бороды и короткая, до середины бедра, рубашка выдавали, что этому одноглазому рубаке всего семнадцать лет. - А не то, конечно, не отпустил бы тебя так…
- Ну, и что же гнался? Поклон батюшке передать? Я и сам не обижу, родич ведь.
- Погоди… родич. - Радим опустил щит. - Поговорить надо.
- Слушаю. Только не затягивай беседу, нам путь еще дальний, а люди истомились.
- Я… от князя смолянского Станислава к тебе приехал.
- Вот как? - Белотур прикинулся удивленным. - С каких это пор сын радимичского князя у смолянского на посылках? Или ему послать больше некого? Поклон прощальный велел передать?
- Ладно тебе кощуны петь, Белотуре! - Радим и сам был не рад, что выступает перед свояком в таком неприглядном виде. - Ведаешь и без того, зачем я здесь. Князь Станислав хотел с дружиной за вами идти, всех порубить, а Огнедеву в жены взять. Я его еле уговорил не ходить, меня пустить вдогон. Мы с тобой родичи, и всегда между нами дружба была - неужели теперь не договоримся? Неужели ты меня, брата жены твоей, не послушаешь? Твой брат и мой отец - давние союзники, родством дружбу скрепили. Не позволят чуры, чтобы нашей дружбе теперь конец пришел, да из-за чего?
- Из-за чего? Из-за чего нашей дружбе должен конец прийти? Вроде нам делить нечего.
- Ты сам знаешь! - в досаде отвечал Радим на вежливые, полные скрытой издевки слова Белотура. Тот прекрасно все понимал, но нарочно мучил его, заставляя признаваться в том, что попал в тяжелое положение. - Моя невеста, дочь Громолюда, теперь в руках Станилы, и только он имеет право ее замуж выдать! А она нужна мне! Пять лет я ее ждал! Взрослый давно, я все в парнях хожу! А Станила не отдает мне ее! Говорит, что самому нужна! И только тогда мне ее отдаст, если я ему взамен привезу Огнедеву. Иначе опять мне с пустыми руками домой возвращаться! За что мне такой позор? По всей земле нашей надо мной смеяться будут! Ты мне такого стыда хочешь? А еще родич называется! Перед чурами не стыдно, которым ты клялся мою сестру беречь и всех ее родичей держать за своих?
- А тебе не стыдно, что ты на мужа сестры своей с дружиной пошел?
- Что тебе эта ладожанка? - вступил в беседу Светило Жданович, рассудительный мужчина и кормилец Радима. - Отдай ты ее Станиле, раз уж она ему так нужна! Или Аскольд другой невесты не найдет?
- А почему бы вам для парня другой невесты не поискать? Или хороших девок на свете мало?
- Я не хочу другой! - запальчиво крикнул Радим. - Пять лет все знали, что я возьму Ольгицу. И если она теперь Станиле достанется, это мне позор на всю жизнь.
- А еще - она дочь Громолюда! - напомнил Светило. - Ее дети будут наследниками всех земель по верхнему Днепру! Случись что со Станилой, Марена его возьми, и муж ее снова смолянскую землю в руки заберет. Или ты не понимаешь, чего это стоит?
- Я-то все понимаю. Мне неясно только, что ты делать будешь, родич дорогой? - Белотур пристально взглянул в единственный глаз Радима. - Дружину на меня поведешь? На свояка? А отец твой, князь Заберислав, благословил тебя на такую рать?
- Не отдашь, значит?
- А ты думал, моему брату Аскольду нужен такой позор, что его невесту по дороге отберут? Мне, думаешь, нужна такая слава, что у меня, как у бабы-раззявы, кто хочет чего, то и возьмет? Я для брата своего невесту у Варяжского моря добывал, не для Станилы. Вот будешь его братом - поищи для него. А я уже нашел и не отдам ни тебе, ни кому другому. Хочешь - отнимай. Только подумай, как ты отцу будешь отвечать за это… и за сестру.
Радим молчал. Ведь это его сестра находится в роду Белотура, а не наоборот. Белотур добром Огнедеву не отдаст, а будет битва - даже обернись Перун лицом к Радиму и одержи он победу - его сестра после этого из воеводской жены превратится в робу, и, что будет с ней дальше, лучше не думать.
Две большие дружины, держа оружие и щиты наготове, стояли друг против друга на берегу реки, и киевская дружина прочно преграждала радимичам путь к крайним избам веси. Где-то там была Огнедева, но поляне и ладожане окружили ее так же тесно, как темные тучи плененное солнце. Никто не мог уступить. И для всех время тянулось мучительно медленно. Радим изнывал от сознания своего бессилия, стыда и грядущего позора, а Белотур боялся, что Станила идет по следам своего юного союзника и может нагрянуть когда угодно. А новый смолянский князь не связан с ним родством, и его оружие родовой закон не удерживает.
- Ох, беда какая князюшке нашему на старости лет… - вздохнул Светило, при всей своей мудрости не видя выхода из этого тяжкого положения.
- Я биться с тобой не буду, - наконец решил Радим, подняв взгляд на Белотура. - Но и через мои земли тебя с Огнедевой не пропущу. Хочешь - прорывайся. И сам тогда перед моим отцом отвечай. И перед твоей женой…
- Коли такое дело, то вам самим его решать нельзя. - Из-за стены вооруженных мужчин вышел волхв Одолень. - Ни туда ни сюда, уступить никто не хочет, и решить дело боем родовой закон не велит. Сделаем мы вот что. Пусть приедут и князь Аскольд, и князь Станислав, и князь Заберислав, да и ладожских старейшин обождать будет не худо. И пусть все кругом сядут, братину разопьют во славу богов, и боги путь укажут - Либо невестами обменяться, либо на поле бойцов выставить. Огнедева того стоит. А покуда князья не собрались, она в доме богов подождет.
- Это где? - Радим с надеждой смотрел на человека, который подсказывал, как ему снять с себя ответственность и если не привезти Станиле Огнедеву, то хотя бы не дать увезти ее в Киев.
- А на Числомерь-горе. Всеми радимичами, и смолянами, и голядью она уже много веков почитаема. Там Огнедева будет в безопасности и чести и никому не достанется, пока спор достойно не будет разрешен.
- Я согласен, - быстро сказал Белотур и бросил выразительный взгляд на Велема.
- И я согласен. - Тот кивнул.
Три воеводы и волхв в ожидании уставились на Радима.
- И я против слова не скажу. - Княжич склонил голову, и Светило испустил вздох облегчения. Радим сделал все, что мог, и если Огнедева останется на земле его отца, то будущий княжеский совет уж верно выделит и для него невесту. Тот, кто в итоге получит Огнедеву, должен будет поддержать и его в обмен на помощь!
Остальное было легко. Воеводы быстро договорились, что Одолень и Радим провожают Огнедеву в святилище Числомерь-горы, с ней там остается ее брат Велем и его дружина, кроме тех, кого он пошлет за своим отцом и старшими родичами. Белотур со своей дружиной уезжает в Киев, чтобы передать вести и приглашение своему брату князю Аскольду. А поскольку приближалась осень и времени на разъезды оставалось мало, то по всему выходило, что встречу князей придется назначить не ранее чем на Корочун. А Огнедева до тех пор останется взаперти, и красота ее снова засияет для людских взоров только тогда, когда возродится после самой долгой ночи ее небесная сестра…
* * *
Теперь нужно было действовать быстро. Отдав своим людям приказ готовиться к скорому отплытию, Белотур обменялся несколькими словами с Велемом и пошел в избу, где ночевали женщины. Велем и ладожане тоже стали собираться. И отъезд не задержался. Когда шатры были свернуты, костры засыпаны, а пожитки сложены в лодьи, из дома вышла Огнедева, покрытая, как всегда в дороге, паволокой. Ее сопровождали две прислужницы, те же, что Радим привык возле нее видеть. Велем с дружиной и Одоленем уже ждали. Белотур подошел к девушке и низко поклонился.
- Прощай, Дивомила Домагостевна, - сказал он. - Не держи обиды, что расстаемся теперь, даст Макошь, еще свидимся.
Огнедева молча наклонила голову. Белотур обнял Велема, простился с его братьями, и ладожане сели в лодьи. Теперь их путь лежал по речке Тушемле, впадавшей в Сож, к Числомерь-горе. Радим отправился с ними, чтобы убедиться, что Огнедева принята в святилище. Полянская дружина осталась возле гостеприимной веси, глядя вслед уходящим.
Когда последние радимичские лодьи скрылись за излучиной, Белотур махнул рукой дружине - весла на воду! - и чуть не бегом кинулся обратно в крайнюю избу. Едва он шагнул, склонившись, из сеней в истобку, как ему навстречу бросилась молодая женщина в белой рубахе.
- Уехали? - шмыгая носом от расстройства, спросила она. - Уже все?
Это была Дивляна, одетая в голядскую рубашку, тайком купленную у хозяйки. После торопливого прощания с Велемом она еще плакала, раздираемая тоской и тревогой. Ее любимый брат, лучший друг, верная опора в любых жизненных испытаниях, ушел от нее, и неизвестно, когда они теперь встретятся - да и встретятся ли? Но даже проститься толком им не удалось - нужно было спешить развести два отряда, пока Станила или кто-то от него не прибыл на подмогу Радиму. Обмануть двоих уже не выйдет, и их замысел удастся лишь в том случае, если отъезд Белотура с дружиной пройдет без свидетелей.
- Уехали. - Киянин взял ее за плечи, потом обнял, стремясь утешить и успокоить. Он понимал ее чувства и хотел дать понять, что она не одинока и не беззащитна и что теперь он будет беречь и защищать ее, как положено брату. - Не бойся, все обойдется, чуры нас не оставят. Нам теперь только не рассиживаться, ехать быстрее.
- Но что с ними будет?
- Все обойдется. Они же в святилище, там никто не посмеет тронуть.
Белотур не стал говорить, что Велем и его спутники не смогут оставаться в святилище всю жизнь и что если обман раскроется, то выбраться оттуда им будет нелегко. Зачем ее расстраивать? А пока Дивляна почти успокоилась и стала торопливо прилаживать на голову женское голядское покрывало, тоже из запасов хозяйки. Видя ее неумелые усилия, та подошла, помогла получше закрепить волосы и уложила покрывало как надо, приколола бронзовую застежку на правом виске и знаком показала, что все замечательно. Неизвестно, что она обо всем происходящем думала: возможно, решила, что эту девушку, приехавшую с заплетенной косой, эти мужчины, едва не устроившие тут сражение, договорились передать будущему мужу - и вот теперь он ее увозит к себе. На самом деле нужно было просто спрятать приметные волосы Дивляны, чтобы она могла затеряться в стайке голядок-пленниц, доставшихся Белотуру после разгрома поселка старой Норини.
- Поедем! - Воевода снова обнял Дивляну и привлек к себе. Теперь, когда он остался ее единственным защитником, больше всего на свете ему хотелось превратить девушку в колечко и всегда носить на руке, чтобы с ней ничего не могло случиться. - Время дорого.
Дивляна крепко прижалась к нему, обхватив его руками; за время пути она привыкла к Белотуру, он уже казался ей родным и близким, она доверяла ему совсем как брату… но в ее чувстве к нему было много такого, чего она к своим братьям не испытывала. Само тепло его тела, обнимающие ее сильные руки, его запах, его голос вызывали в ней горячее томление, которое заставляло забыть все тревоги и неприятности. Сердце учащенно билось, мысли улетали очень далеко от того, что их окружало, она не хотела двигаться, а хотела вот так стоять в его объятиях.
Но тут он оторвал ее от себя и бросил на нее быстрый взгляд исподлобья, укоризненный и почти досадливый. Дивляна не смогла сдержать улыбку. Оба они знали, в чем дело: Белотур не мог спокойно смотреть на невесту своего брата, но боролся с собой, пытаясь подавить недозволенные стремления. На Дивляну он почти сердился за то, что она поощряет его, но как можно было по-настоящему сердиться на Огнедеву, исполненную лукавой юной прелести? А ее все это как будто забавляло, и она нарочно дразнила его, точно испытывая, надолго ли хватит его сдержанности. Она еще не досадовала на то, что он соблюдает верность чести и долг перед братом, но уже не возражала бы, если бы он ненадолго обо всем этом забыл…
Белотур встретил ее лукавый взгляд и невольно улыбнулся в ответ, качая головой, словно желая сказать: "Ну, девка, о чем ты только думаешь!" И при всей своей преданности брату-князю он не мог не радоваться, что нравится его невесте… будущей княгине… совсем не как близкий родственник. Когда он смотрел ей в глаза, все те дразнящие, соблазнительные видения, которые томили его во сне и наяву, вдруг становились такими близкими… почти явью. Это наполняло его восторгом и ужасом одновременно: он не сказал бы доброго слова о человеке, который спутался с невестой брата, им же самим высватанной, и не хотел оказаться на месте этого человека. Это там, на севере, в родах чего только не творится, а у полян давно уже молодые жены перед братьями и отцами своих мужей стыд имеют… Но он не мог поручиться, что устоит, если пленительная Огнедева, которую он видел так близко, как никто другой, однажды протянет к нему руки…
- Поехали уже! - со смесью ласки и досады сказал он и открыл ей дверь в сени.
Дивляна прошла мимо него, улыбнувшись на ходу. По крайней мере, плакать она перестала и смотрела вперед своим обычным ясным и бойким взором.
Кияне столкнули лодьи, потом подняли паруса. Дивляна глядела, как уплывает вдаль эта безымянная голядская весь, где она простилась с братьями, челядинками, ладожской дружиной, почти со всеми своими вещами - только короб с рубахой на смену и мелочами вроде ложки и гребня остались с ней. Она лишилась даже своего имени! Дивомила Домагостевна, Огнедева, уехала в святилище Числомерь-гора. А она теперь кто? Просто одна из пленниц! Уплыла и проклятая, опостылевшая паволока, и все приданое, заботливо собранное матерью, и подарки родни. Из всех даров, полученных Огнедевой, Дивляна сохранила лишь крупную стеклянную бусину, сине-голубую, с белыми глазками - глаз Ильмеря, прощальный подарок и благословение ильмерских Огнедев, ее далеких предшественниц. Сжимая в кулаке бусину, висевшую на ремешке на шее, будто последнюю опору, Дивляна знала, что нить между ними не порвалась, а значит, она все-таки по-прежнему Огнедева.
* * *
Святилище Числомерь-гора располагалось на высоком мысу над речкой, между двумя оврагами, и бросалось в глаза издалека. Подплывая, Велем видел опоясавшие вершину бревенчатые стены - то ли в два, то ли даже в три ряда, а за ними, на самом верху, - дерновые двускатные крыши длинных строений-обчин, обнимавших по кругу всю площадку. Когда подошли ближе, то разглядели, что деревянные стены идут по гребням двух высоких валов, один над другим опоясавших гору, - благодаря всему этому вид у святилища был неприступный и внушительный. Лодьи приблизились к берегу, Одолень показал, где пристать. Приехавшие высадились на отмели почти под мысом, вытащили лодьи. Отсюда широкая натоптанная тропа вела к воротам, но прямой дороги на вершину не было, должно быть, туда поднимались каким-то обходным путем. В воротах уже стояли несколько женщин - все с голядскими покрывалами на головах и синими накидками на плечах, только одна в рогатом уборе и в клетчатой поневе, какие носят словенки. Две женщины постарше опирались на посохи.
Оказавшись перед Числомерь-горой, Велем опешил. Он не раз бывал в Велеше возле Ладоги, в Перыни возле Словенска, тоже старинных и уважаемых святилищах. Но Числомерь-гора - это было нечто иное. Дело даже не в том, что она выше и лучше укреплена крутыми валами и крепкими стенами - хоть русь встречай. Ее отличал тот особый живой божественный дух, присущий местам, куда люди в течение многих поколений приносят свои дары, мольбы, заклинающий жар своих сердец, надежды и благоговение. Этот дух жил и в Велеше, и в Перыни, и в святилище Вечевого Поля, но здесь он был сильнее во много раз. Велем, сын Милорады и внук Радогневы, ощущал его, словно мощный поток ветра, пронизывающий до костей. Этот невидимый ветер был не холодным, скорее даже теплым, но Велем невольно начал дрожать. Тропа к воротам хранила следы тысяч и тысяч ног, благоговейно ступавших по ней в течение немыслимого множества лет, и каждый из тех неведомых гостей святилища поднимался на эту вершину, словно на саму Мер-гору. И если где-то на земле можно Мер-гору увидеть воочию, то, пожалуй, это здесь. Числомерь-гора словно бы испускала лучи невидимого света.
Не каждый приехавший сюда ощущал это с такой силой, как Велем, но особую одухотворенность священной горы почувствовали все. Люди притихли, лица невольно приняли благоговейное выражение.
Радим Забериславич первым направился к воротам. Числомерь-гора стояла на земле, подвластной радимичскому князю, сам Заберислав и его родные не раз здесь бывали. Радим почтительно приветствовал женщин у ворот, и они отвечали ему без удивления: близился праздник Рожаниц, во время которого кто-то из княжьей семьи по обычаю посещал Числомерь-гору. Поэтому он с такой охотой согласился, чтобы Огнедева дожидалась решения своей судьбы именно здесь, в хорошо знакомом ему месте.