- Это сколько же ждать, пока до Ладоги и назад? Только к новому лету и обернется.
- Обождем. Огнедева того стоит, - Белотур снова посмотрел на Дивляну и не выдержал - улыбнулся ей, стараясь подбодрить.
И она ответила ему благодарным и нежным взглядом. Она замечала сомнения Заберислава и была очень признательна Белотуру за то, что он продолжал видеть в ней Огнедеву, саму солнечную богиню, ступающую по земле, что бы с ней ни происходило.
* * *
Князь Заберислав предпочел бы, чтобы гости у него в доме дождались новых вестей от Радима, но Белотур уговорил его отпустить их. Не зная, каким путем Велем с дружиной поедет в Киев - по Сожу или по Днепру - он боялся разминуться с ладожанами и потому не хотел задерживаться. Отдохнув три дня, киевская дружина снова спустила лодьи на воду.
- Смотри, Белотуре! - Прощаясь, Заберислав отечески грозил ему, бросая многозначительные взгляды на девушку в лодье. - Я все понимаю, но чтобы Воротеньку мне не обижать!
- Да в чем же ей обида, когда невесту брату везу! - в десятый раз оправдывался Белотур. - Не себе же!
- Смотри! - Заберислав упорно не верил, что сам Белотур ни в чем не выходит из обычных обязанностей свата. Похоже, его так и не удалось убедить в том, что это действительно дочь ладожского воеводы, сосватанная для Аскольда. И Белотур не мог сильно его за это винить.
- Да я бы и сам не поверил! - говорил он Битеню. - Прямо и не знаю…
- Что?
- Ничего.
Заберислав - это еще что! Белотур уже задумывался с беспокойством, а как он станет объясняться с самим Аскольдом, которому привезет невесту очень красивую и молодую, но без родни и приданого. И хотя эти дела можно поправить, конца своего длинного путешествия он ожидал не столько с радостью, сколько с новой тревогой. И порой ему казалось, что самое трудное еще впереди.
Прощаясь, Белотур просил Заберислава никому не рассказывать о ладожской невесте. Когда дело завершится благополучно, никому не следует знать, что новую киевскую княгиню везли одну среди мужчин, без родни, челяди и приданого. А без всего этого любая невеста имеет не больше половины своей ценности. Вернее даже, вся ее ценность в этом случае - та цена, которую за нее запросят на невольничьем рынке. Таким образом, без Велема и прочего на руках у Белотура оказалась Дивляна, но не Огнедева! И даже не дочь ладожского воеводы, пока нет рядом старшего брата, способного подтвердить ее положение и по всем обычаям передать девушку мужу. Везти такую несостоятельную невесту в Киев не хотелось. "Что это ты мне притащил?" - с пренебрежением спросит Аскольд - и будет прав. И себе и ей мало чести в таком появлении. Спрятать ее пока где-нибудь? Разговоры и сомнения пойдут: привез, а не отдает. Это к чему? Уж не себе ли бережет? Вот, поди ж ты, положение!
- Как же мы к Аскольду-то приедем? - спрашивала и сама Дивляна, до которой постепенно доходила вся сложность нынешних дел.
За время пути она привыкла думать, что когда они доберутся до Киева, то все будет хорошо. Теперь же со всей очевидностью выходило, что добраться до места - это лишь половина дела, если не четверть. Важно было предстать перед знатным женихом так, как подобает невесте ее происхождения. А к этому возможностей пока не имелось. Следовало дождаться Велема с дружиной и там уж вместе решать, как быть.
В конце концов Белотур решил не ехать пока в Киев и дожидаться ладожан в Любичевске. Впервые услышав это название, Дивляна вспомнила Любошин, древнее гнездо своего материнского рода, и обрадовалась в безумной надежде найти хоть какое-то сходство с оставшимся позади. Но сходства не оказалось, ни малейшего. До места они добрались под вечер второго дня после расставания с Забериславом. Перед тем лодьи вышли из Сожа снова в Днепр, уже гораздо более широкий и полноводный, чем возле Вечевого Поля. Как рассказал по пути Белотур, сюда, к Днепру, выходили дальним северо-западным краем владения племени любичей, ведущих свой род от древнего отца по имени Люб, а по названию племени и самый их крупный город стал зваться Любичевском. Сами любичи были племенем словенского языка, но входили в союз, который называли саварским, потому что верховодили в нем савары - "чернополые", как их прозвали словены. В числе саваров было много разных племен - касоги, козары, ясы, обезы.
Правил любичами князь Ехсар, сам ясских кровей. Его дружину Белотур сразу указал Дивляне еще на пристанях - удалые молодцы, одетые в черные козарские кафтаны и войлочные колпаки, с кривыми мечами на кожаных поясах, украшенных многочисленными серебряными бляшками. Глянув на их ноги, Дивляна вытаращила глаза - к черевьям их были пришиты чудные кожаные трубы, скрывавшие ногу до колен.
Самого города она сразу не увидела, но у пристаней теснились лодьи и лодки, туда-сюда носили мешки, весь берег был оживлен и многолюден. Как сказал Белотур, в это время сюда уже наезжают козарские купцы, покупают жито нового урожая. Дивляна, уж на что за последнее время притерпелась к чужим людям, здесь оробела и вцепилась в руку Белотура. Савары в непривычной одежде - черных и серых кафтанах с широкими полами, с чудными колпаками - иные с заплетенными в косы длинными волосами, иные с обритыми головами, где лишь на макушке болталась длинная прядь, с вислыми усами и маленькими жидкими бородками, иные с непривычно скуластыми лицами и раскосыми глазами, поразили ее так, что она боялась мимо них идти. А она-то, помнится, смеялась вместе с сестрами над девками из глухих чудинских весей, что вот так же, впервые попав в Ладогу, от страха прятали лица в ладонях и натыкались на людей. Здесь же сновали обычные словены в льняных рубашках и портах, но у некоторых тоже выбритые головы украшались лишь клоком волос, а на ногах были те же кожаные трубы. Это были явно старейшины или купцы - сами они мешков не таскали, а только распоряжались работой обычных бородачей. Гудение голосов, смесь словенского языка с каким-то совсем непонятным - от всего этого у Дивляны закружилась голова.
Хорошо еще, что дорогу им почти сразу расчистили. Белотура встречал какой-то савар, еще молодой, тоже с выбритой головой и клоком волос, заправленным за ухо. Из их разговора Дивляна мало что уловила - в нем почти не было словенских слов, - но зато узнала, что Белотур владеет языком саваров, а может, козар. Поняла она только, что саварянин и Белотур хорошо знакомы. Разговаривая с воеводой, саварянин иной раз посматривал на нее с явным любопытством и даже сказал что-то киянину, одобрительно кивнув в сторону девушки.
До самого Любичевска пришлось идти от реки чуть более версты. Лежал он среди лесистых холмов, на вершине, защищенный крутыми склонами, еще сильнее срезанными человеческими руками. За валом и частоколом располагались земляные избы, жавшиеся одна к другой стайками, - видно, это были жилища разросшихся семей. В отличие от северных срубов, здешние избенки были построены из хвороста, обмазанного глиной, и только по углам столбы поддерживали крышу где с двумя, а где с одним скатом. В одну из таких землянок Белотур ввел Дивляну и велел отдыхать, покуда он сходит поклониться князю Ехсару. Сюда же набился Валунов десяток киевской дружины. В углу имелась глиняная печка: с одной стороны - устье с ямой перед ним, сверху - выход для дыма; вдоль стен - вырезанные в земле прилавки, покрытые широкими досками, а поверх них - вытертые овчины. В обычное время здесь жила Князева челядь, которой теперь пришлось потесниться. Под ногами путались куры и подросшие козлята - под земляными лавками им не было места, и они жались по углам. Женщины принесли гречку и горох, затопили печь, стали варить кашу. Дивляне и Снегуле делать ничего не оставалось, и они уселись вдвоем на предоставленную им земляную лавку. Иногда челядинки обращались к ним с какими-то вопросами, но обе почти ничего не понимали, еще более изумленные их видом. Женщины - одни светловолосые, другие смуглые и чуть раскосые - одеты были в короткие, едва ниже колена, рубахи, в основном льняные, из-под которых торчали мужские узкие портки! Дивляна и Снегуля, от ужаса схватившись за руки, не знали, как понять - женщины это или мужчины? По всему видать, что женщины: лица, груди, платки у одних, заплетенные косы у других, иногда снизки на шее из нескольких бусин и каких-то косточек, но почему они рядятся мужиками?
- Да бабы это! - успокоил их Белотур, вскоре зашедший проведать своих женщин. - Князь Ехсар с собой и дружину, и челядь привез, и жена старшая у него козарка, вот это все ее челядинки. А саварки порты носят. Но бабами от этого быть не перестают. Все у них как надо! - Он ухмыльнулся, дескать, проверял. - Вас накормят, и ложитесь спать, меня не ждите. Ехсар стосковался - теперь до утра не отпустит. Он мне родич: его мать - моя двоюродная сестра по отцу теперь до свету будем песни петь.
В честь приезда знатного гостя князь Ехсар устроил пир. Женщин на него не звали, да Дивляна и не хотела никуда ходить, опять терпеть любопытные оценивающие взгляды, недоверчивые расспросы. Гуляли почти до утра, и ночью Дивляну со Снегуле не беспокоило ничего, кроме непривычной обстановки. Проснувшись поутру, они обнаружили, что знатный киевский воевода спит прямо на земляном полу возле их лавки, завернувшись в плащ, а нарядная рубаха, которую он надевал на пир, торчит из-под головы смятым полувывернутым комком и покрыта темными липкими пятнами пролитой медовухи. Судя по стоявшему в тесной землянке запаху, погуляли изрядно. Видно, князь Ехсар был выпить не дурак.
Утром Белотур первым делом пошел в баню и вернулся оттуда уже несколько ожившим: еще вялым, с красными глазами и мокрыми волосами, но уже в новой шелковой рубахе, подаренной тут же щедрым Ехсаром. Последнего Дивляна в этот день увидела мельком, выглянув из дверей земляной избы. Любичевский князь оказался рослым молодцем примерно тех же лет, что и Белотур, светловолосым, голубоглазым, но лицо его с тонким горбатым носом выдавало далеко не словенскую кровь. Рассмотреть его получше ей не удалось - Валун, имея на сей счет распоряжения Белотура, тут же утянул любопытную деву назад в избу и велел отрокам плотно закрыть дверь.
Повествуя князю Ехсару о своей долгой поездке, Белотур вообще не упоминал о Дивляне, как умолчал и о подмене, с помощью которой провели Станилу. Князь Заберислав имел право знать, какой ценой получил в снохи Ольгицу Громолюдовну. Но оповещать весь белый свет о том, что князь днепровских кривичей и смолян женился на робе, было совершенно лишним. А то еще до самого дойдет, дорога по Днепру прямая! Однако совсем скрыть присутствие среди киевской дружины юной прекрасной девы было невозможно. И на расспросы о ней Белотур лишь уклончиво отвечал, что везет деву своему брату. Из этих неохотных ответов князь Ехсар немедленно сделал вывод, что красавицу Белотур похитил. Этот подвиг вызвал его горячее одобрение, он заверил родича, что грудью встанет на пути его возможных преследователей, а просит взамен только об одном: хоть одним глазком взглянуть на прекрасную деву! Видя явное нежелание Белотура показывать сокровище, Ехсар великодушно не настаивал и уж тем более не унижался до попыток подглядеть. Но общее любопытство челяди и любичей было так велико, что бедная Дивляна до нужного чулана не могла пройти, не привлекая к себе со всех сторон взглядов мужчин и женщин.
День проходил за днем, а они все жили в Любичевске, и никаких перемен не предвиделось. Дивляна знала, что Белотур надеется дождаться здесь Велема, чтобы потом всем вместе ехать в Киев, но едва ли верила, что это когда-нибудь произойдет. Они уехали так далеко, что Велем с братьями никогда не найдут ее здесь, как на Том Свете! Нынешняя жизнь уже казалась Дивляне бредовым сном. Да что там! Когда она подхватила лихоимку и лежала в лесу над Волховом, запах цветущей порез-травы навевал ей видения о детстве, о матери, вместе с которой они ходили за целебными зелиями, - в том бреду было гораздо больше смысла. Ее прежняя жизнь - упорядоченная, осмысленная, среди родичей, привычных обязанностей по дому и разумных ожиданий на будущее - осталась далеко позади, словно в другом мире. Но и обещанное будущее, которое должно было ввести ее в круг нового рода и дать новые обязанности замужней жизни, все никак не наступало. Она будто зависла между небом и землей, между двумя берегами Забыть-реки. Где род, где дом, где прочное положение на ветке Мирового Дерева, которое есть у каждого, кроме изгоев, - даже у рабов! Она сняла девичью тканку, но не надела женский повой; ничем не покрытые волосы были знаком ее промежуточного положения, и она уже сама себе казалась каким-то потерянным духом, а не человеком. У нее нет ничего, она никто - ни дочь ладожского воеводы Домагостя, ни жена киевского князя Аскольда, ни даже наложница его брата, воеводы Белотура, которой ее тут считали. Да если бы Белотур все же стал спать с ней - ей стало бы легче, потому что это принесло бы хоть какую-то определенность. Она бы еще порадовалась, что ее прибило к такому хорошему человеку, не то что беднягу Красу! Но определенности не было. Она пересекла грань Закрадного мира и ушла очень далеко. Обитатели его живут по непонятным обычаям и говорят на неведомых языках, и дороги назад, к знакомому и объяснимому, отсюда нет.
Чтобы девушка могла хоть чем-то себя занять, Белотур достал льна и велел ей шить новое приданое. Что там приданое - вторая сменная исподка ей бы совсем не помешала. Но и привычная работа не утешала Дивляну. Время шло, они жили здесь уже вторую пятерицу, если она не слишком сбилась со счета. Она немного попривыкла к дому со стенами из обмазанного глиной хвороста, к княжьему двору, уже не шарахалась от саваров, будто от волков, и даже переняла от женщин в портках несколько простых слов. Например, "мыст" - "мышь". Но легче не становилось. Никакое явное зло ей не грозило, но невыносимо было жить, будучи никем и не зная, чего ждать от будущего.
И в этом таились свои опасности. Однажды к Белотуру зашел варяг по имени Ольма, прослышавший о его поездке на север и желавший знать, как обстоят теперь дела с торговыми путями по Днепру. Любопытство его было не праздным: еще отец Ольмы когда-то обосновался в Коровеле и вел богатую торговлю мехами, обменивая словенских бобров и куниц на восточное серебро. Князь Ехсар был в это время в отъезде, и Белотуру пришлось принимать гостя у себя. Здесь же, разумеется, находилась и Дивляна, подававшая мужчинам пиво. И Белотур вскоре заподозрил, что Ольма пришел не столько ради бобров и куниц, сколько для того, чтобы посмотреть на загадочную девушку, которую киевский воевода привез из похода и никому не показывает. Позабыв о вежливости, варяг то и дело оборачивался, провожая ее глазами, а когда девушка скрылась за занавеской, которую они со Снегуле для себя повесили в углу, постоянно косился туда.
На саму Дивляну гость произвел отталкивающее впечатление. Это был мужик лет пятидесяти, здоровенный, сильный, не огрузневший с годами. Его седые волосы стояли дыбом надо лбом, лицо покрывали морщины, а выкаченные глаза были налиты кровью, будто у быка. Больше всего Дивляне не понравились его руки: с шишковатыми суставами пальцев и круглыми выпуклыми ногтями, они, казалось, могли сломать, будто былинку, все что ни попадется. Голос у него был низкий, грубый и громкий, и Дивляна у себя за занавеской легко различала каждое слово.
- Что-то не туда ты смотришь, гость дорогой! - с трудом сдерживая раздражение, сказал варягу Белотур. - Бобры и куницы не там, - Он с намеком кивнул на занавеску. - И если ты не по делу пришел, то и не будем время зря терять.
- Где же ты такую-то куницу взял? - Ольма развернулся к занавеске, уже не скрываясь.
- Там больше нет.
- Почем дал?
- У тебя столько нет!
- Откуда знаешь? - Ольма обиделся. - Да у меня столько есть, что я… Продай девку, а! - Он оперся локтем о стол и подался к Белотуру. - Сколько ты ни дал, я вдвое дам!
- Девка не на продажу! - отрезал Белотур.
- Да ты ж ее сам украл! - настаивал Ольма. - Люди говорят, я знаю! Весь Любичевск знает! Да я и сам вижу! Я ее руки видел - нежные ручки, тяжелой работы не ведали! Хорошего рода девка! Найдет ее родня - с тебя голову снимут! А мне отдашь - и спроса нет!
- Дева не продается. Я ее для князя Аскольда везу.
- А с Ехсаром-то поделился! Весь Любичевск знает, люди говорят! Может, и со мной поделишься? Хорошие деньги дам!
- Да поди ты! - Белотур, не выдержав, вскочил на ноги. - Ступай отсюда, Ольма! Девка не про тебя, ни за деньги, никак!
- Деньги мои тебе не хороши! - тоже вскочив и набычившись, заревел Ольма. - Да я и тебя, и твоего князя, я вас в кулаке сожму, только потечет!
Белотур быстро ударил его через стол в скулу, так что варяг отлетел, несмотря на свой немалый вес; пока он с ревом поднимался, на него набросились отроки во главе с Валуном и скрутили.
- Выкиньте отсюда, - тяжело дыша от негодования, приказал Белотур. - Еще раз явишься сюда, бугай неуемный, яйца оторву!
Отроки выволокли ревущего от злости Ольму, шум затих вдали. Дивляна сидела у себя за занавеской, вся дрожа. Некоторое время было тихо, потом занавеска отодвинулась. Белотур стоял и молча смотрел на нее, опираясь вытянутой рукой об угловой столб. Дивляна, слегка пригнув голову, будто виноватая, робко подняла на него глаза.
- В другой раз пусть Снегуля пиво подносит, - только и сказал ей Белотур. - Эх, где же паволока твоя!
Через день Ольма явился снова. Был он смирен и держался слегка заискивающе: то ли сам осознал, что был невежлив, то ли савары из Ехсаровой дружины помогли.
- Не гневайся, воевода! - гудел он, просительно и примирительно поглядывая на Белотура своими выкаченными красными глазами и будто против воли все косясь на неподвижную занавеску. - Вот я тебе подарок принес! - С этими словами он поставил на стол закрытую воском греческую корчагу, одну из тех, в которых возят вино, - поднощение и впрямь недешевое. - Ты думаешь, я медведь неучтивый? Нет, Ольма Хольмстейнов сын, вежество знает. Ты, может, поразмыслил тут? Я тебе такую цену дам, что ты своему князю трех девок купишь! Вот, гляди!
Он махнул рукой отрокам, и те раскрыли принесенный с собой кожаный мешок. Ольма с усилием поднял мешок и опрокинул над столом. На доски хлынула серебряная река - шеляги, одни потертые и старые, другие новые и блестящие, раскатились по столу, и часть посыпалась на пол. Белотур переменился в лице: на глаз тут было тысячи три. За молодую красивую девушку столько дают не ближе булгарской земли, на далекой Юл-реке, но не на среднем Днепре. Ольма и правда готов был не поскупиться.
- Да пойми же ты! - с досадой на упрямца убеждал его Белотур. - Дева не продается. Она не для тебя и не для меня, я ее везу князю Аскольду! И он об этом знает, он ее ждет!
- А если ждет, то чего же не едешь?
- А это не твоего ума дело!
- Не надо тут большого ума! Видно, самому жаль отдавать, вот и застрял тут, как заноза в пятке!