– Попытаюсь. – Рома смотрела прямо, но, кажется, почти ничего не видела перед собой. – Даже если умру.
– Но поможет ли это? – усомнился мировой судья, пряча надежду.
– Слабо, – с неохотой ответила шувихани. – Но я попробую.
– Хорошо, – кивнул господин Рельский. Это был хоть призрачный, но шанс. – Иди со мной.
Он решительно шагнул к госпоже Черновой. Возле нее сидел Шеранн и говорил что-то успокаивающее, но утешения, по-видимому, помогали мало. Мужчина взглянул на дракона, тот обернулся, и мировой судья заметил, как неестественно расширены его зрачки, в которых плескалось темное, почти багровое пламя, и зябко передернул плечами.
Шеранн явно был на шаг от всепоглощающей, губительной ярости и с трудом балансировал на грани. Драконий гнев может наделать немало бед – к примеру, лесной пожар, который легко прыгает по верхушкам вековых сосен и в мгновение ока заглатывает лесные массивы…
– Успокойтесь, – настоятельно потребовал Ярослав, стискивая плечо Шеранна.
Тот отвернулся, будто не слыша, и ласково отвел со лба молодой женщины взмокшую прядь, а она слабо улыбнулась в ответ – боль как раз отпустила.
Господин Рельский глубоко вздохнул и обратился к шувихани:
– Что нужно делать?
Она повелительным жестом подозвала ближайшего рома и что-то кратко объяснила ему на своем гортанном наречии.
Тот почтительно склонил голову, внимая словам старой Шаниты, и бросился прочь. Гадалка, по-видимому, довольная разговором, подошла к госпоже Черновой и опустилась перед нею на колени, нетерпеливо отстранив дракона.
– Прости меня, девочка. Я не уследила, – тяжело вздохнула она и взяла Софию за руку. – Но я помогу! Ты мне веришь?
– Да, – прошелестела та тихо-тихо.
Шувихани отпустила ее ладонь и осторожно сняла у себя с шеи ладанку. Она с трудом развязала горловину мешочка, извлекла крошечную косицу, переплетенную тремя яркими нитками, положила ее на лоб молодой женщины, потом вытащила из-за пояса небольшой нож, которым легко взрезала свою ладонь. Обмакивая палец в собственную кровь, Шанита нарисовала на коже Софии несколько таинственных знаков, после капнула кровью на ту самую косицу.
Закончив эти приготовления, шувихани извлекла из кошеля на поясе злополучную дощечку с текстом нида и небрежно бросила ее в огонь, негромко бормоча мольбы богам.
Затем она простерла руки над больной и произнесла громко и уверенно:
– Проклятие на тебе, и хозяин его – Лало. Но Лало – мой внук, плоть от плоти и кровь от крови. Его волосы, его кровь, его нид – мои по праву! Как сгорает дерево – сгорит и наговор.
Казалось, ничего не происходило. Старая рома склонилась над Софией, чего-то ожидая… Но пристальный взгляд легко бы заметил ручейки пота на висках шувихани, напряженную дрожь ладоней, до крови закушенные губы…
Наконец Шанита отшатнулась, надсадно закашлялась и с трудом проговорила:
– Я сняла нид, но этого мало – она очень слаба. Джанго!
Молодая женщина тем временем смогла слегка улыбнуться и нетвердым голосом заверила в том, что ей лучше.
Старейшины уже закончили совещание, и баро ждал чуть поодаль. Он тут же подошел к импровизированному ложу госпожи Черновой и протянул господину Рельскому и Шеранну по мелкой монете, которые те машинально взяли.
– Беру ее с дороги, покупаю за два медяка, чтобы жила для меня и была, как моя дочь, здоровой! – торжественно провозгласил старейшина ромарэ. – А это тебе, моя названая дочь…
Он повернулся к Софии и положил рядом с нею расшитую рубашку.
– Спасибо, – пробормотала она, прислушалась к себе, и сказала растерянно: – Уже не болит…
Ромарэ, молча стоявшие вокруг, разразились криками радости, Джанго рассмеялся и хлопнул по плечу старую Шаниту, которая едва держалась на ногах и чуть не упала от этого выражения чувств. Переполненный восторгом дракон подхватил на руки госпожу Чернову и принялся ее кружить, а господин Рельский устало прикрыл глаза, сжав в кулаке монетку и улыбнувшись…
Все в таборе наперебой поздравляли своего баро с днем рождения новой дочери.
– У нас есть такой обычай, – объяснил Джанго, повернувшись к чужакам, когда все наконец слегка угомонились, – если в семье умирают дети, то другой рома может выкупить заболевшего ребенка и назвать его своим. Малыш останется с родными, но отныне у него будет две семьи. Ты не дитя, но попробовать – не грех. Помогло, как видишь!
– Да уж, – усмехнулась София, удобно устроившись на руках дракона. Она запретила себе думать о том, что это неприлично, и наслаждалась восхитительным ощущением жизни, которое будоражило кровь, как игристое вино, раскрашивало мир в сочные цвета, манило отбросить все условности.
Впрочем, госпожа Чернова в глубине души понимала, что это ненадолго. Стоит ей вернуться в Чернов-парк, как благопристойность вновь закует ее жизнь в невидимую броню, но сейчас и здесь это казалось таким далеким, таким неважным…
Из блаженного состояния ее вырвало лишь то, как вдруг напрягся Шеранн, по-прежнему прижимая к груди драгоценную ношу, а потом осторожно уложил ее и стремительно пошел прочь.
София огляделась по сторонам и увидела, что ромарэ выстроились двумя рядами, пропуская процессию: впереди шествовали старейшины, за ними дюжие молодцы тащили Гюли и Лало.
На их пути встал дракон, сложив руки на груди.
Баро, а следом и остальные склонились перед ним.
– Прости за обиду, сын стихии. Мы нашли виновного и наказали его. Мы решили: Лало будет изгнан, а Гюли наказана плетью.
Ромарэ заволновались, но в основном их выкрики выражали одобрение, лишь запричитали, заплакали женщины, и старая Шанита вдруг бросилась вперед и остановилась перед девушкой.
– Я проклинаю тебя, Гюли! – громко и торжественно выговорила она. – Из-за твоей прихоти я лишилась единственного внука, а наш табор остался без шувано. Позор лег на нас, наши вардо отныне будут отмечены перевернутой руной перт, пока не будет искуплен долг. Я сказала!
Она гордо отвернулась от красавицы, и та будто поблекла от этих слов. Наказание страшное: никто более не взглянет со страстью на оскверненную женщину, никто не предложит ей разделить жизнь и еду, и пусть ей можно ехать дальше с табором, но все станут держаться поодаль, боясь оскверниться…
Теперь конвоиры отпустили ее и стали вытирать и отряхивать руки, будто счищая прилипшую к ним грязь.
Гюли застыла на несколько мгновений, потом вдруг страшно закричала, метнулась в сторону и стремительно бросилась на Софию, царапаясь, как кошка, и норовя укусить.
– Это все ты, ты виновата! – кричала она. – Ты отняла его у меня!
Надо думать, назначить госпожу Чернову виновницей своих бед ей было совсем несложно.
Господин Рельский, который был неподалеку, кинулся к ней, отшвырнул юную рома в сторону и заслонил госпожу Чернову собой, с трудом сдерживая натиск растрепанной фурии.
Тут подоспели остальные ромарэ, оторвали девушку от ее жертвы, поволокли прочь, к Шеранну, который стоял на месте, скрестив руки на груди.
– Возьмите, – мировой судья извлек из кармана и протянул молодой женщине белоснежный платок, отвлекая ее от того, что происходило, – у вас ссадины.
– Где? – вяло спросила София, послушно взяла кусочек шелка и замерла, поскольку совсем не ощущала боли.
От столь бурного потока событий она вконец растерялась, ощущая себя листком, плывущим по стремнине.
Вместо ответа мужчина отобрал у нее платок и осторожно коснулся ее щеки.
Пробормотав что-то в знак признательности, она отвернулась и молча смотрела на рыдающую Гюли, которую окружали соплеменники, громко о чем-то переговариваясь.
Дракон подступил к ним, и при его приближении смолкли все, даже плачущая девушка. Он остановился перед нею, прямо взглянул в побледневшее лицо Гюли и что-то негромко произнес. От слов Шеранна рома обвисла на руках держащих ее мужчин, а остальные молча склонили головы.
– Что он сказал? – прошептала София.
Господин Рельский промолчал, хотя отлично расслышал. Ничто на свете не заставило бы его повторить эти слова госпоже Черновой.
"Ты второй раз посягнула на мою женщину, и тебе не будет за это прощения…"
Затем последовала тягостная процедура изгнания. Дракон оттеснил мирового судью от Софии, и последнему ничего не оставалось, кроме как хмуро наблюдать за происходящим да раздраженно постукивать тростью по бревну, на котором он устроился.
Шанита лично обстригла кудри внука. Слезы текли по ее морщинистым щекам: короткие волосы, усы и борода – символ бесчестия.
Потом она отступила от Лало, казалось, не верящего в происходящее. Тут одна из женщин табора ударила его принесенной юбкой по лицу, и все вокруг стали выкрикивать оскорбления, а потом погнали его прочь. Юноша бежал, прикрывая голову руками под градом ударов, пока не скрылся из виду.
Гости молча наблюдали.
– Теперь он изгнан, осквернен, до тех пор пока сообщество не простит его. Но вернуться обратно очень сложно, – негромко пояснил господин Рельский потрясенной Софии.
– Ему можно чем-нибудь помочь? – спросила она взволнованно.
Жизнь любого рома и без того не была легкой и приятной, а изгнанный из своего круга превращался в легкую добычу.
Мировой судья отстраненно предложил дать изгнаннику немного денег, если госпоже Черновой станет от этого легче, и она с радостью согласилась…
Глава 26
Второй день кряду госпожа Чернова возвращалась домой к утру, подтвердив тем самым свое грехопадение в глазах соседей. Вдове полагалось сидеть дома и лить слезы. Вместо того гадалка то отплясывала на Бельтайн с господином Рельским, самым завидным холостяком в округе, то совершала длительные моционы с драконом, то невесть что искала в таборе ромарэ…
Ничто, даже письменное подтверждение невиновности от самой Фригг, богини брака и приличий, не смогло бы убедить знакомых в беспорочности Софии. Конечно, во многих эскападах госпожи Черновой участвовал и Рельский, что несколько ее оправдывало, однако это не могло прекратить сплетни.
Молодая женщина лежала без сна и сухими глазами смотрела на балдахин над кроватью. От вихря чувств отчаянно хотелось плакать, но слез не было. Разве она в чем-то виновата? Так сложилось…
Но лгать самой себе София не хотела. Воистину, легко пенять на обстоятельства, однако она ведь наслаждалась обществом Шеранна и позволяла ему увлекать себя все дальше по стезе безнравственности. Она противоречила самой себе, и не могла не замечать этих противоречий.
Этой ночью, заглянув в глаза смерти, она поняла, сколь сильно ей нужен Шеранн, и призналась самой себе в своем чувстве. Теперь ей приходилось выбирать между любовью и честью.
А может… может, стоит поддаться этой слабости, раз уж терять больше нечего? Едва гадалка допустила эту мысль, как тут же устыдилась нахлынувших переживаний.
Нет. Пусть все вокруг считали ее аморальной, но сама она знала, что не повинна ни в чем, кроме сердечной склонности. И она вновь решила во что бы то ни стало совладать с постыдной тягой…
Господин Рельский метался по кабинету. Знакомые едва ли сразу узнали бы его: скупые и точные движения сменились неуклюжими рывками, обычно проницательный взгляд чуть прищуренных серых глаз был рассеян, темные волосы всклокочены, а одежда в совершеннейшем беспорядке. Трезвая рассудочность, коей он всегда так гордился, рассыпалась обломками, а сердце ныло и рвалось из груди.
Жизненный опыт твердил, что нельзя двояко трактовать отношение Софии к дракону. Как дама порядочная и высокоморальная, она пыталась бороться со своим чувством, но это нисколько не отменяло сердечной склонности.
С самим же Ярославом она держалась по-прежнему задушевно и дружески, но и только…
Несомненно, Шеранн не пара для госпожи Черновой, и навряд ли они в действительности сумеют ужиться. Но дракон казался не на шутку раззадоренным, а в чувстве к нему молодой женщины господин Рельский уверился уже давно.
Однако теперь ему приходилось наблюдать воочию их очевидное сближение, и он разрывался между отнюдь не джентльменским желанием уничтожить соперника и доводами разума, твердящего о международном скандале, который неизбежно бы последовал, если бы это предприятие увенчалось успехом. В конце концов, это была бы не первая война из-за женщины…
Господина Рельского ждали неотложные дела: на столе были грудой свалены бумаги, которые он еще недавно спешил изучить – чертежи и подробнейший отчет об испытаниях нового парохода. Мальчишкой Ярослав зачитывался старинными сказаниями и мечтал о корабле, способном двигаться против ветра и течения, словно мифический Скидбландир, волшебный корабль асов. Потом плутовка-судьба подкинула ему возможность воплотить мечту, и он обеими руками ухватился за этот шанс. Он вовсе не грезил морем, как Шеранн – автор и вдохновитель этой грандиозной идеи, господина Рельского, скорее, захватывал сам научный прогресс, стремительное и неуклонное развитие техники. Разве может быть что-то более величественное? Прожекты дракона он тогда принял с восторгом, теперь же многое бы отдал, только бы в Бивхейме никогда даже не слышали о Шеранне.
Мировой судья прислонился лбом к прохладному оконному стеклу, прикрыл глаза и скривил губы в невеселой усмешке. Какие бы мысли ни роились в его больной от усталости голове, он никогда не позволил бы себе их воплотить и тем самым нанести ущерб родному Мидгарду, а тем паче причинить боль Софии.
Но и бездействовать невозможно. Короткое и уверенное "моя женщина", сказанное Шеранном, повергло господина Рельского в пучину такой ярости, коей он сам от себя не ожидал.
Он еще долго сидел в тиши и сумраке кабинета, одолеваемый раздумьями и тревогами, но уже к завтраку обрел видимое хладнокровие и привычную невозмутимость.
В его силах оградить молодую женщину от встреч с драконом наедине и тем самым помочь ей совладать с постыдным чувством…
Последние события отразились и на обитателях Эйвинда: домочадцы и слуги, испуганные долгой хандрой хозяина, вели себя безупречно. Матушка и сестры щебетали, искоса поглядывая на главу семейства. Беседы главным образом касались общих тем вроде природы, погоды и перспективных балов в округе. Елизавета же за десертом, как нарочно, болтала о чудесных цветах в саду подруги, не замечая знаков матери. Впрочем, это несколько развлекло мирового судью, и он, улыбаясь, предложил сестре сегодня же вместе навестить ее милую приятельницу. Он намеревался серьезно поговорить с Софией…
Матушка мирового судьи была настроена совсем иначе.
– Ярослав, дорогой мой, – начала она недовольно, громко звякнув чашкой о блюдце, – разве ты не понимаешь, что твое поведение выходит на рамки приличий? Ты слишком часто навещаешь эту молодую особу!
– Не вижу в этом ничего предосудительного, – безразлично ответствовал сын. – Госпожа Чернова – мой преданный друг. Она оказалась в затруднительных обстоятельствах, и мой долг помочь ей в меру сил. К тому же мои визиты происходят отнюдь не под покровом темноты и даже не наедине.
– Разумеется! – едко заметила госпожа Рельская. – Но это лишь дает основания предположить, что ее благосклонностью пользуешься не только ты, но и твой друг!
– Вот как вы рассуждаете… – Мировой судья пристально посмотрел на нее, и матушке сделалось неуютно под его холодным взглядом. Господин Рельский отбросил салфетку, встал и резко сказал: – Запомните, сударыня, я не желаю слышать в этом доме ничего подобного. Это оскорбительно и непристойно, и, смею заверить, нисколько не повлияет на мои намерения. Замечу только, что всякий судит по себе!
Хозяйка дома залилась краской и совершенно растерялась, смущенная столь резкой отповедью сына, а тот тем временем коротко поклонился и вышел.
К сожалению, приятным планам Ярослава о визите нынче к госпоже Черновой не суждено было исполниться. Сразу после трапезы господину Рельскому принесли послание из соседнего городка, куда старый друг просил его немедля приехать. Мировому судье ничего не оставалось, кроме как выполнить просьбу, тем более что иных неотложных дел не было.
Однако перед отъездом он отозвал Елизавету и негромко попросил:
– Лиза, пожалуйста, поезжай к госпоже Черновой и пробудь у нее до вечера, а лучше останься ночевать.
– Но неприлично напрашиваться на приглашение! – тихонько возмутилась барышня Рельская, с удивлением посмотрев на брата кукольными голубыми глазками.
– Я знаю, но поверь мне, это чрезвычайно важно. Пусть даже госпожа Чернова сочтет тебя бесцеремонной, сделай это ради меня. Хорошо?
Увидев, что брат совершенно серьезен и как будто даже слегка взволнован, Елизавета также прониклась важностью возложенной на нее миссии и торжественно пообещала неукоснительно выполнить просьбу.
Несколько успокоенный мировой судья уехал, а барышня отправилась собираться…
То самое утро, когда госпожа Чернова лежала без сна в одинокой и неоскверненной постели, а господин Рельский терзался в своем кабинете, для дракона прошло куда отраднее.
Он здраво рассудил, что после таких треволнений едва ли сможет уснуть, а потому бродил по округе и размышлял. Впервые за более чем сто лет своей жизни Шеранн столкнулся с нелегким выбором между разумом и чувствами, и эта дилемма его отнюдь не радовала.
Бесспорно, теперь он не подозревал Софию в причастности к убийству – такая мысль уже казалась совершенно нелепой, и он сознавал, что лишь из чистого упрямства до сих пор отказывался это признать. Дракон должен был всячески благодарить гадалку за спасение своей жизни и огня, а связь с сыном стихии вряд ли пошла бы на пользу ее реноме. К тому же имелся еще один претендент на ее сердце, с которым Софию ожидала обеспеченная и респектабельная жизнь. Рассудок требовал оставить молодую женщину.
Сердце же нашептывало, что ее чувство к Шеранну не столь мимолетно, чтобы допустить счастливый брак с другим.
К тому же завоевать благосклонность женщины и не воспользоваться ею было превыше его сил. С самой первой встречи молодая гадалка была для него будто красная тряпка для быка, и, каждодневно пикируясь с нею, он и сам не заметил, как распалился и стал добиваться ее всерьез. Попытки Софии сбежать лишь разжигали охотничий азарт, такой же эффект возымело и соперничество с господином Рельским.
Он решился нынче же пойти на штурм, и от предвкушения кровь бурлила в венах, как выдержанное игристое вино…
Прогуливаясь, дракон обнаружил себя возле валунов, где господин Рельский столь романтично повествовал об осколках Биврёста. Он поднял один из булыжников, размером с человеческую голову, и задумчиво взвесил в руке, прислушиваясь к своему чутью.