У меня в горле застрял комок.
- Покажи.
Она убрала одну руку с моей и нажала клавишу. Я смотрел, как клавиша подается под ее пальцем один раз, второй, пятый, десятый… ничего не происходило. Слышался только тихий, приглушенный стук нажимаемой клавиши. Она взяла мою руку и подтащила ее туда, где только что был ее палец. Нажала клавишу моей рукой. Фортепиано печально запело и утихло, как только Нуала подняла мой палец.
Она больше ничего не сказала. А зачем? Воспоминание об этой единственной ноте еще звенело у меня в голове.
Нуала прошептала:
- Подари мне одну песню. Я ничего не попрошу взамен.
Мне следовало отказаться. Если бы я знал, как больно будет потом, я бы отказался.
Наверное.
Вместо этого я сказал:
- Пообещай. Дай мне слово.
- Даю слово. Я ничего у тебя не возьму.
Я кивнул. Мне подумалось, что она меня не видит, однако она все равно поняла, потому что положила свои пальцы на мои и откинула голову, обдавая меня запахом клевера. Чего она ждет? Что я сыграю? Я не умею играть на этом дурацком фортепиано!
Нуала указала на клавишу:
- Начинай отсюда.
Неловкий из-за того, что между моим телом и инструментом было ее тело, а между мной и моим мозгом было… что-то, принадлежащее ей, я нажал клавишу - и узнал первую ноту песни, которая занимала мои мысли с момента пробуждения. Я неуклюже перешел к следующей ноте, запинаясь и несколько раз промахнувшись, - фортепиано воспринималось инородным, как будто я пытался говорить на чужом языке. Потом, чуть быстрее, - к следующей. Еще одну я угадал со второй попытки. Следующую - сразу. И вот я уже играю мелодию, а левая рука начинает неуверенно подбирать басовую линию, поющую у меня в голове.
Музыка… Она звучала так, будто я не украл ее у Нуалы, а сочинил сам. Вот фрагмент мелодии, которую я периодически наигрывал на протяжении многих лет, вот восходящая линия басов, которая понравилась мне в альбоме "Аудиослейв", вот мой гитарный рифф. Музыка была моя, но сильнее, концентрированнее, изысканнее.
Я прекратил играть и уставился на инструмент. Я так хотел согласиться, что не мог выговорить ни слова. Я хотел принять ее сделку, и меня ранила необходимость отказа. Я зажмурился.
- Не молчи, - промолвила Нуала.
Я открыл глаза:
- Черт. Я сказал Салливану, что не умею играть на фортепиано.
Мне и нравилось, и не нравилось жить в общежитии. С одной стороны, независимость: можно бросать все на пол и три дня подряд есть на завтрак шоколадное печенье (плохая идея, потому что потом приходится несколько уроков ходить с черными крошками в зубах). Плюс товарищество: если засунуть семьдесят пять парней в одно здание, то куда ни плюнь, обязательно попадешь в музыканта мужского пола.
С другой стороны, ожесточение, клаустрофобия и усталость. Никакой возможности остаться наедине с собой, быть тем, кем можно быть только вдали от чужих глаз, вырваться из рамок навязанной другими роли.
Хуже всего было дождливыми вечерами - как сегодня. Занятия закончились, на улицу не выйдешь. Общежитие разрывается от множества звуков, наша комната битком набита.
- Я скучаю по дому, - заявил Эрик.
- Тебе до дома пять миль, ты не имеешь права скучать, - ответил я.
Я работал в многозадачном режиме: разговаривал с Полом и Эриком, читал "Гамлета" и решал домашнее задание по геометрии. Эрик работал в нуль-задачном режиме, то есть валялся ничком на полу и отвлекал нас от уроков.
- У меня там лежат макароны - их нужно только разогреть, - сообщил Эрик, - но если я за ними поеду, надо будет заправляться.
- Можешь и поголодать. - Я перевернул страницу "Гамлета". - Разогретые макароны слишком хороши для лодырей вроде тебя.
Я скучаю по макаронам, которые готовит моя мама. В них всегда килограмма четыре сыра и бекона столько, словно она всю свинью туда положила. Скорее всего, это часть злобного плана по уничтожению моих сосудов в раннем возрасте, но я все равно скучаю.
- Ты это в пьесе вычитал? - спросил со своей кровати Пол. Он тоже сражался с "Гамлетом". - Очень по-шекспировски звучит: "Все что, милорд, неладно с вами - все такое - и вы - всего лишь лодырь".
- Гамлет крут, - сообщил Эрик.
- Сам ты крут, - ответил я.
По коридору мимо нашей двери пробежала шумная компания в плавках. Даже думать не хочу, что там затевали.
- Ну почему они не могут разговаривать по-человечески? - спросил Пол и зачитал вслух несколько строк. - Я понимаю только фразу про "жуткое виденье, представшее нам дважды" - прямо как про жену моего брата написано.
- Это еще ничего, - сказал я, - по крайней мере понятно, что на человеческий это переводится примерно так: Горацио считает, что мы чего-то не того покурили, однако передумает, когда увидит призрак и сам наложит в штаны. Не то что дальше: "Вступил в союз с мечтой самолюбивой" - и тому подобное. Нельзя столько разговаривать. Неудивительно, что Офелия наложила на себя руки, прослушав пять актов этого бреда; я сам был бы готов на что угодно, лишь бы голоса заткнулись.
Вообще-то я и так уже был готов на все ради тишины. По коридору кружила компания в плавках, этажом выше кто-то топал ногами по полу в такт неслышной нам музыке, а рядом какой-то идиот играл, вернее, пронзительно мяукал на скрипке - у меня даже голова разболелась.
Пол застонал.
- Ненавижу эту книгу. Пьесу. Как там ее… Ну почему Салливан не задал нам "Гроздья гнева" или что-нибудь еще, написанное человеческим языком?
Я покачал головой и уронил толстый том на пол. С этажа ниже послышался крик и стук чего-то тяжелого, запущенного в потолок.
- "Гамлет" хотя бы короткий. Я выйду ненадолго. Сейчас вернусь.
Я оставил Пола хмуриться в раскрытую книгу, а Эрика - в пол и спустился по лестнице. В вестибюле какой-то придурок молотил по клавишам старого фортепиано. Даже я играю лучше. Я направился к черному ходу, чтобы спастись от шума. С тыльной стороны общежития был пристроен навес, опирающийся на массивные светлые колонны.
Лил дождь, холод был адский. Я вытянул рукава, пальцами собрав края в комок, чтобы не задувало, и долго смотрел на холмы. Дождь вымыл все цвета, заполнил низины туманом и опустил небо на землю. Простиравшийся передо мной пейзаж был древним, неизменным и болезненно прекрасным, и в ответ на эту боль мне хотелось взять в руки волынку.
Любопытно, не наблюдает ли за мной Нуала, невидимая и опасная. Я искал в интернет-библиотеке информацию о более сильной защите от фей, чем железо, и записал несколько слов на руке у основания мизинца: терн, ясень, дуб, красный. Нужно выяснить, как выглядит этот дурацкий ясень, чтобы превратить слова в защиту.
Я пошел к краю навеса, куда меньше задувало… Черт. Два раза черт. Вот и побыл в одиночестве.
У стены общежития, обхватив себя руками, сидела маленькая темная фигурка. Я бы вернулся внутрь, но что-то в силуэте выдавало существо женского пола, а руки так закрывали спрятанное под капюшоном лицо, что было понятно: она плачет. Неожиданное зрелище в мужском общежитии.
Она не подняла головы на звук моих шагов, однако, подойдя поближе, я узнал обувь: поношенные черные ботинки "Док Мартенс". Я присел рядом и одним пальцем приподнял край капюшона. Ди взглянула на меня и опустила руку. Слез на лице не было, но красные глаза подтвердили, что она плакала.
- Привет, ненормальная, - тихо сказал я. - Что ты делаешь здесь, в жутких дебрях мужской общаги?
Ди снова пошевелилась, как будто собираясь смахнуть невидимую мне слезу. Она потерла веко и протянула мне палец:
- Хочешь ресничку?
Я взглянул на крошечную одинокую ресницу на кончике ее пальца.
- Я читал, что ресниц - конечное число, так что, если ты их все повыдергиваешь, у тебя больше не останется.
Она нахмурилась:
- По-моему, ты выдумываешь.
Я прислонился спиной к стене рядом с ней и обхватил ноги руками. Сидеть на кирпичах было холодно.
- Если бы я выдумывал, то изобрел бы что-нибудь поинтереснее. Там прямо так и было написано: "Девочки-подростки под влиянием стресса выдергивают ресницы и остаются лысыми уродинами". Я бы такое не придумал.
- Если хочешь, я вставлю ее обратно, - предложила Ди.
Она ткнула пальцем в глаз, и я вспомнил, что он красный от слез. Не выношу, когда Ди плачет.
- Мой преподаватель по арфе - тролль. А как твой волынщик?
- Я его убил и съел. В наказание меня учат играть на фортепиано.
Ди мило нахмурилась:
- Не могу представить тебя за роялем.
Я вспомнил, как несколько часов назад пальцы Нуалы лежали поверх моих на прохладных клавишах.
- А я не могу представить тролля, играющего на арфе. Я думал, что все арфисты - эфемерные создания.
- Ого, какое слово.
- Самому нравится. Я даже знаю, как оно пишется.
Ди покачала головой:
- Все равно она тролль. Постоянно долбит меня, чтобы я держала локти, а мне неудобно, и еще она твердит, что я все делаю не так и что меня учили какие-то дураки от народной музыки. А если я не хочу играть классику? Я хочу играть ирландскую музыку. И чтобы хорошо играть, оттопыривать локти не обязательно.
Она скривила губы - вот-вот расплачется. Не может быть, чтобы какая-то идиотка преподавательница довела ее до слез - Ди намного сильнее, чем кажется. Дело в чем-то другом.
- В общежитиях так ужасно во время дождя. Не спрячешься.
Я не мог спросить, что на самом деле случилось. Странно - если подумать, я никогда не мог у нее это спросить. Поэтому я просто вздохнул и протянул руку, приглашая. Она, не колеблясь, придвинулась ближе, прижалась щекой к моей груди и тоже вздохнула, глубже и тяжелее, чем я. Я обнял ее и откинул голову к стене. Ди в моих руках была материальной, теплой, но ненастоящей. Я тысячу лет ее не обнимал.
Что решат остальные, если выйдут под навес и увидят нас? Что мы встречаемся? Что Ди меня любит и улизнула из своей общаги, чтобы со мной встретиться? Или они поймут правду: что наша встреча не имеет значения? Когда-то я полагал, что между нами что-то есть, но это было до прошлого лета, до Люка. Я дурак.
Мне до смерти хотелось, чтобы все это - объятия, ее слезы на моей футболке - означало для нее то же самое, что и для меня. Если бы мы и правда встречались, я бы спросил ее, почему она плачет. Почему она пришла сидеть у колонн моего общежития, а не своего? Видела ли она Нуалу? Не из-за нее ли Нуала вообще здесь оказалась?
Но я не мог ничего спросить.
- Говори, - приглушенно сказала Ди.
Я не сразу понял, что она хочет. Я открыл глаза и уставился на серые пласты облаков, катившихся к земле.
- Что?
- Джеймс, скажи что-нибудь. Я хочу слышать твой голос. Пошути. Просто говори.
Шутить не хотелось.
- Я всегда шучу.
- Значит, будь как всегда.
Я спросил:
- Почему ты плакала?
Но она не ответила, потому что я не спросил это вслух.
Я слишком радовался ее присутствию, чтобы испытывать свою удачу, задавая вопросы, которые могут ее отпугнуть. Поэтому я трепался о занятиях, о недостатках использования Пола и чипсов в качестве будильника, я был остроумен и несерьезен… но даже когда она смеялась, я умирал от тоски.
Нуала
Возможно ль без сродства прожить,
семью на миг ли обрести,
и все же честно говорить
"Здесь был мой дом" в конце пути?Стивен Слотер. (стихи из сборника "Златоуст")
Наблюдать, как Джеймс спасает Ди за общежитием, было неприятно. Мне быстро надоел ее унылый вид, и я решила сходить в кино. Если уж смотреть мелодраму, так на большом экране и с участием высокооплачиваемых красивых актеров. По дороге в кинотеатр я думала над тем, сколько всего мне не нравится в Ди. Стоя в очереди за билетом - в общем-то, ненужным, - я размышляла, не тренируется ли она строить грустное лицо перед зеркалом. А может, у нее природный дар вызывать сочувствие у парней. Мне такого таланта не досталось.
- Какой фильм? - спросил скучающий парень в кассе.
- Удиви меня, - ответила я и помахала банкнотами.
Он не сразу понял, что я имею в виду:
- Ты серьезно?
- Серьезней не бывает.
Он поднял брови, нажал несколько клавиш на терминале, одарил меня зловещей улыбкой, которая вернула мне симпатию к человеческой расе, и протянул билет лицевой стороной вниз.
- Второй зал направо. Приятного просмотра.
Я вознаградила его улыбкой и пошла по полутемному, устеленному ковром коридору. Воздух пах маслом, на котором жарят попкорн, средством для чистки ковров и тем особенным ароматом, который пропитывает все зрительные залы. В знакомой обстановке моя голова снова начала перебирать неприятные мне черты Ди.
Во-первых, у нее слишком большие глаза. Как у пришельца.
Я считала двери, чтобы попасть в нужный зал, не поддаваясь искушению посмотреть, что же для меня выбрал кассир.
Во-вторых, ее голос поначалу кажется приятным, но быстро начинает раздражать. Чтобы послушать пение, можно и диск купить.
В зале было тихо и довольно пусто - только две или три другие парочки. Наверное, зловещая улыбка означала, что кассир послал меня на какую-то фигню.
В-третьих, она просто использовала Джеймса, чтобы ей было не так паршиво. Такое позволено только мне.
Я выбрала место в самой середине зала и положила ноги на спинку сиденья в предыдущем ряду. Идеальное место. Если кто-нибудь придет и сядет передо мной, я его убью.
В-четвертых, она слишком хорошо вписывалась в объятия Джеймса. Как будто это не в первый раз. Как будто она заявила на него права.
На экране запустили трейлеры. Обычно я ими наслаждаюсь, радуюсь обещанию будущих фильмов, но сегодня я не могла сосредоточиться. Во-первых, когда эти фильмы выйдут в прокат, меня здесь уже не будет: все премьеры были заявлены на рождественские каникулы и следующий год. Во-вторых, я мысленно репетировала диалог для следующей встречи с Джеймсом.
Я скажу ему:
- Безответная любовь.
Он искоса посмотрит на меня и спросит:
- Ты о чем?
А я отвечу:
- Это не в твоем стиле.
Вот так, коротко. Чтобы он знал, что я заметила. А может, я покажусь ей и скажу:
- Оказывается, здесь не одна я использую людей в своих целях.
А потом я призову гончих Оуэна, чтобы они отгрызли ей ступни. Тогда ему не будет так удобно ее обнимать. Рост не тот. Кто захочет обнимать карлицу?
Я расплылась в улыбке.
Фильм начался с энергичной рок-баллады годов семидесятых и вида на Нью-Йорк из кабины вертолета. Партия гитары была выдающаяся - интересно, не я ли приложила к ней руку? Вскоре я поняла, что кассир отправил меня смотреть романтическую комедию. Не мой жанр, но сойдет, чтобы отвлечься от мыслей о Джеймсе и песне, которую он мне сегодня сыграл. Неужели я ее больше не услышу? Я в нее почти влюбилась!
Еще с полчаса я тщетно пыталась вникнуть в фильм. Милый сюжет, главные герои целуются под приятную музыку, и я начала представлять себе, как буду себя чувствовать в объятиях Джеймса, думать, придется ли моя голова ему прямо под подбородок, как у Ди… Потом я вспомнила его машину, которая пахла, как он, и представила, что этот запах остался и у меня на коже…
Черт!
Я вышла, не останавливаясь поболтать с кассиром, хотя и чувствовала на себе его взгляд. Наверное, он подумал, что фильм мне не понравился. Наверное, так и было. Я вышла в сумерки. Дождь закончился, где-то вдалеке грохотал гром. Я быстро пошла по скользкому от дождя тротуару, словно надеялась убежать от собственных мыслей.
Не то чтобы раньше моих учеников ко мне не тянуло - почти все они, бедняжки, мечтали забраться ко мне под одежду и ради этого больше старались и лучше играли.
Но со мной-то такое не должно происходить! Я - не человек.
Углубившись в себя, я не поняла, что рядом кто-то есть, пока свет фонарей не начал оплывать и колебаться, как пламя свечи, а затем вспыхнул вновь. Кто бы ни подбирался ко мне, нельзя выдавать свой страх, поэтому я шла дальше по тротуару, будто не замечая происходящего. Может, это всего лишь одинокая фея, которая меня не тронет.
Мои надежды испарились, когда я услышала в отдалении голоса и увидела на тротуаре приближающуюся пару. Внутренности скрутило незнакомое ощущение пустоты. Нервы.
Я встретилась с Королевой.
Раньше, пока предыдущую Королеву еще не разорвали на куски, Элеонор всегда ходила в белом. Бледное золото ее волос на белом казалось ярче. Став Королевой, Элеонор сменила цвет одежды на традиционный зеленый, и в свете фонарей ее длинные волосы выглядели почти белыми. Сегодня на ней было платье убийственной красоты: темно-зеленое с черным, рукава и подчеркивающий длинную шею высокий воротник расшиты золотыми кольцами и блестками, шлейф, украшенный драгоценными камнями, тянется по тротуару. В отличие от предыдущей Королевы, Эленор носит вместо короны небольшую жемчужную диадему, мерцающую, как молочные зубы.
Ее красота причиняла боль. Джеймс при виде меня чувствует себя так же?
Эленор рассмеялась прелестным жутким смехом. Ее спутник был не из числа фей, как я сначала подумала, а консорт, человек, с которым я танцевала. Он улыбнулся мне краешком губ и снова обратил глаза на Эленор. Такой человечный: хрупкий, влюбленный, не владеющий собой.
- Маленькая шлюха, - радостно обратилась ко мне Королева, - как тебя зовут на этот раз?
Я так часто слышала эти слова, что даже не дернулась.
- Хочешь, чтобы я произнесла имя здесь, где любой может им завладеть? - ответила я и тут же пожалела. Я тысячи раз слышала, как мне отвечают: "Все прочее ты сама отдашь любому".
Но Элеонор только благосклонно улыбнулась, и я подумала, что, может быть, "шлюха" в ее устах - просто обращение.
- Мне ни к чему твое настоящее имя, фея. Как тебя зовет мальчик, с которым ты сейчас?
Джеймс отказался от сделки, значит, ответ "Нуала" будет ложью, а я, как и Элеонор, не могу врать, так что пришлось говорить правду.
- Я сейчас одна.
Ее жалость обжигала как пощечина.
- Совсем ослабела, бедняжка?
- Я в порядке. Он умер всего несколько месяцев назад.
Консорт нахмурился, и я почувствовала, как он думает, нужно ли ему принести мне вежливые соболезнования. Элеонор слегка склонила к нему голову и пояснила:
- Чтобы выжить, ей нужны мальчики. Их творческая сущность. Конечно, бедолаги в конце концов умирают, зато секс, говорят, незабываемый. Не волнуйся, милый, тебя я ей не отдам. Он - поэт.
Я поняла, что последняя фраза адресовалась мне, и снова взглянула на консорта. Его ответный взгляд был спокойным, без осуждения. Сейчас, без какофонии танца, мысли человека было прочитать легче. Я осторожно потянулась, чтобы узнать его имя, но в ответ получила мертвую тишину: он защищал свое имя не хуже любой феи. Значит, он - не полный идиот, несмотря на странный вкус в отношении женщин.