В сухое Анна переодевалась так быстро, как только могла, потому что боялась не уложиться в отпущенные пять минут. Уложилась! Даже время еще осталось. Мокрую одежду, которая, по всей видимости, была безнадежно испорчена, она сунула обратно в чемодан, кое-как пригладила влажные, спутавшиеся волосы и распахнула дверцу экипажа:
– Господа, я готова! – Хотела сказать громко, но голос неожиданно подвел, получилось что-то сиплое и невразумительное.
– Умение быстро одеться – в некоторых обстоятельствах невероятно полезное качество. – Клим Туманов продолжал усмехаться, да и сказанное им прозвучало весьма двусмысленно, но Анна предпочла сделать вид, что не расслышала. Сколько им там осталось терпеть друг друга? Час, а то и меньше? Потерпят! Она-то уж точно вытерпит.
– Позвольте! – Туманов набросил Анне на плечи невесть откуда взявшееся у него в руках пальто, тяжелое, пахнущее влажной шерстью, но теплое. В таком пальто не страшно садиться на мокрую скамью экипажа. В таком пальто ей вообще нечего было бояться, потому что вдруг оказалось, что, несмотря на сухую одежду, ей все еще холодно. Очень холодно.
Благодарить Анна не стала, лишь молча кивнула в ответ, вернулась в экипаж. Следом забрался Миша, Туманов уселся последним, и лошади тут же рванули с места.
– Надеюсь, теперь вы чувствуете себя комфортнее, миледи? – Это его "миледи" звучало совершенно издевательски, намекало на то, что, несмотря на титул, ведет себя Анна совсем не как леди. Но плевать! Она потерпит!
– Вполне. Благодарю.
Вот только согреться все равно не получалось. Казалось, недавний ливень выстудил ее до костей, и кости тоже выстудил. Иначе отчего зубы до сих пор выбивают барабанную дробь?
– Возьмите. – На сей раз он протянул ей носовой платок, с виду чистый.
– Зачем?
– Ваше лицо… – Он снова усмехался. – Скажем так, ваше лицо далеко от совершенства.
Кто бы говорил! Впрочем, нет, зачем себе-то врать? Клим Туманов был красив чертовской во всех смыслах красотой. И синими глазами, и пепельного цвета волосами, и высокими скулами, и решительным подбородком. Вот только не было в этой красоте самого главного – души. Веяло от нее холодом едва ли не большим, чем тот, что вгрызался сейчас Анне в кости.
– У вас грязь на щеках и подбородке. Нам-то с Михаилом Евсеевичем все равно, а вот обыватели могут и не понять. Ну так что, возьмете? Или если хотите, я могу сам…
– Не хочу! – Анна взяла, почти вырвала платок, принялась тереть сначала щеки, потом подбородок, а затем и лоб, на всякий случай. – Сама как-нибудь. Михаил, посмотрите, теперь все ли в порядке?
Миша посмотрел, даже щеки коснулся, а потом забрал носовой платок из дрожащих Аниных пальцев, вытер остатки грязи. А ведь мог бы и раньше, чтобы она не сидела тут чумазым пугалом. Или не разглядел? Конечно, не разглядел! В экипаже темно, да и близорукость у него.
– Вот теперь ты настоящая красавица, – сказал он, возвращая платок Туманову.
– Ну, скажем, красавицей вам, Анна Федоровна, никогда не стать, – от грязного платка Туманов отказался небрежным взмахом руки, – но на нормальную женщину вы уже начинаете походить.
Может быть, стоит наплевать на поезд и на планы? Может быть, нужно ударить этого самонадеянного негодяя? Да не пощечину ему отвесить, а врезать кулаком в глаз от души, так, как учили ее Венька и дядька Трофим. Учили втайне от Ксюши и тети Насти, потому как те бы ни за что не одобрили подобные забавы. А дядька Трофим забавой свои уроки не считал, он полагал, что девица, пусть бы даже и голубых кровей, должна уметь за себя постоять. А то мало ли что может случиться… Что именно может случиться с девицей голубых кровей, он никогда не говорил, но сейчас Анна, кажется, начинала понимать, что именно. С девицей голубых кровей может случиться страшное – встреча с темной стороной жизни в лице Клима Туманова.
Ударила бы! Непременно ударила, если бы не Миша. Иногда Анне казалось, что в сложившейся ситуации именно он чувствует себя неловко и отвратительно. У него ведь совершенно особенная, тонкая душевная организация. И он не приучен к подобному хамскому обращению. Сама она тоже не приучена, но, случись что, постоять за себя сумеет. Наверное…
– Вы не правы, Клим Андреевич! – сказал Миша одновременно возмущенно и страстно. – Анна Федоровна очень красива.
– Это в вас сейчас кто-то другой говорит. – От Мишиных возражений Клим Туманов отмахнулся так же, как до этого от грязного носового платка. – Возможно, ваша неопытность. А я на своем веку красавиц повидал немало, так что могу судить…
– Не можете! – вспылил Миша и даже попытался встать со скамьи, но стукнулся макушкой о потолок. – Ничего-то вы, сударь, не понимаете!
– Миша, успокойся. – Анна сжала его холодную ладонь, а потом поцеловала в щеку. Назло сидящему напротив негодяю. – Господин Туманов не плохой человек, он просто дурно воспитан.
– А вы неблагодарны, миледи. – Он нисколько не обиделся, наоборот, кажется, развеселился. – Я уже начинаю жалеть, что пришел к вам на помощь. Мне бы стоило высадить вас прямо сейчас же, но, боюсь, я все-таки не так дурно воспитан, как вам думается. Я не бросаю женщин в беде.
– Совсем недавно едва не бросили.
– Едва не считается. К тому же я подумал, что вы обычная деревенская девка, не нуждающаяся в моей помощи.
Вот она и согрелась! Оказывается, злость греет не хуже шерстяного пальто. Но и пальто отдавать Анна не станет, мало радости в том, чтобы сидеть остаток пути на мокрой лавке. Она просто перестанет разговаривать с этим человеком. Разговаривать ее точно никто не заставит!
Он и не попытался, усмехнулся только многозначительно, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, а потом и вовсе уснул. И проспал до самого вокзала, а проснувшись, лишь холодно кивнул в ответ на неловкие попытки Миши поблагодарить за помощь. И от собственного пальто отказался.
– Оставьте себе, миледи, – сказал этаким снисходительным тоном. – Я не люблю, когда от моих вещей пахнет дамскими духами.
Да не пользовалась она никакими духами! Если только душистым мылом, да и то так давно, что уже успела об этом позабыть.
Ни оскорбиться, ни отреагировать должным образом на этакое хамство Анна не успела, ее опередил Миша. Он ударил Туманова резко, без предупреждения, попал кулаком в челюсть, а потом прошептал срывающимся голосом:
– Сударь, я терпел ваши выходки слишком долго, но вы перешли последнюю черту. Немедленно извинитесь перед дамой!
Наверное, впервые за весь этот долгий и нелегкий день Анна испугалась, но не за себя, а за Мишу. Теперь уже она схватила его за руку, пытаясь оттащить от Туманова, увести прочь. А Туманов, кажется, ничего подобного не ожидал. Затянутой в перчатку рукой он коснулся разбитой в кровь губы, с недоумением посмотрел на Мишу, а потом неожиданно сказал:
– Вы совершенно правы, Михаил Евсеевич.
– Извинитесь! – Миша рвался в бой, удержать его было все тяжелее. – Немедленно!
– Миледи, – Туманов перевел взгляд на Анну, – прошу прощения! – Он даже поклонился, вот только поклон вышел неискренний, шутовской.
Она ничего не ответила, просто не нашлась что сказать стоящему напротив мужчине, поэтому обратилась к Мише:
– Нам пора. Поезд, наверное, уже подали.
Пальто, ставшее вдруг в десять раз тяжелее, воняющее уже не мокрой шерстью, а псиной, Анна оставлять себе, разумеется, не стала. Но и выбросить добротную вещь у нее не поднялась рука. Пальто пришлось почти впору стоящему у входа на перрон нищему. Пусть хоть кто-нибудь порадуется такому подарку…
* * *
Миша злился, Анна видела, как ходят под его кожей желваки, как вздулась вена на виске, видела и не узнавала в этом разъяренном мужчине своего тихого, интеллигентного Мишу. Он за нее заступился, не побоялся ударить Туманова, унизил публично. А такие, как Туманов, публичные унижения не прощают. Анне казалось, что они вообще ничего не прощают. И в том, что он отступился и даже попросил прощения, ей виделось настоящее чудо. Кроме того, она испытывала облегчение от того, что не случился скандал. Не хотелось ей быть причиной скандала, как не хотелось, чтобы из-за нее пострадал Миша. И все-таки как хорошо, что, несмотря на свою интеллигентность, он оказался вот таким отчаянно-решительным, что не побоялся вступиться за ее честь! Кто бы еще вступился? Дядя Витя, Трофим и Венька вступились бы непременно, но нет их больше в ее жизни, она сама так решила. А Миша есть, и теперь он единственный ее защитник, и только что доказал, что выбор она сделала правильный.
На поезд они не опоздали, но в вагон входили едва ли не последними. Миша проводил Анну в ее купе, помог пристроить еще влажные после недавней грозы чемоданы, спросил участливо:
– Аннушка, ты как?
– Я хорошо, можно сказать, замечательно! – Без тумановского пальто ей снова стало холодно, даже познабливать начало. Или все это из-за нервов? Из-за того, что реальность, от которой родные всеми силами пытались ее защитить, только что совершенно бесцеремонно ворвалась в ее жизнь?
– Мерзнешь? – Миша присел рядом, обнял за плечи, прижал к себе. Его пиджак был мокрым и холодным. Анна с запоздалым смущением подумала, что в отличие от нее ему так и не довелось переодеться в сухое.
– А ты? – Она потерлась носом о его подбородок.
– Это мелочи! – Миша провел ладонью по ее волосам, а потом сказал: – Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили чаю. Ты голодна?
Есть Анна не хотела, а вот от горячего чаю не отказалась бы. И от шерстяного пледа. И от книги. И от уюта своей комнаты…
Стоп! Из всего, о чем ей нынче мечтается, получить она может лишь горячий чай, а остальное – призраки прошлого. Прошлое это, несомненно, заслуживает того, чтобы его помнить и беречь в воспоминаниях, но и от будущего она отворачиваться не станет.
– Чаю! – сказала Анна решительно. – Сладкого чаю и пирожков. И приходи ко мне на чай, как только переоденешься в сухое!
Чай подали, когда поезд уже тронулся в путь. За окном в стремительно сгущающихся сумерках проплывал готовящийся ко сну город. Зажглись лампы, и в до блеска отполированном стекле Анна видела свое несчастное отражение. Чтобы не расплакаться и не расстроить Мишу еще сильнее, она взялась за испеченные Ксюшей пирожки. Обычно пирожки, так же как и теплое молоко, помогали ей вернуть душевное равновесие. Но не в этот раз, увы. Чаепитие у них получилось не самым веселым, каждый думал о своем. Да и принесенный чай оказался слишком сладким, таким сладким, что Анну замутило. Видя, в каком она состоянии, Миша не стал задерживаться надолго, пожелал спокойной ночи и почти сразу же ушел к себе, а Анна, которая до этого, казалось, была готова свалиться от усталости, еще очень долго не могла уснуть.
Заснула она уже под утро. Наверное, поэтому, когда в дверь ее купе деликатно постучались, почувствовала себя совершенной развалиной. За ночь головная боль так и не прошла, наоборот – она, кажется, даже усилилась. В висках ухало, во рту пересохло, в горле першило, хотелось чаю. Много-много горячего чаю. Но раскисать себе Анна не позволила, сообщила Мише, что через четверть часа будет полностью готова и принялась приводить себя в порядок. Сказать по правде, привести себя в порядок она должна была еще накануне, вот только вчера сил на такие мелочи у нее не хватило. Не хватало их и сейчас, пришлось призывать в помощницы силу воли, вставать, переодеваться в свежее платье, вычесывать остатки грязи из непослушных волос, сооружать из них какую-никакую прическу, умываться. То, что получилось в результате, Анну не то чтобы порадовало, но удовлетворило. Теперь никто не посмел бы назвать ее деревенской девкой. Впрочем, тот, кто однажды посмел, остался в Петербурге, и вспоминать о нем нет никакой нужды.
Ее появление Миша встретил восхищенным взглядом. Он умел восхищаться Анной вот так молча, без лишних слов и глупых комплиментов. Только ради одного этого ей хотелось выглядеть настоящей леди.
Завтракать отправились в вагон-ресторан. Так же, как и вечером, аппетита не было. Ее бы воля, они бы ограничились Ксюшиными пирожками и поданным в купе чаем, но Миша ведь мужчина, ему нужен полноценный завтрак. В вагоне-ресторане было малолюдно, наверное, не все пассажиры еще проснулись. Оно и хорошо, не хотелось Анне оказаться в толпе, уединение ее вполне устраивало. Вот только уединения не получилось, они едва успели сделать заказ, как за соседний столик присел Клим Туманов.
Появление его оказалось неожиданностью не только для Анны, но и для Миши. Неприятной неожиданностью, надо сказать. А сам Клим, казалось, не испытывал неловкости, по-свойски кивнул Мише, поклонился Анне.
– Мое почтение, миледи, – сказал со светской улыбкой и словно невзначай коснулся своей разбитой губы. – Рад видеть, Михаил Евсеевич. Как погляжу, вы тоже ранние пташки.
– Что вы тут делаете, Клим Андреевич? – В отличие от Туманова, Миша даже не старался быть любезным. В голосе его звучало удивление пополам с раздражением.
– Знаете ли, решил последовать вашему примеру, отправиться в путешествие. – Туманов говорил и одновременно изучал меню. – Подумал вдруг, что жизнь моя скучна и неинтересна. Что именно из-за скуки люди совершают самые большие глупости. К тому же, – он поднял взгляд на Анну, – компания подобралась неплохая. Кстати, миледи, сегодня вы выглядите не в пример лучше, чем вчера. Этот чахоточный румянец вам очень к лицу.
Ей бы вилкой в него запустить, а она вместо этого испуганно провела рукой по горячей щеке.
– Что-то у меня вдруг пропал аппетит. – Не станет она выслушивать такие сомнительные комплименты. – Миша, ты меня проводишь?
Смотрела она только на Мишу, на его насупленные брови и сжатые кулаки. Надо держаться, ради него держаться. Не хватало еще скандала…
– Конечно. – Миша встал следом, протянул ей руку.
– Очень плохо, Анна Федоровна. – Теперь Туманов смотрел на нее снизу вверх, но все равно казалось, что сверху вниз. И как у него только так получалось? – Хороший аппетит – показатель не только физического, но и душевного здоровья женщины. Глупо морить себя голодом лишь из-за того, что кто-то из присутствующих здесь вам неприятен.
– Не кто-то, а вы, Клим Андреевич. – Анна оперлась на руку Миши. – Ваше общество мне крайне неприятно. И сдается, с путешествием вы погорячились. Сидели бы в столице, там таким, как вы, самое место.
– Каким таким? – Он выжидающе приподнял одну бровь.
– Напыщенным и самодовольным идиотам.
Тетя Настя бы ее за такие слова не похвалила, а вот Венька бы точно одобрил. Еще бы и присоветовал врезать Туманову в глаз. Или в кадык, в кадык больнее. Венька ж не знает, что словом тоже можно врезать не хуже, чем кулаком.
– Миледи, а вы, однако, занятная штучка. – Вместо того чтобы оскорбиться, Туманов неожиданно расхохотался. – Берегитесь, Михаил Евсеевич, с такой норовистой девицей не всякий управится.
Все-таки надо было кулаком в кадык, но далеко, не дотянуться. А до стакана с водой дотянуться можно вполне. Анна и дотянулась, а потом с наслаждением наблюдала, как по изумленному лицу Туманова стекают холодные капли. А вот следующий раз непременно кулаком… Сейчас главное, пока этот мерзавец в себя не пришел, увести Мишу. От греха подальше.
Миша упрямился, не хотел уходить, но и действий никаких не предпринимал. Туманов тоже не предпринимал, вытер салфеткой лицо, посмотрел на Анну этаким растерянно-задумчивым взглядом, а потом улыбнулся. Все-таки надо было кулаком в кадык…
Ей сделалось плохо ближе к вечеру. То есть и днем-то было не особо хорошо, но физическое нездоровье Анна списывала на приключившееся утром треволнение. Вернувшись в свое купе, она попросила Мишу принести чаю, выпила целый стакан. От Ксюшиных пирожков отказалась. Наверное, сказывалась минувшая бессонная ночь, хотелось если не уснуть, то хотя бы просто прилечь. Да и что еще делать во время долгой дороги?
Но прежде чем остаться в купе одной, Анна потребовала, чтобы Миша дал слово, что не станет связываться с Тумановым, что даже смотреть в его сторону не будет. Миша пообещал. Наверное, он пообещал бы ей что угодно, лишь бы успокоить, такой уж он был человек.
Сон навалился косматой шубой, от шубы пахло так же, как от пальто Туманова, – мокрой шерстью. Запах этот щекотал ноздри, длинные шерстинки забивались в горло, мешали дышать. Но проснуться, чтобы сбросить шубу с плеч, не было сил. Сил хватало только на то, чтобы открыть глаза, сделать большой глоток остывшего чаю, глянуть в окно, за которым пейзажи менялись точно в калейдоскопе, и снова уснуть.