- А ведь ты права, Хозяйка, - помрачнел Саент. - Я расспрашивал тоже.
Он хлопнул тяжелой ладонью по столу. Над фолиантами взвилось облачко пыли.
- Поветрие началось в казармах.
- Надо проверить девиц из Веселой Слободы.
- Надо вызвать войска из пригородов.
- Нет.
- Тогда мы скоро останемся без армии.
- Народ рвется из города. До открытого бунта пока не дошло…
- Ночью выловили троих.
- Солдаты валятся с ног.
- Укоротите стражи.
Хель села, отодвинув тяжелый стул, положила голову на скрещенные ладони.
- В городе хлеба на три дня.
- Откройте амбары. Выдавайте даром, но поровну.
- И все же, Хель, - Саент положил ей руку на плечо. - Уезжай. Двуречье не выстоит без тебя.
- Да обойдется без меня Двуречье!
Она подняла на Саента усталые карие глаза:
- Говорят, женщины заболевают реже.
- Увезем тебя силой.
- Попробуйте.
Драпировка качнулась от внезапного сквозняка. Два стражника в бахтерцах швырнули на пол комок лохмотьев - то, что было некогда человеком. Тот с усилием вскинул залитое кровью лицо.
- Кто это?!
В ответ один из стражников выставил на пол шкатулку:
- Он рассыпал в Кузнечной слободе это.
Саент оказался быстрее, подхватил шкатулку очажными щипцами и швырнул в огонь.
- Крикните сменщиков и - в баню! Ни с кем не говорить, ни до чего не дотрагиваться; одежду и латы в огонь.
- А как…
Саент зашипел так, что испуганный латник отскочил.
- Лонк, огня! - Хель тоже догадалась, в чем дело. - Прокали пол по их следу и отправь лекарок в предместье. И десяток воинов. Пусть запечатают колодцы. Кто ты?!
Человек сплюнул кровавый сгусток.
- Храмовник, - пробормотал Саент. - Слуга Щита. Так вот откуда у морны ноги растут. Что скажешь?
Служитель Предка молчал.
- Тебя будут пытать.
- Пусть.
- Ты знаешь, как остановить заразу.
- Мне все равно.
- Да-а… - протянула Хель. - Вы искусны в предохранении от болезней. Саент, воинов в Храм. Не выпускать никого.
Храмовник вдруг вскочил, метнулся к Хели и схватил ее за руки.
- Будь проклята, ведьма! Тень Щита на тебе!
Хель с усилием стряхнула его руки. На храмовника медведем воссел вернувшийся Лонк. Тот брызгал слюной, бился:
- Я сдохну, но утащу тебя с собой!! Тебя, ведьма! И тебя! Всех! Как я вас ненавижу…
Саент пнул носком сапога бездыханное тело:
- В обмороке… Раздевайся, Хозяйка. Все в огонь.
Кинул на каменный пол в середине покоя все дрова. Недовольный. прибавил, разбив о край стола, несколько стульев, швырнул в общую кучу груду бумаг, поджег от очага. И вместе с Хелью и Лонком вошел в огненное кольцо.
Храмовник от жара очнулся, стал извиваться и стонать, Саент оглушил его снова.
Хель прибила ладонями затлевшие волосы и даже не почувствовала боли. Горький дым раздирал горло и наворачивал слезы на глаза. Огонь прыгал в опасной близости от тел.
Саент сильно сжал ее руку:
- Девонька, терпи…
Хель сидела, накрывшись чистой рубашкой, у стола. Груду головешек с середины комнаты убрали, и о ней напоминали только едкий запах и черное пятно копоти да слезящиеся глаза. Несколько ожогов смазали маслом и перевязали.
- Даст Милосердная, обойдется. Тебе бы в постель, Хозяйка.
Хель дернула плечом.
- К тебе шествие.
- Смеешься…
- За разбой, учиненный в Храме.
Хель подскочила.
Саент ухмыльнулся.
- Я их затолкал в отстойник. По нарушению указа о сборищах. О храмовниках дознание ведется.
- Если что - сразу ко мне. И глашатаев на все перекрестки. Пусть не рядятся невинными.
- Сделано.
Саент посмотрел на нее с любовью. Всю бы кровь отдал по капле, чтобы с девочкой не случилось худого. И так сколько пережила… Ну, время покажет.
Как же им не хватало этого времени!
- От Антонии хартия. И Райнара.
Хель улыбнулась, вспоминая корявые строчки сына. Скучает, любит. Счастье, нет малыша в этой заверти.
- Спасибо, Саент.
- Не за что, Хель.
Они переглянулись, улыбнувшись друг другу.
Весть о морне застала Мэя на охоте. Бледный, как крашенина, гонец бухнулся в ноги владетельного бургомистра, с трудом выталкивая из горла слова. Мэй побледнел не меньше гонца и погнал лошадь в город. Когда ее уводили от крыльца, лошадь хромала и с губ падала кровавая пена.
Следующие три часа ратуша и общинные амбары напоминали свепет с забравшимся внутрь медведем. Заполошно гремели колокола. Гонцы на свежих конях помчались дальше, на Эрнар и Резну, а на Хатан потянулся обоз с мясом и зерном в окружении дюжей ландейлской гвардии. Мэй с небольшой свитой вырвался вперед. Каждый из всадников вел с собой двух поводных коней. Ехали без остановки днем и ночью, еще с ними мчалась половина ландейлских лекарей.
Что могли сделать они - усыпить больного, облегчить страдания… а верного лекарства от морны не было. Только время.
В храмах молились Милосердной.
Блаженные на папертях кричали о ведьмовстве Хозяйки.
О разбое в Храме.
В подвалах Ратуши пытали храмовников.
На улицах горели костры.
Вилась пыль.
Время жатвы, время предосенних торгов.
Плакали женщины, и набат заглушал их плач.
Конники мчались в дорожной пыли, блестели подковы.
Хатан был подобен перебродившему вину, готовому выбить днище у бочки. Недоставало малого.
Гэльда с войском не впустили в Хатан, и он стоял под стенами. Как в осаду.
А как же рвались за стены жители!
Пехотинцы Гэльда поймали уже семерых. Пропусти - и на Двуречье ляжет серое крыло.
Гэльд получил три коротких письма от Хели. Потом послания иссякли.
- Пи-ить…
Матэ угадал по губам. Поднес долбленку. Вода полилась с краешка губ на подбородок. Шея слабо дернулась.
- Хе-ель… Боль-но…
Мальчик умирал, и Матэ ничего не мог для него сделать. Веки восковой бледности, серый узор на щеках. В коротком стоне выдал он свою тайну, и Матэ хотелось заплакать. От морны не было лекарства. По крайней мере, он не знал.
Паренек-мечник опять прошептал что-то, и Матэ склонился ниже, вслушиваясь в невнятный звук.
- Милый мальчик, как ты весел,
Как светла твоя улыбка…
Имрир подавился стоном. Матэ придержал его голову.
- Ты не знаешь, ты не знаешь,
что такое эта скрипка,
что такое древний ужас
зачинателя игры…
Воин дослушал до конца, и мороз пробежал по коже. Он думал, что последнее усилие исчерпает мальчика, и тот отойдет, но тот вдруг задышал ровно и спокойно. Заснул.
Путешествие королевича.
ВОЛЧОНОК.
Малыш сидел на берегу. Хватал рукою одуванчики. А дальше было только море.
Имрир очнулся от слабости. И еще оттого, что незнакомый рыжебородый парень, наклонив долбленку, вливал воду по капле в его пересохший рот. Имрир стал жадно глотать, захлебнулся, закашлялся - и окончательно пришел в себя. Он увидел рыжее поле, тяжелое брюхо нависающих туч, двух лошадей, привязанных к ракитнику. По верхушкам кустов пробежался ветер.
Имрир хрипло застонал, этот стон, похожий на скрип снега, испугал его самого, и улыбка на физиономии рыжебородого незнакомца показалась кощунственной.
- Ты… кто? - спросил Имрир.
Парень почесал бороду:
- Никак Милосердная мозги отняла, посылая исцеление. Матэ я.
- А дальше?
Слова Имрира, казалось, еще больше позабавили парня.
- Тебе что, и титул? Так нынче титулов нет.
И, словно сочувствуя отраженному в глазах Имрира недоверию:
- Матэ я, сын Хамдира, пятый брат Гэльда, барона Эрнарского.
Имрир отшатнулся. То есть, ему показалось, что отшатнулся, а сам он так и продолжал беспомощно лежать на подстилке из сухого камыша.
Матэ разогнулся:
- Волка байками не кормят. Я тут перепелку поймал.
Мясной сок лился в губы юноши, обжигая, но разнося по жилам свежую силу. Он угрюмо посмотрел на Матэ и спросил:
- А как я здесь оказался?
Матэ с хрустом разгрыз косточку, облизал пальцы, ответил:
- Морной тебя прихватило. А то бы мы во-он где были!..
Липкие пальцы холода пробежали по телу Имрира.
- А где… были бы?.. - слова давались тяжело, но ему нужно было расспросить этого врага.
- Где были бы? Свет велик. А тебе лучше быть везде, чем в Хатане. Хотя… сейчас там, верно, не до тебя.
Он сжал рукоять меча и отбросил, выдавая внутреннее напряжение.
- Неужто так и не помнишь?
Имрир постарался как можно достовернее покачать головой.
- Ты убил одного из слуг Предка. И Хель… Верховная отправила тебя от беды.
Сын Торлора снова, как наяву, увидел последнее, что помнил: ненавистное лицо и град разлетающихся алых осколков. И очнулся сейчас. Зима была, а сейчас лето, и он ничего не помнит. А может быть, он спит?!
- Эх, мечник… Спи давай, выздоравливай.
Матэ пригасил костерок и с пыхтением заполз в шалашик из переплетенных ветвей:
- Я тоже посплю. Две ночи не спал, знал бы кто…
Он мирно засопел, так и не поведав, что же хотел сказать.
Имрир полежал, сдерживая дыхание. Потом медленно сел. Камыши зашуршали, и он испугался, что Матэ проснется, но тот дрых, как каменный. Голова у Имрира кружилась.
Юноша перетащил непослушное тело и липкой неверной рукой достал из ножен Матэ кинжал. Сцепил пальцы на рукояти. Почти не размахиваясь, изо всех сил ударил спящего.
Потом долго и муторно ловил лошадей. Шел к ним, растопыря руки, а они кружили у куста, насколько хватало поводьев. Имрир упал на колени. Потом лицом в траву и хрипло заплакал от бессилия. Потом пошел вихляющейся походкой в сторону, где, как он думал, была столица.
В первом же встречном селении Имрир украл с изгороди порты, снял у реки и зарыл свою одежду, а сам долго стоял в шелестящих струях, смывая с себя боль и грязь. Натянул чистое, тщательно вымытые и слегка разбухшие сапоги, и только тут уразумел, что он сделал. Трясущейся рукой начертал на склоненной к реке раките знак морны и потащился прочь. После этого Имрир шел три дня, то по дороге, то по голому полю, ночевал в стогах или просто в траве, и ел, что придется: корни аира и пшеничные зерна, осыпающиеся из тяжелых колосьев. Один раз вспугнул куропаток, попытался сбить палкой, но они ушли, мелькнув в мятлице оранжевыми с серым спинками, а он опять заплакал от неудачи и яростного голода. К вечеру третьего дня Имрир наткнулся на повозку с задремавшим ратаем и попытался украсть котомку, но дюжий мужик, проснувшись, отлупил Имрира, а после, бранясь, сунул ему в руки хлебный ломоть и кусок сыра. Имрир еле сдержался, чтобы не запихнуть хлеб в рот целиком и не воткнуть в мужика нож. Он съел всего несколько крошек и спросил дорогу на Хатан.
К вечеру шестого дня Имрир вышел к столице. Небо медленно теряло краски, а у стен пылали костры. Столько костров, что он сперва решил, что город взят в осаду. Он стал двигаться особенно сторожко, как большой камышовый кот, и вконец перемазавшись в канаве, зато услышал, что эти полки не пытаются войти, а скорее мешают выйти из города. На какое-то время Имрир даже вздохнул с облегчением, думая, что морна доделает за него то, к чему он стремился всю жизнь. Но понял, что не в силах полагаться на время и судьбу; что эта женщина может опять избежать гнева Предка, и отец останется неотмщенным, а Двуречье - чужим. И тогда Имрир повернулся и твердой походкой пошел от столицы к северу и востоку - туда, где ждал его Замок-за-Рекой.
Хель посмотрела на монашка, и в сердце стала прокрадываться непрошенная жалость. Хель отвернулась к окну. Пахло горелым, дым прокрадывался во все щели. С пыльного явора сорвалась и бросилась в тусклое небо стая воронья. Хель тряхнула головой:
- Пусть говорит.
Парень поджимал пальцы, как скрюченные птичьи лапки, стараясь спрятать в рукава балахона, и это почему-то неприятно поразило ее. Уехать, вырваться из этого проклятого города… купаться в хрустальных озерах. Даже скачка через леса меньше бы утомила… она всего только человек…
- Хозяйка… ты спишь?
Хель тряхнула волосами. В конце концов, она забудет, что у нее есть имя. Как забыла смерть отца, и второго ребенка, который никогда не родится… Да и она сама - ласковая девочка - умерла однажды в подземельях Тинтажеля, прежде далеко до Пустоши…
- Я… не сплю. Пусть говорит.
Она подалась вперед, пораженная его простыми словами. И они знали, и молчали, и позволили им умирать. И если последний из служек Предка погиб бы под пытками, то город был бы обречен.
Ей хотелось трясти мальчишку. И целовать. Если милосердие вознаграждается… Где сейчас Матэ с Имриром? Верно, далеко…
- Что тебе нужно? Тебе дадут все.
- Если позволите… госпожа… Доброволец. Чтобы вы поверили, что я не лгу.
- Посмел бы ты!
- Тише, Саент. Я верю тебе, - сказала она мальчишке. - Пожалуй… начнем с меня.
- Ты сошла с ума! - орал Саент. - Ты сошла с ума, глупая девчонка! Ты не смеешь рисковать!!
Хель пожала плечами. Спорить с ней было бесполезно. Она знала это и знала, что он знает. Еще тогда, когда он выручал напуганную девочку-лицедейку, с ней спорить было бесполезно. И тогда, когда она, полуслепая, выезжала из Меденя. И потом… В конце концов все сильные мужчины уступали ей. Все Двуречье. А ведь на деле она оставалась слабой и маленькой, и ох как боялась иногда… когда Пустошь осенила черным крылом…
Монашек скоро обернуться за сильной охраной, привезя все, надобное, чтобы упасти от морны. А Хель еще известила лекарок Госпиталя Милосердной, и шестеро их с самой Христей и дамой Истар стояли у стен, наблюдая за происходящим. Паренек, смущаясь таким пристальным вниманием хорошеньких и многим известных женщин, расставлял на широком очищенном столе флаконы, плошки и чашки с водой и порошками. Руки, изуродованные пытками, слегка дрожали. Правда, он сдался почти сразу…
Женщины наклонились над снадобьями.
- Не пробуйте лизнуть. И не вдыхайте, - предупредил лекареныш. - Это надо смешать. Еще щепотку. И с пол пальца воды. Сунцы давно знают…
Как на грех, в городе ни одного лекаря-сунца. Или неопытны. Или мечтают запросить подороже. Когда такое?!
- Нож!
Он поводил широким лезвием в пламени свечи.
- Госпожа?! - полувопросительно обратился он, и мягкое лицо залил румянец стеснения.
- Я готова.
- Вам лучше присесть.
Хель опустилась в придвинутое стражем дубовое кресло с высокой жесткой спинкой, заставившей распрямиться. Ни дама Истар, ни Саент не сказали больше ни слова, но в их глазах читалось неодобрение.
Она посмотрела на монашка, и у того дрогнули руки.
- Закатайте рукав, - почти беззвучно попросил он.
Услужливые лекарки исполнили приказание.
Несколько коротких надрезов, и вот он уже втирает серую кашицу. Так просто?
- Через час вам станет плохо, госпожа. Может быть, очень плохо. Но вы не умрете.
Хель презрительно улыбнулась. Он по забывчивости продолжал сжимать ее руку. Что ты знаешь о смерти, серв? И тут она посмотрела на его скурченные, похожие на птичьи лапки кисти. И ей стало тоскливо и мерзко самой себя. Видимо, знаешь…
- Саент, если все окончится хорошо, пусть это делают всем. Лекарки помогут.
- К сожалению, заболевшим это не поможет, госпожа.
- Жаль.
Хель уже перебарывала болезнь, когда мальчика достал арбалетным болтом один из тех, кто сбежал при захвате Храма и прятался в хатанских переулках. В святилище Семи Свечей монашку поставили свечу. И ставили еще долгие годы, когда уже забыли само его имя.
Мэй со спутниками въехал в Хатан через Сунские ворота, дня на три опережая обоз. Хмурый неразговорчивый стражник повел лекарей и свиту мимо складов Торжища, на Оружейную, направляясь к Госпиталю при Храме Семи Свечей. На одном из перекрестков Мэй незаметно отстал от них. Держась в тени, следовал он по темным, таким неузнаваемым и молчаливым хатанским улицам. Копыта печально цокали по булыжнику, и в сердце музыканта поселилось отчаянье. Он бы пустил коня в галоп, чтобы быстрее узнать, что с Хелью (он побоялся спрашивать о ней у ворот), но старался двигаться терпеливо и медленно, опасаясь быть задержанным стражей. Однако едва не столкнулся с нею лоб в лоб, сворачивая на улицу Медников. Его предупредило глухое эхо и мелькнувший свет, он отступил в нишу, зажав морду коню, чтобы тот не выдал его ржанием. Конная стража с цокотом и легким звяканьем броней проехала рядом. Мэй переждал еще немного и двинулся по знакомым переулкам в сторону Ратушной площади. Площадь, в отличие от темных улиц, была светла, как днем, по ней вдоль фасада Ратуши, Храма Предка и дворца Торлора выхаживала удвоенная охрана. Мэй не рискнул ехать через площадь, желая избежать долгих объяснений, а, приподняв бревно, миновал тайный узкий проулок и проник в Ратушу с тыла. Отодвинув знакомые доски, некогда позволявшие ему и Хели исчезать и появляться, когда вздумается, он оказался в парном, пахнущем навозом тепле конюшни. Мерно фыркали кони, и у Мэя стало легче на душе.
Прижимаясь к стене, Мэй миновал несколько ярко освещенных лестничных пролетов, пропустил несколько стражников и очутился перед высокой дверью в приемную. Трое охранников в цветах хатанской гвардии стояли перед ней, опираясь на бердыши и не собираясь ни уйти, ни задремать.
Мэй выругался, лихорадочно вспоминая расположение потайных коридоров. Благо, все механизмы были тщательно смазаны, и ни одна дощечка не скрипнула, когда он протиснулся по тесному пространству к панели, ведущей туда, куда ему было нужно. Он всегда боялся, что через этот ход могут проникнуть убийцы, но Хель полагалась на то, что мастера, строившие хатанскую ратушу, давно умерли, а планы сгорели в Сирхонский мятеж, и проникший в потайные коридоры скорее умер бы от жажды и голода, чем отыскал нужную дорогу. А еще она всегда верила в людей, которые ее охраняли.
Панель отошла, и Мэй оказался лицом к лицу с опешившим Саентом. Двое или трое людей, бывшие в приемной, тоже обернулись к нему.
- Где Хель?
- Там, - Саент указал на высокие тяжелые двери, украшенные чугунным узором. - Она больна, не ходи.
Стражники скрестили перед Мэем оружие, он с силой оттолкнул их.
- Стой!
Саент всей медвежьей тяжестью повис на Мэе, но тоже отлетел в угол. Мэй сейчас готов был сражаться со всем светом, лишь бы очутиться у постели жены.
- Ты заразишься! Дурень! Двуречье…
- А плевал я на Двуречье!
Саент облапил Мэя, и они, тяжело дыша, несколько минут пытали силы друг друга. Мэй уже не был тем хрупким мальчиком, которого с легкостью отшвырнул когда-то краснорожий барон, но и Саент набрал тяжести и силы, и они были почти равны теперь.
Испуганный стражник, боясь сказать слово, вытирал кровь, текущую из носа.
- Леший с тобой! - выхакнул Саент. - Иди. Медведь Сирхонский…
Мэй расслабленно улыбнулся. Если Саент шутит, все не так плохо.