- Приходила.
- Она говорила вам о г-не де Пере?
- Да, говорила, - отвечала, покраснев, Елена.
- Говорите со мной без боязни, потому что во мне только одно тщеславие: именно я считаю себя одним из самых откровенных людей. Вы сказали этой модистке то, что слышали от своего отца, то есть, что болезнь Эдмона смертельна. Я знаю эту девушку; ей известно, что я люблю Эдмона, как брата, она написала обо всем, но письмо, по несчастию, попало в руки Эдмона.
- Несчастный! - вскрикнула Елена.
- Да, несчастный, тысячу раз несчастный! - перебил Густав. - Несчастный потому, что в этом пророчестве смерти разрушение всех его надежд, всех привязанностей, всего счастья, о котором только мечтал он. Он любил вас, он и теперь вас любит - и должен заставить свое сердце молчать, сердце его не выдержит, разорвется в его груди, и он умрет, умрет даже ранее определенного ему срока. Я пришел к вам прямо, просто и говорю вам откровенно и честно: вас любит молодой человек, осужденный чахоткою умереть в юности - его мать живет им одним, его жизнью, его счастием. Чувствуете ли вы в душе достаточно силы, чтобы быть ангелом-хранителем этого человека, чтобы не оставлять его своею привязанностью и попечениями до самой минуты его смерти и этим загладить зло, сделанное вами без вашего ведома? Или вы хотите, чтоб он уехал, чтобы умер где-нибудь на чужбине, не имея никакой отрады, кроме воспоминания о вашем имени, потому что с тех пор, как он узнал вас, любовь матери его уже не удовлетворяет.
Бывают чувства, не требующие объяснения.
Не передаем впечатления, произведенного этими простыми и в то же время странными словами на Елену; в минуту она сделалась женщиною; любовь, преданность, великодушие с силою заговорили в душе ее и внушили ей твердую решимость последовать благородному совету Густава.
Она встала и произнесла твердым голосом:
- Клянетесь ли вы, что все, вами сказанное, - правда?
- Клянусь, - отвечал Домон.
- Убеждены ли вы, что, выйдя за г-на де Пере замуж, я сделаю для его счастья все, что только в человеческих средствах, сколько бы ему ни оставалось жить?
- Убежден.
- Так передайте вашему другу, что я его люблю и что пока он жив, кроме него, я не буду принадлежать никому; вот кольцо, оставшееся мне после матери: снесите ему как залог моей клятвы.
Густав бросился к ногам Елены, целовал ее руки и плакал.
- Передайте мои слова г-же де Пере, - сказала она Густаву, - прощайте, я пойду молиться за своего мужа.
Сказав эти слова, Елена, гордая сознанием своего прекрасного поступка, сияющая юностью, красотой и любовью, удалилась, дружески кивнув головою Домону.
- Доброе сердце! Доброе сердце! - повторял Густав, быстро сбегая с лестницы. - Бедный Эдмон! Мне он, по крайней мере, будет обязан этою радостью!
В дверях встретил он своего друга, шедшего, как мы знаем из предыдущей главы, к г-ну Дево.
- Любит тебя! - закричал Густав. - Кроме тебя, не выйдет ни за кого замуж. Вот ее кольцо - вы уже обручены. Надейся, друг мой, надейся. - И он бросился в объятия де Пере.
Радость почти уничтожила Эдмона.
- Ты ее видел? - едва выговорил он задыхающимся голосом.
- Видел.
- И она любит меня?
- Да, любит.
- И согласна выйти за меня замуж?
- Да говорят же тебе: да! да! да!
- Ах, Густав, я никогда не думал, что в одно и то же время можно быть так счастливым и так несчастным!
И де Пере снова принялся с горячностью обнимать своего друга.
- Вот помешанные, - заметил какой-то толстый господин, видевший эту сцену, - можно ли так обниматься на улице, что другим нет проходу по тротуару?
XVII
Первым движением Эдмона после объятий, так поразивших толстого господина, было идти к Елене, упасть к ее ногам и сказать ей, как он любил ее до этой жертвы и как эта жертва еще усилила его любовь, но Густав остановил его.
- Теперь Нишетта к ней ходит, - сказал он, - напиши письмо, Нишетта снесет.
- Правда, - отвечал Эдмон, увеличивая шаги, - пойдем же.
Эдмон был так счастлив сознанием любви Елены, что недавнее зловещее открытие совершенно сглаживалось в его уме. Помнил он только, что она его любит, будет его женою, и в восторге целовал переданное ему Густавом кольцо.
- Как она хороша, не правда ли? - говорил он Густаву. - Можно ли было думать четыре дня тому назад, когда мы проходили по этой же самой улице, что дело так разыграется? Да, - продолжал он, улыбаясь, - не дал мне Бог долгой жизни, зато он же ускоряет минуты моего блаженства, и я не в проигрыше. Ведь сама жизнь-то наша - несколько счастливых дней среди тысячи огорчений, страданий, постоянной борьбы и разочарований без счету. Жизнь вдруг улыбнулась мне - а еще сегодня утром я считал себя осужденным! Елена знает, что я должен умереть в молодости, и ее любовь отстранит от меня все огорчения.
На мою долю выпадут только счастливые дни, и, умирая, я найду в своих воспоминаниях столько счастья, сколько хватило бы на две жизни обыкновенной продолжительности. Разве счастье измеряется числом прожитых дней? Счастье заключено в днях, наполненных любовью, дружбою; только в них светлая сторона жизни. Могу ли я называться несчастным? Я? Был ли я когда-нибудь несчастен? Меня любят - любит мать, любишь ты, любит Елена! Много ли стариков, которые во всем своем долгом прошедшем найдут столько любви? Нет, Густав, я счастлив так, как и не мечтал никогда.
И Эдмон весело улыбался и шел, исполненный гордости.
Какая же страшная сила заключена в любви, когда на самое смерть смотрят при ней с улыбкой, когда сменяет она, всевластная, надеждою безнадежность, радостью горе?
- Я рад, что вижу тебя в таком положении, - сказал Густав, взявши своего друга за руки. - Надейся, друг мой, надейся. Почем знать? Может быть, доктор ошибся, и мы еще будем вспоминать когда-нибудь, что его ошибка только ускорила твою свадьбу с его дочерью.
Эдмон ничего не отвечал на это. Он не разделял надежды Густава. Притом же смутный голос, казалось, говорил ему, что он должен быть благодарен смерти, доставившей ему столько счастья, и как честный должник расплатится с нею в свое время!
Читатель назовет это суеверием, предрассудком, но разве не от любви проистекают все предрассудки, суеверие и мечты?
Войдя к Нишетте, Эдмон бросился на шею модистке.
- Добрая Нишетта! - воскликнул он. - Елена любит меня, выйдет за меня замуж. Вот ее кольцо: все это обделал Густав. Дайте мне скорее бумаги, бумаги! Я еще должен писать ей.
Нишетта недоверчиво взглянула на Густава; Домон выразил глазами, что все это правда и Эдмон вовсе не помешанный.
Видя Эдмона в таком благоприятном расположении духа, Нишетта была вне себя от радости, и перья и бумага были тотчас же принесены ею.
- Нишетта, - сказал Эдмон, садясь, - вы мне можете оказать важную услугу?
- С удовольствием, скажите только, какую.
- Вы снесете Елене письмо; я здесь подожду ответа.
- Так я пойду одеваться, - сказала Нишетта и, приводя свои слова в исполнение, скрылась в соседней комнате.
Густав за нею последовал. Эдмон принялся писать.
"Не знаю, как начать письмо, как обратиться к вам, как называть вас после слышанного мною. Должен ли я писать вам под условною светскою формой или могу, не стесняясь, высказать вам всю свою душу. Я все еще в себя не могу прийти от радости. Вы приняли во мне участие, согласились связать вашу судьбу с моею, вашу молодость, красоту, счастье…
Да ведь вы всего два раза меня видели, я ни разу еще не говорил с вами, да ведь вам предстояли блестящие партии - и вы, увлеченные состраданием к человеку, осужденному вашим отцом, готовы любить меня, быть моею. Благодарю вас, Елена, благодарю.
Я думал обо всем, что вам говорил сегодня Густав, я мечтал даже о блаженстве, которое вы согласились дать мне, но надеяться я не смел и никогда бы не решился склонять вас на эту жертву. А вы - с первых же его слов согласились быть мне женою, согласились связать вашу долгую будущность с небольшим числом Остающихся мне годов. Вы вырвали у отчаяния душу, не смевшую на вас надеяться, ваша ни с чем несравненная доброта сделала для меня то, что только любовь ваша могла бы сделать для другого впоследствии. Сколько величия души, сколько самоотвержения в этом, Елена! И как наградит вас за это Бог!
Мне немного остается жить, но каждую минуту своего времени я употреблю на выражение признательности. Будут, может быть, женщины счастливее вас, но ни одна не будет, как вы, любима. Я вам буду рабом, покорным и преданным. Ведь это Бог свел нас на пути жизни, ведь все, что произошло в эти дни, было Его определением; иначе чем объяснить так много дарованного мне счастья в такое короткое время?
У вас нет матери, вам ее заменит моя мать. Вы увидите, как она добра! Как она будет гордиться вами! Будет любить вас, почти так же, как я!
Ваш отец будет и мне отцом; мы будем ходить за ним, лелеять его старость, окружим его привязанностью, попечениями, доставим ему все, что он любит, к чему он привык. С моей стороны, это даже будет эгоизмом, потому что он мне нужен, чтобы продолжить мою жизнь, чтобы продлить наслаждение видеть вас.
Знали бы вы, как я вас люблю, Елена! Дайте мне в этом письме высказаться, выразить, сколько радости и восторга в душе моей. Обыкновенно любимой женщине высказывают все возбужденные ею чувства по прошествии долгого времени; роковая случайность позволила мне через четыре дня после нашей первой встречи говорить с вами откровенно. Слушайте же, Елена, что я скажу.
Сегодня утром, узнав о своей болезни, я проклинал жизнь; теперь, уверенный в вашей любви, зная, что я болен смертельно, зная, что мой конец близок, я счастлив так, как немногие на земле. И я полюбил жизнь - я ее не проклинаю. Ваше одно слово рассеяло мое отчаяние. Я сознаю, что в моей душе вечность. Нет в природе голоса, который бы я не слышал и не разумел. Я в небесах вижу счастье. Я смеюсь и плачу, готов блуждать в лесу, в поле и, окликая деревья, цветы, облака, звезды, повторять от избытка счастья: "Звезды, цветы, облака! Меня Елена любит!"
И как подумаю, что другие произносят ваше имя, не зная, сколько любви в нем заключено, сколько невинности, преданности, молодости и счастья!.. Как хороша жизнь! Как милосерден Бог! Есть ли что в мире чище и святее двух молодых любящих сердец: все их прошедшее сосредоточено в мыслях одного о другом, все будущее - в надежде быть постоянно вместе!.. Это наши два сердца, Елена, наши с тех пор, как вы согласились принадлежать мне.
Пишу вам и не знаю, когда кончу писать. Слова и мысли толпятся, не успеваю записывать, и все-таки не могу выразить вам всего, что чувствую.
Вы - первая женщина, которую я люблю, и если бы вы знали, как вы прекрасны!..
Тайный голос говорил мне, когда я в первый раз вас увидел, что моя жизнь будет от вас зависеть; не почувствовали ли и вы, хотя смутно, что в нас есть что-то родственное?.. Нарочно ли вы уронили тогда перчатку? Знали ли вы, как билось мое сердце, когда я вам ее подал? Вы тогда покраснели - я видел… Можно ли после всего этого отвергать тайные симпатии?..
Что вам еще сказать, Елена? Сердце мое так полно, так полно…
Теперь что мне делать, скажите? Позволяете ли мне видеть вас, видеть и в то же время думать: "Этот ангел любит меня". Идти ли мне прямо к вашему батюшке, или, лучше, чтобы моя мать сделала ему предложение? Только умоляю вас: не медлите…
Мне иногда кажется, что Густав обманул меня. В эти минуты я боюсь обратиться к действительности, боюсь услышать страшные слова: "Ты был ослеплен, Елена не любит тебя, даже не думает о тебе!" Если это правда, зачем же я осужден на такую долгую жизнь!.."
- Готово? - сказала Нишетта, входя. - Вы еще пишете?
- Мне так много нужно сказать ей… - отвечал Эдмон.
- Ну… и вы, стало быть, не можете кончить?
- Кончу, Нишетта, кончу… Я уж и окончил, если хотите.
- На словах ничего не говорить г-же Дево?
- Ничего, только отдайте письмо.
Сказав это, Эдмон сложил письмо и запечатал.
- Вы будете здесь? - спросила Нишетта.
- Да, подожду здесь с Густавом.
Нишетта взяла письмо и вышла.
Она застала Елену под влиянием еще свежих утренних впечатлений от недавнего разговора с Густавом.
Напрасно пыталась заговорить с нею Анжелика, Елена не отвечала ничего, и почтенная гувернантка принуждена была поневоле задремать над "Кенильвортским замком".
"Кажется, я сделала то, что должна была сделать, - думала молодая девушка. - Чувствую, что я скоро полюблю Эдмона, может быть, даже и теперь люблю; но что скажет отец?"
Модистка вошла вместе с появлением последней мысли в уме Елены.
Шум ее шагов немедленно разбудил гувернантку.
- Вы от г-на де Пере? - было первым словом Елены.
- Да, от него, - отвечала Нишетта.
- Кто это такой г-н де Пере? - спросила Анжелика, протирая глаза.
- Мой муж! - отвечала Елена.
- Ваш муж! - вскрикнула гувернантка, глядя во все глаза на свою питомицу. - Господи Боже мой! Никак вы с ума сошли!
- Нисколько, моя добрая Анжелика, - отвечала Елена, час тому назад понявшая, что уж она не ребенок и что не следует ей скрывать свои чувства, так как в них ничего нет дурного. - Что же он вам поручил сказать мне? - продолжала она, обращаясь к Нишетте.
- Просил передать вам это письмо, - отвечала гризетка и, видя, что никаких особых предосторожностей не требуется, спокойно передала письмо Елене.
- Скажете ли вы мне, что все это значит? - говорила Анжелика, закрыв книгу.
- Это значит, - отвечала, распечатав письмо, Елена, - что г-н де Пере меня любит и что я его люблю и выхожу за него замуж.
- Но ваш отец… ваш отец позволил вам с ним переписываться?
- Отец еще ничего не знает.
- Мой прямой долг все это ему сообщить.
- Бесполезно; сейчас я ему все сама расскажу.
Елена принялась читать, и Нишетта заметила, как задрожали ее руки, а лицо покрылось ярким румянцем, и почти слышала сильное биение ее сердца.
- Как он любит меня! - вырвалось у Елены во время чтения.
- Я-то здесь зачем, скажите на милость? - рассуждала Анжелика. - Все устраивают без меня, и я ни на что не смотри!
- Скажите, чтоб г-жа де Пере потрудилась завтра приехать к отцу. Я его предуведомлю. Вы всему этому виною, - прибавила Елена, не сомневавшаяся, что Нишетта была действующим лицом в этой драме.
- Должна ли я сожалеть об этом? - спросила гризетка.
- Нет, - отвечала Елена, - потому что я никогда не забуду, что вы принесли мне письмо это. Передайте г-же де Пере слова мои и прибавьте, что, простившись с вами, я пошла прямо в кабинет к отцу.
С этими словами Елена положила под корсаж письмо Эдмона и отправилась к доктору.
- Отец, добрый отец! - сказала она, усевшись у него на коленях. - Мне нужно поговорить с тобою о важном деле.
- Ты меня пугаешь, - отвечал доктор, смеясь. - В твои лета важное дело? Что ж это за дело такое?
- Отец, - отвечала Елена серьезно, - я люблю.
- Ты любишь? - протянул несколько озадаченный доктор.
- Да, я люблю, и он меня любит; я пришла предупредить вас: завтра приедет его мать с предложением.
Доктор с возрастающим изумлением посмотрел на дочь.
- И ты сама все это устроила? Одна?
- Да.
- Что ж это за молодой человек? Полагаю - ты любишь молодого. Как его зовут? Если он достоин быть мужем моей дочери, почему же нет? Но он должен быть достоин тебя, дитя мое, я не отдам наобум своей дочери, за которую каждый день благодарю Бога.
- Это Эдмон де Пере, отец.
- Эдмон де Пере? - заметил Дево, уже забывший своего нового пациента.
- Как вы забывчивы, - сказала Елена, указывая рукой на лежавшую на столе карточку Эдмона.
- Это тот молодой человек, что приходил ко мне лечиться… дня два тому назад? - спросил Дево, указав на карточку.
- Тот самый, отец.
- И он… он тебя любит?
- Любит.
- Давно любит?
- С тех пор, как увидел меня.
- Давно это было?
- Четыре дня.
- И ты тоже любишь его, разумеется?
- Так же, как и он.
- С того же самого времени?
- Да, отец.
- Ты, мой друг, помешалась.
- Я в полном рассудке, отец, клянусь вам.
- Да ведь знаешь же ты, что нельзя тебе быть женою де Пере?
- Почему же нельзя?
- Потому, что де Пере через три года умрет, потому, что я это знаю и не могу согласиться отдать дочь свою за человека, который через три года оставит ее вдовою, с детьми, пораженными одною с ним болезнью. Согласись, что это вздорная, ребяческая выдумка, и нечего говорить об этом.
- Ничего не может быть серьезнее, отец, - отвечала Елена, - именно то, на основании чего вы ему отказываете, заставляет меня любить его.
- Я не понимаю тебя.
- А это так просто, отец. Де Пере меня любит. Так же, как и вы, я знаю, что ему остается жить только три года, и хочу быть его женою для того, чтоб эти три года он был счастлив.
- И ты думаешь, соглашусь я когда-нибудь на эту жертву?
- Нужно согласиться, отец.
Не только никогда Елена не говорила так с отцом своим, но он даже не подозревал, что она способна говорить с такою силой и твердостью.
- Нужно, - повторил он, - а почему нужно?
- Потому что вот уже час, как я обручена с ним. Видите, отец, - продолжала молодая девушка, показывая доктору руку, - я отдала ему кольцо матери с клятвою, что не буду принадлежать никому другому. Времени нельзя терять, отец, когда дело идет о браке с человеком, которому всего остается жить три года!..
- И ты в эти-то три дня все это устроила?
- Всего в пять минут, отец.
- И хоть минуту думала, что я соглашусь на этот брак?
- Знала, что вы думаете противиться, и потому именно отдала это кольцо и дала клятву.
- Пока я жив, ты не будешь женой де Пере!
- Я клялась могилою матери, - отвечала Елена.
- Нарушение клятвы ничего не значит при сумасшествии, а ты помешана. Могу ли я допустить, чтобы ты из-за сентиментальности погубила себя несчастным браком? Твое счастье прежде всего. Я умнее тебя, дитя мое, я лучше вижу, чем ты, поверь мне: откажись от этого человека, не рискуй своей будущностью; помни, что я должен дать за нее ответ Богу. Бог мне дал видеть более, чем другим людям; тяжелая наука должна послужить мне к отвращению горя от моего ребенка. Не говори же мне больше об этом. Я бы сейчас же отдал тебя в монастырь, если бы не был уверен, что через неделю ты не бросишь все эти выдумки.
- Отец, это ваше последнее слово?
- Последнее.
- Сколько бы я вам ни говорила, что мое счастье, счастье г-жи де Пере, счастье ее сына и сама жизнь его зависят от этого брака, вы будете ему противиться?
- Буду противиться, сначала убеждениями, потом, если убеждения не помогут, - прибавил он голосом более строгим, - всеми средствами, какие дадут мне права отца.
- И вы скажете бедной матери: "Я не соглашусь на брак моей дочери с вашим сыном, потому что он болен смертельно?"